– Я не могу достать коленями пола, – тихо пожаловалась она. – Повисла в воздухе, поэтому вес весь на руках. И подняться на ноги нет сил…
Гриша зажал рукой рану и двинулся на поиски опоры. Он остановился у плотно затворенной двери. Пальцами прощупал все щели и подумал, что нужно бы колотить в нее что есть мочи, звать на помощь, но в доме не было ни единой живой души, даже пинчеров. В сознании загорелся свет надежды – с той стороны лабиринта тюремных камер была еще одна дверь, но померк – она ведь никуда не вела… И чтобы покинуть темницу, надо было прежде сыскать способ выбить из колец болты и освободить Еву.
Ими в подвале было оставлено множество предметов: стремянка из библиотеки, один ацетиленовый фонарь, из стен они вынули по меньшей мере четыре увесистых камня.
Фонарь был первым, на что наткнулся Гриша. В нем еще оставалось достаточно газа. Слава богу, спички еще лежали в кармане брюк. Коробок намок от крови, но после долгих стараний Гриша все же зажег огонек.
Было сложно в первую минуту привыкнуть к свету, Данилов насилу попал огоньком в окошко светильника, тотчас заковылял к Еве, щурясь и хлопая глазами. И от жалости он чуть не выронил драгоценную ручку фонаря. Сестра успела потерять сознание, голова ее свесилась к плечу, волосы упали на лицо. Воздетые руки посинели в пальцах, их повело судорогой, на пол капала кровь. Под длинной юбкой не было видно, имеет ли пленница прочную опору, но по растянутым связкам и вывернутым плечам, которые причиняли, наверное, не меньшую боль, чем разошедшиеся швы, было понятно, что она свисает всей тяжестью вниз.
Времени на стенания нет, Данилов взял себя в руки, отправился на поиски камня, чтобы подставить под ее колени. Один лежал в ответвлении коридора справа. Гриша оставил фонарь на середине пути, чтобы свет доходил в оба конца их тюремной камеры. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, нагнулся, обнял камень и, приподняв, понес, низко скрючившись над землей. Сопя и высвистывая выдохи и вдохи меж сжатых зубов, донес к ногам девушки ношу, подтолкнул ее к коленям и понял – одного камня мало.
Двинулся обратно. Фонарь теперь казался совершенно неподъемным, он поволок его по камням пола. Лязг железного корпуса отражался эхом отовсюду, а собственная тень напоминала ему Симона де Кентервиля, мрачно ступающего вдоль стен своего замка.
Когда второй камень был установлен на первый, Данилов смог приподнять тело Евы и уместить ее колени на опоре, но те соскользнули, пирамида рухнула, и руки девушки издали устрашающий треск рвущихся связок.
Данилов был готов разрыдаться, но внутренний стоицизм не позволил ему отдаться отчаянию. Он привалился боком к стене, обхватил Еву за пояс и приподнял. Руки ее тотчас избавились от опасного натяжения. При этом его собственная рана стала расходиться в краях, запылала кожа. Он замер, держа сестру в руках, всем телом привалившись к стене, щекой коснувшись ее макушки и ощущая, как бок заливает горячая кровь.
И долго он так простоит?
– Бриедис, Сонечка, – всхлипнул Гриша, дав наконец волю тихим слезам.
Сколько он сможет выдержать? Час, два? Сутки? Здесь время двигалось со скоростью, которую невозможно было ни ощутить, ни понять. Сколько они здесь находятся? Может, час, а может, и день.
Нет, не день, с ужасом осознал Гриша, они здесь совсем недавно, иначе бы оба истекли кровью и были мертвы. Бриедис ничего пока не знает ни о месте пребывания Тобина, ни о его побеге. Ему не успеть.
Вскоре руки его стали слабеть, а Ева так и не пришла в себя. Он подумал, что нужно бы ее привести в чувство, чтобы она сама могла стоять на пирамиде.
– Ева, – тихо позвал он, дыша ей в ухо. – Ева, сестренка, очнись, пожалуйста.
Та не двигалась.
– Ева, – с испугом выдохнул Гриша, ощущая, как сердце от черного предчувствия падает камнем к желудку.
Он перенес ее вес на одну руку, почувствовав, что сестра стала невозможно тяжелой, грузной, деревянной, будто некая энергия, дававшая ей силы держаться, покинула ее, нащупал пальцами другой руки венку под скулой. Наверное, он не умеет искать пульса, но биения в жилах не нащупал. Он перенес взгляд на кисти девушки. Пропитанное кровью полотно сорочки, которым были обернуты ее запястья, перестало источать капли крови.
Свет фонаря, чуть подрагивая, плясал отсветами на ее вытянутом, посеревшем лице, на тяжелых сомкнутых веках, на синих, чуть приоткрытых губах. Он пытался прислушаться к ее дыханию, но слышал только свое.
Глава 22. По следам рижского дьявола
– Ну что ж, – вздохнула Даша, протянув руку сначала Соне, потом Бриедису, – из нас вышла неплохая сыскная команда.
– «Д. К. Б. Ф.», – подхватила Соня, перестав беспричинно дуться на подругу. Они стояли на перроне Двинского вокзала. Арсений крепко пожал руку Даши. Пожалуй, из нее выйдет толковый прозектор.
Финкельштейн спешила к отцу, чтобы увериться, что тот не был настигнут маньяком Тобином, и едва из вагона выбрался Каплан, несколько замешкавшийся с саквояжем, она попрощалась и ушла.
Соня с отцом и Бриедис молча двинулись с привокзальной площади к Полицейскому управлению. Бриедис сверлил взглядом носки своих ботинок, ему было стыдно, что он повел себя как глупый мальчишка. Кажется, все, включая самого Каплана, поняли, что он собирался просить руки Сони, выбрав для этого совершенно неподходящий момент. Какой он все-таки избалованный эгоист. Решался вопрос виновности родителя Данилова, все находились под тяжелым впечатлением от пережитого ночью. Рассказ Марка был стократ страшнее истории, написанной Брэмом Стокером. Но Тобин оказался куда хуже Дракулы. Троих удерживал в заложниках, убивал, пил кровь, носил несколько личин, одна из которых была личиной в самом буквальном смысле слова – маска Ворона.
На углу, где Мариинская улица поворачивала к Театральному бульвару, у самых ступеней крыльца Полицейского управления, Бриедис остановился, смущенно перенеся папку с дневником из одной руки в другую. В обеденные часы улица отдыхала от толп гуляк, но все же народу было достаточно, ввиду близости Северной гостиницы, стоящей напротив.
– Теперь и мне придется попрощаться, – тихо сказал Арсений, кинув на Соню полный самого искреннего сожаления взгляд. Та поджала губы и отвернулась, давя слезы, – знала, что при отце зайти в Управление не выйдет. Бриедис вдруг сжалился, ощутив ее досаду сердцем. Между ними теперь было нечто большее, чем нежное чувство детской дружбы. Между ними была смерть Камиллы, подвал Синих сосен, дневник Марка и будущее Гриши. Преисполненный неведомыми прежде чувствами, Бриедис опять забылся, как сегодня в столовой поместья, стоял, глядя на папку в руках. Эти неведомые силы толкали его на что-то, чего он не мог в полной мере осознать.
– Пойду к начальству, – выдавил он, чтобы прекратить эту неловкость. – Авось меня его высокородие примет сегодня.
– Что ж, ваш отец так и работает по воскресным дням? – спросил Каплан, чуть сторонясь к крыльцу от катящегося мимо фаэтона.
– После смерти матушки он не может оставаться дома больше чем на шесть часов, которые обычно отведены на ночной сон. Даже завтракает в присутствии.
– Еще раз примите мои соболезнования, Арсений, это горе, которое трудно забыть.
Арсений, по-прежнему терзаемый внутренними противоречиями, не глядя на Каплана, а обращаясь к земле, пробормотал слова благодарности.
– Вы, я погляжу, нашли что-то ценное в подвалах у Тобина. – Книготорговец многозначительно посмотрел на папку, которую нервно трепал Бриедис, он переносил ее из руки в руку десяток раз, пальцами успев развязать, завязать тесемки, распустить на тесемках нитки и уже оторвать картонный уголок.
– Да, – с неуверенностью отозвался Бриедис. А потом вскинул голову, ощутив, как холодный поток ветра ударил в лицо, и пылко добавил: – Соня очень помогла! Восхищаюсь ее находчивостью. Все это, верно, потому что выросла среди книг, напитала мудрости с тысячи тысяч страниц.
Соня, не ожидавшая, что Арсений пустится в похвалы, вздернула в непонимании бровями. Наверное, она думала, что тот смеется над ней.
Нет-нет, нельзя, чтобы она так сейчас думала!
– Поэтому начальнику полиции снести этот документ, – решившись, он передал ей в руки папку, будто та была раскалена докрасна, – по справедливости должна она. Чтоб отец не думал, что это я такой умный, до всего додумался. Нас было четверо.
Каплан улыбнулся словам пристава доброй старческой улыбкой.
– Как мушкетеров, – сказал он. – Ну тогда, мадемуазель Д’Артаньян, вас нынче ожидают в резиденции кардинала Ришелье. Идите, вручайте находку Эдгару Кристаповичу. Мой привет отцу, Арсений.
Книготорговец преспокойно развернулся и двинулся обратно к Мариинской улице.
Бриедис и Соня стояли, молча глядя, как он удаляется, и не могли поверить своим глазам.
– Сдается мне, ваш отец больше знает, чем мы предполагаем.
– Так и есть, Сеня. Это была плохая идея – приглашать его с собой в Синие сосны.
– А мне кажется, наоборот. – Он перевел восхищенный взгляд с удаляющегося силуэта книготорговца на его дочь. И так вдруг стало хорошо и легко. Арсений понял, что все это время напрасно изводил себя мучительными раздумьями. С ее отцом – таким мудрым, понимающим, преисполненным спокойствия и здравого смысла – он еще успеет поговорить. Но вот дочь… дочь заслуживала услышать его признание первой.
– Соня! – воскликнул он, упав на одно колено, одновременно подхватив ее руку. – Простите меня за поспешность, агонию, сомнения. Теперь я, заручившись уверенностью, что Николай Ефимович не держит на меня зла, я… Прошу вас стать моей женой!
Соня побелела, прижав папку к груди, непонимающе глядя на приклонившего колено пристава, будто тот был с его торжественным лицом по меньшей мере рыцарем Тевтонского ордена перед архиепископом. Она на секунду открыла рот, проронила что-то неразборчивое. Арсений тотчас с отчаянием подумал, что она отказывает, сердце больно ударило в ребра, сигнализируя об опасности, руки, державшие пальцы Сони, нервно сжались. Какой же он идиот! Он делает предложение на ступенях крыльца Полицейского управления, барышни ждут чего-то совершенно иного.