– Что он делает? – Эмиль похлопал по плечу инспектора, прося его освободить стул. Тот поднялся, они поменялись местами. Эмиль сел, впившись пальцами в мышку, а глазами – в экран.
Вера шагнула к ним. Время на экране застыло в виде строчки серых цифр: год, месяц, день, час, минуты, секунды – около полудня второго июня две тысячи двадцать третьего года. Изображение сероватое, нечеткое: угол зала, неестественно расширенный, прямоугольники картин, люди хаотично перемещаются между ними, у проходов застыли черные статуи смотрителей.
Вдруг один из них – мужчина – отходит от своего поста и идет прямо к женщине в белой юбке и черном коротком топе, через плечо перекинута сумочка-почтальонка. Она наклоняется к картине, чтобы разглядеть детали и мазки полотна, смотритель подходит к ней вплотную и начинает диалог.
Женщина отскакивает, грубо оторванная от созерцания шедевра Гойи – это был «Сатурн, пожирающий своего сына» – и хватается за сумочку. Смотритель что-то объясняет, берет ее сумочку, отводит в сторону, за спину, потом возвращает к бедру женщины. Она отходит, смотритель показывает пальцем на картину, делает еще пару замечаний и уходит на свое место.
– Что он, мать его, делает? – Леви подъехал на своем стуле, тоже наблюдая за странным эпизодом, разыгравшимся перед шедевром Гойи. – Вы его знаете? Кто это?
– Это Луис Угарте, – с длинным вздохом ответил Хавьер Барба. – Он был уволен еще до… случая массовых убийств.
– За что? – наседал заинтересовавшийся агент. – За то, что лапал посетительниц?
Эмиль переводил взгляды с Леви на Хавьера и обратно, следя за их диалогом.
– Любопытно, – сказал он, – что SIM-карта, с которой тот тип переписывался с Аской, был оформлен на некую Малену Угарте. Нужна его анкета! Получается, Угарте занес в свою анкету новый номер. Почему его уволили?
– Сам уволился. Но здесь, на этом видео он… вероятно, попросил женщину убрать сумку со спины вперед. – Голос начальника музейной безопасности был ровным. – Бывали случаи: женщины, отходя от картин, резко разворачиваясь и задевали своими огромными сумками полотно.
– Серьезно? – скривился Эмиль. – Прямо такая великая опасность?
– Да, вероятность задеть картину существует, – нахмурился Барба.
– Но, не находите ли вы, – проронила Вера и закашлялась, обнаружив, что у нее страшно пересохло в горле, – он несколько грубо ей это объяснил?
– Возможно. Но иначе никак. Люди не понимают, когда их просто попросишь, – невозмутимо ответил Хавьер Барба.
– И все же… – начала Вера, но он ее перебил:
– В ноябре прошлого года две экоактивистки едва не испортили «Маху одетую» и «Маху обнаженную» Гойи, приклеив к рамам картин свои руки. Они что-то начиркали между полотнами черным маркером. Смотритель видел, как они вынули из сумок тюбик клея и маркер, и просил их убрать непозволительные в залах музея предметы, но те его не послушали. И сделали свое грязное дело.
Глаза начальника музейной безопасности оживились, в них загорелось явственное недовольство. Этого человека совершенно точно заботили только полотна.
– Это ужасно! – воскликнула Вера, поймав себя на том, что разглядывает его лицо.
– Они побывали и в Национальной галерее Лондона, и в музее Барберини в Потсдаме.
– Это были уже другие активистки, – отозвался Эмиль. Он вперил взгляд в монитор, нажимая то на «плей», то на «паузу» и заставляя фигурки на экране дергаться, точно в стоп-моушенвидео.
– Экодвижение прокатилось по всему миру волной вандализма. Музеи беззащитны перед этим явлением. Мы вынуждены пускать в залы с произведениями искусства всех подряд. Кто углядит в человеке, явившемся в музей на инвалидном кресле, вандала? Это ведь случилось у вас в Париже! – Лицо Барбы оставалось спокойным, только глаза пылали праведным огнем. – Человек на инвалидном кресле обмазал стекло, под которой находится «Мона Лиза» Да Винчи, тортом!
– Верно, – подтвердила Зоя. – Я тогда находилась в соседнем зале.
Вера вспомнила, как в прошлом году всколыхнулись СМИ по этому поводу. Но, кажется, того человека даже не арестовали.
– Пострадали «Стога сена» Клода Моне – картину обмазали пюре. «Подсолнухи» Винсента ван Гога облили томатным супом. Это как раз произошло в лондонской Национальной галерее! И никто с этим ничего не делает. Всего за какие-то полгода успели пострадать Тернер, Климт! Рука вандалов поднялась даже на таких мастеров, как Боттичелли и Вермеер. Как долго это будет продолжаться?
– Посмотрите, – перебил его Эмиль, все это время следивший за движениями подозрительного смотрителя на экране, – мне кажется, этот человек что-то кладет в сумку. Есть возможность увеличить картинку?
– Нет, это невозможно, к сожалению, – ответил Хавьер, слегка нахмурившись, недовольный тем, что его речь прервали.
Но глянув в экран, он оживился, попросил у Эмиля мышку и тоже стал с любопытством смотреть на дергающихся женщину в белой юбке и смотрителя. Тот казался очень тощим в чрезмерно узковатом костюме, сутулым и осунувшимся, длинные волосы закрывали лоб, уши и шею. Он выглядел, как подросток, но руки распускал весьма уверенно.
– Он ее лапает, – предположил Леви.
– Нет, смотрите, он на треть просунул ладонь в карман сумки, – настаивал Эмиль. – Это может быть маячок слежения. Аска ведь его спрашивала, откуда он их берет и всем ли подбрасывает. Она упоминала маячки много раз. Это маячок!
Эмиль отъехал от стола, торжественно раскинув руки в стороны, как «Парфюмер», стоящий на балконе и приветствующий восторженную публику. Его лицо сияло улыбкой.
Леви бросил на него угрюмый взгляд, как бы говоря: «И ради этого ты сломал мне нос?».
– Без обид, Леви, – сказал Эмиль, точно прочитав его мысли. И сразу повернулся к начальнику безопасности.
– Мы должны просмотреть видео за другие дни тоже, убедиться, что этот случай неединичный. А от вас мне потребуются досье всех, абсолютно всех смотрителей залов. И тех, которые были уволены, и принятых сейчас. Всех!
– Да, конечно! Но я уже отсылал копии полиции.
– Нам нужны оригиналы. И прямо сейчас! Зоя вас, разумеется, отпустит. – Эмиль, приподнявшись, вынул из кармана джинсов ключ и бросил Зое. Та поймала его на лету, поднялась, откатила от двери стул и отперла замок.
Хавьер вышел, закрыв за собой дверь.
– Раз, два, три, – зашептал Эмиль, сжав кулаки и стуча ими по коленкам, выводя мелодию группы Queen «We Will Rock You».
– А теперь живо за ним! – Он толкнул сначала Леви, а затем инспектора Руиза в плечо. – Полиция оцепила музей?
– Конечно. – Хуан мгновенно посерьезнел. Его испуганное лицо словно по щелчку неведомого режиссера стало сосредоточенным. – Но… вы уверены? Это он?
– Да! Да! Живее, инспектор. Сейчас он попытается бежать, потому что все понял! Потом объясню. Сопоставим фото, опросим сотрудников музея. Он скрыл тот факт, что заменял смотрителей.
Леви подскочил, недоуменно вылупившись на Эмиля.
– Он ведь даже не той комплекции! – вскричал он. – Не говоря о патлах.
– Однако это он! – Эмиль вынул пистолет агента и положил его на стол перед ним. – Бегите, арестовывайте! Чего стоять и пялиться? Потом будем яйцами мериться. А то вас опередит испанская полиция, она уже поджидает его.
Инспектор, осознав, что все лавры могут достаться кому-то из коллег, бросился к двери.
– Я один этого не знал? – Леви посмотрел на Веру, следом на Зою, растерянно разведя руками, точно Траволта из «Криминального чтива».
Эмиль глянул на экраны, найдя взглядом бегущего через залы нижнего этажа начальника музейной безопасности, а за ним инспектора Руиза.
– Ты смотри, как чешет, – обеспокоенно проронил он и бросился из комнаты.
Агент Леви сорвал со стола пистолет и дернул следом. Вера посмотрела с недоумением на Зою и тоже побежала за всеми. Она дважды обернулась, пересекая коридоры, рассчитывая увидеть сестру Эмиля бегущей рядом, но та почему-то решила остаться.
Они пронеслись по узким проходам и выбежали в Зал Муз с ярко-красными стенами, на фоне которых красовались мраморные скульптуры женщин в туниках, восседавших на коричневых тумбах с канелюрами. Окна потемнели – солнце успело сесть. На Эмиля налетел взявшийся словно из ниоткуда инспектор Руиз.
– Он исчез!
– Как исчез? – вскричал тот.
– Я не нашел его. Ребята тоже не видели. В архиве его нет. Он скрылся!
– Конечно, попытается скрыться! – негодовал Эмиль. – Он же не дурак. Но где полиция? Надо его найти, немедленно!
В зал вбежала бригада полицейских в темно-синей форме с короткими рукавами и квадратными кепками, – красавцы, как на подбор, черноглазые шатены с аккуратными, ухоженными бородками, подтянутые. Вместе с ними были те, кто в штатском, некоторые держали наготове пистолеты. В воздухе плавало шипение раций и шуршание голосов, раздававшихся из них, громкая и бойкая испанская речь, которую Вера понимала лишь на четверть, – вся эта какофония эхом отскакивала от высоких стен высокопотолочного зала. Двое мужчин в простой, непримечательной одежде и не такие лощеные, как полицейские в форме, размахивали руками, отдавая приказания. Далеко Хавьер Барба не ушел – музей был пуст и оцеплен полицией.
Вера даже предположить не могла, как Эмиль вышел на него.
– Зоя, где он? – кричал он по-французски, бросаясь из стороны в сторону и впиваясь пальцами в уши. – Зоя, ответь!
Он будто разговаривал сам с собой или с музейными духами. Зоя, видимо, отвечала ему по невидимому наушнику, использовать который недавно доводилось Кристине Дюбуа.
– Зоя, ты его видишь? Вообще нет? А конференц-зал? Да, верхний экран, самый верхний, черт, там, где стулья… А на этажах? Мы идем. Отключаюсь.
Несколько полицейских направились в комнату охраны, Эмиль повернул следом.
Целый час бригада CNP обшаривала музей, но начальник безопасности словно растворился в воздухе. Это попахивало мистикой. Люди обстукивали стены, полы и потолки в поисках потайных шахт и ходов. Позже подвезли мудреное оборудование и металлоискатели. Эмиль сидел на полу у статуи «Оборона Сарагосы» с ноутбуком на коленях и пытался отследить телефон Барбы через радиовышки. Но сигнал канул в Лету, хотя должны были «идти пинги», как это назвал Эмиль, даже если телефон выключен и вынута SIM-карта.