Но взглядом вновь вернулась к убитому. Теперь стала наблюдать детали. На животе чуть ниже ребер был косой надрез, идущий под углом. На ногах проступали бесцветные, почти белые бугры, на руках, особенно у сгибов локтей, – тоже, черты лица казались немного припухшими и все были в многочисленных складках, буграх на скулах и безволосых бровях. Значит, вот как выглядит проказа.
– Вы узнали в нем свою родню? – раздалось громогласное за их спинами. Все обернулись. В дверях стояла широкая в плечах, высокая фигура начальника рижской полиции Эдгара Кристаповича Бриедиса, лицо с усами и подусниками, подстриженными по старой военной моде, как всегда, надменно и сердито.
Данилов, держа голову низко опущенной, слабо кивнул. Соня почувствовала, как под ее руками он начал оседать, и придержала его за плечи. Гриша тотчас собрался, выпрямившись.
– Это мой отец – Марк Львович Данилов, – сказал он тихо; тем не менее его слова отразились эхом, и оно понесло имя покойного по стенам.
Бриедис-старший стиснул зубы, стал еще строже и перевел взгляд на Арсения.
– Объяснишь? – гаркнул он. – Как он мог узнать?
– Дело Даниловых всплыло, ваше высокородие, – по-военному отчеканил Арсений, держась ровно, как стрела: руки по швам, подбородок вверх. Соня вся сжалась, потому что было совершенно очевидно, что сын дерзил отцу и сейчас разразится буря.
– Мы с Григорием Львовичем нашли давеча альбом, – начала она тихо, решив, что надо спасать Арсения, – там было много фотокарточек с настоящими его родителями. Так он все узнал.
– Кто вас позвал, Сонечка, выступать здесь адвокатом? Куда смотрит старик Каплан, коли его дочь со своей восторженной любовью к Дюпену и Лекоку добралась уже и сюда, в морг? – Тон его оставался строгим, но смягчился. Бриедис не мог повысить голоса на барышню, к которой всегда относился с нежностью, как к родной дочери.
Соня вдруг вспомнила о книге с посланием Эвелин, которую сегодня захватила с собой, чтобы показать Арсению. Как она и предполагала, несчастная пленница Синих сосен оставила послание в «Грозовом перевале» Эмили Бронте, поскольку эта книжка у нее уже имелась.
В то воскресенье они вернулись домой поздно ночью, мать Соню страшно отругала, но было столько сделано, что Соня почти не огорчилась. Они отсняли и проявили фотокарточки, на которых красовался помощник пристава Гурко, отвезли пленнице заказ, получили от нее книгу с посланием. Но вот прочесть послание смогли только вчера. Случайно Соня обнаружила, долго прежде провозившись с лупой, на форзаце желтые пятна, которые оказались буквами, написанными какой-то бесцветной жидкостью. Просидев, непонимающе хлопая глазами, минут пять, она вдруг поняла, что…
– … буквы написаны молоком! – протягивая книгу начальнику полиции, восторженно объясняла Соня. – Я нагрела утюг, прогладила форзац и – вуаля! Эвелин Тобин нашла, как обойти миссис Маклир, свою вероятную тюремщицу!
Пораженный, с застывшим на лице недоумением, Бриедис-старший принял в руки книгу и прочитал вслух письмо, написанное по-английски:
«Прошу Вас, кто бы Вы ни были, случайно оставивший эту записку или намеренно, писавший ли кому другому или мне, найдите констебля, найдите кого-нибудь из полиции и приведите в Синие сосны. Здесь мне грозит смерть. Эвелин Тобин».
– Констебля? – вырвалось у начальника полиции. – Она что же, полагает, что живет в Англии? Почему по-английски?
– Ее имя – Эвелин Тобин, – подсказала Соня; начальник обошел кругом стол с лежащим на нем Марком, не выпуская из рук книгу, упорно продолжая вглядываться в нее. И остановился напротив сына. Соня зажмурилась.
– Как тебя Гурко перед смертью-то отделал, а, – медленно произнес Бриедис-старший, в тоне которого слышалось неприкрытое торжество. Он разве что не добавил: «Поделом тебе, сын».
Арсений продолжал стоять молча, вытянувшись по струнке, глядя пустым, ничего не значащим взглядом хорошо вышколенного солдата. Стал он еще серее, еще зеленее, круги под глазами расползлись до скул, а на виске набухла и пульсировала венка.
Бриедис-старший повернулся к Соне, выражение его лица вновь смягчилось:
– Что вы делали в Соснах?
– Я вожу книги для мисс Тобин.
– Почему она вдруг решила в книге оставить это странное послание?
– Мы с Григорием Львовичем ей в «Кору», которую она заказала, вложили письмо… Вернее, Григорий Львович вложил. Она ведь ему сестрой приходится! А они не видели друг друга столько лет. Мисс Тобин «Кору» вернула, но та оказалась пуста, видно, миссис Маклир вынула ее ответ. Но письмо девочка прочла, я уверена, потому что список составила с новым заказом очень странный, будто им о помощи взывала.
– То есть вы через книжки переписку затеяли?
– Так вышло. С «Грозовым перевалом» вот наконец получили ответ.
Эдгар Кристапович покачал головой, чуть прикрыв веки, словно, говоря: «Соня, Соня…», следом повернулся обратно к сыну, и лицо его моментально стало жестким и напряженным.
– Что у тебя было с Гурко? – едва не плюнул он. – Что за фотокарточки нашли в его квартире?
– Гурко убил Камиллу Ипполитовну Бошан, с которой состоял в связи, ваше высокородие, – тем же стальным тоном отозвался Арсений. – Он же всыпал цианистый калий в горло почтового служащего, поскольку нанимал его, чтобы тот зарезал Григория Данилова. Но наемник напал на меня вместо Данилова, я успел его догнать и сорвать с головы котелок. Через неделю он пришел с повинной; прямо в моем кабинете Гурко его и прикончил, пока я ходил за письмоводителем. Гурко пытался скрыть те протоколы, которые заполнял, когда Данилов приходил с жалобами на покушения. А что за фотокарточки? Это свидетельства его появления в Синих соснах, курировать которые назначили его вы, ваше высокородие. Карточки сделал Григорий Львович.
Наконец Арсений перестал быть страшной фараоновой маской и перевел живой, укоризненный взгляд на отца.
– Верно, это я Гурко назначал, – отозвался тот. – Он мне писал отчеты, как там поживает Тобин.
– И хорошо поживает? – не сдержался Арсений, пустил шпильку, заставив сердце Сони подскочить к горлу от страха.
– Судя по отчетам, обыкновенно. – Занятый размышлениями, Бриедис-старший перестал сердиться. Он расхаживал взад-вперед, заложив руки с книгой за спину.
– Когда есть такое интересное занятие, как пособничать человеку, который вытягивает из жертв кровь и терроризирует дочь, отчеты становятся делом десятым, – сквозь зубы процедил Арсений, добавив холодно: – Ваше высокородие.
– Итак, что мы нынче имеем, – оборвал его начальник. – Старую, гнилую историю с Марком Даниловым, который… – он дернул головой в сторону учителя. – Простите, Григорий Львович, на службе мы… э-э… называем вещи своими именами. Заранее просим простить, если чувства останутся задетыми.
Данилов дал молчаливое согласие коротким кивком.
– Первое: мы имеем историю Марка Данилова, который каким-то дьявольским манером заставил священника освятить его брак с собственной сестрой, а после – крестить своих детей. Гриша, вы остались с вашими дедом и бабкой, девочка – с Тобином, супругом Евы.
Арсений фыркнул, находя умозаключения отца слишком очевидными, но Бриедис-отец, слава богу, пропустил это мимо ушей.
– Второе: Марк едет в Болгарию, а точнее, в лепрозорий, и вдруг возвращается оттуда. Ева, которую нынче величать по бумагам Эвелин Тобин, пишет призыв о помощи. Тем временем Гриша Данилов страдает от нападений и покушений. Гурко, назначенный мной следить за поместьем, совершает череду этих покушений на него, а также спит с учительницей, потом убивает ее…
– Выпивая ее кровь всю без остатка, – не сдержалась Соня и встряла, тотчас пугливо опустив голову.
– Есть еще жертвы подобного рода?
– Есть, старая женщина, служившая в Синих соснах кухаркой, – отозвался Арсений. – Но прежде следует знать, что этих жертв объединяет…
– Обескровливание! – Соня сделала шаг к начальнику: – Эдгар Кристапович, пока мы рассуждаем, прозектор мог бы глянуть на язычную артерию. На г-глубокую артерию языка. А, вспомнила! Профунда лингвалис, точно. Там еще сопутствующие вены есть.
Оба Бриедиса и прозектор посмотрели на девушку так, словно она вдруг выросла под потолок, сделалась каменной и принялась топать ногами и реветь, как Джаггернаут или Берсерк.
– Если на теле нет проколов, – пояснила та, не понимая удивленных взглядов прозектора и начальника полиции, – они могут быть на слизистых частях, которые не сразу заметны.
Прозектор хмыкнул, взял какой-то инструмент и двинулся к столу, где под покрывалом все еще лежала Камилла.
– Поздновато, – прокряхтел он, склонившись над иссохшим телом художницы, – но кто знает.
Воцарилась тишина. Бриедис-старший размышлял, младший продолжал держать позу, Данилов едва стоял на ногах, постоянно втягивая носом воздух, будто ему нечем было дышать, Соня стала зябнуть – в морге было холодно. Любопытный поручик пошел за прозектором и тоже склонился над учительницей живописи.
– Девонька, скажи, моя хорошая, кто тебе это подсказал? – ласково спросил прозектор.
– Даша Финкельштейн, – с гордостью вскинула голову Соня. – Она нынче едет поступать в Петербург на женские медицинские курсы. Она и сказала.
– Тогда понятно. Дочка этого… вдового врача из вашей гимназии. Она вундеркинд. Такое бывает, росла без матери, очерствела душей, отточила ум. Мое восхищение ее способностям. Дай господь Финкельштейну денег, чтобы он ее в Европы учиться отправил. Есть прокол под языком! И как я его проглядел? Нынче это синяк, но заметный. Я даже рискну предположить, что его за несколько часов до смерти сделали. Ведь она была еще жива, когда Гурко ее шилом, извините за каламбур, пришил.
Соня зарделась, опустив голову, на Арсения глаз поднять не рискнула, ведь какие-то пару часов назад она ему доказывала, что Даша – вундеркинд, но он не верил, думает, наверное, только мальчишки бывают вундеркиндами. Но нет, девочки еще какие умницы!
– Их объединяет не только это, – отозвался пристав. – Обе женщины, прежде чем стать жертвами вампира, долгое время находились в обществе того, кто был болен лепрой. Потому что этот кто-то выжидал, когда обнаружится, есть ли у них иммунитет против болезни. И когда спустя некоторое время обнаруживалось, что те не заболели, они становились донорами и давали свою кровь в качестве… – Арсений скривился от внезапного приступа тошноты, поднеся руку ко рту, но тотчас ее отдернул и выпрямился. – Сестре своей старая кухарка признала