Приехали Лещев, Шокин, прокурор города Иванов. Ланцева подошла к ним в тот момент, когда Шокин громко поинтересовался, почему нет Булыкина.
– У него давление скакнуло, – сообщила Ланцева.
– Давление? Ну-ну У нас, между прочим, запрещено работать гипертоникам, – пробасил Шокин.
Булыкин пришел в себя и обратился к начальнику:
– Надо осмотреть кусты на заднем дворе, товарищ полковник.
– Ты мне отдаешь распоряжение? – удивился Шокин.
Прокурор Иванов шепнул что-то своим сотрудникам. Те направились к кустам шиповника. Через минуту один из них опрометью прибежал обратно:
– Там еще одно тело. Макаров из Наркоконтроля.
Ланцева подошла к Булыкину:
– Что скажешь?
А что тут сказать? Никита знал о добровольных помощниках Макарова. Знал и о предстоящей встрече с Ваней. Поэтому сразу догадался, кого можно обнаружить в кустах на заднем дворе школы.
Флэшки в карманах Вани не нашли. Значит, он передал ее Макарову. Но и в карманах Макарова флэшки не было. Значит… Эх, Левка, Левка!
Все оказалось гораздо серьезнее, чем они предполагали до сих пор. Их не должна больше обманывать тишина в городе. Это зловещая тишина.
Что тут говорить? Они оба это понимали.
Главарь грифов на этот раз вел себя на допросе, как ненормальный. Часто кивал головой, одергивал на себе одежду, подмигивал присутствовавшим на допросе педагогам, шмыгал носом, щелкал языком, кашлял, чихал, икал, зевал, почесывался.
Косить под долбанутого Руслана научил Рулевой. Рулевой не был уверен, что Чеснок на этот раз правильно поведет себя на допросе. Одно дело участие, пусть и руководящее, в жестокой драке. И совсем другое дело соучастие в двойном убийстве. Правда, Макарова и Ваню убивал Пичугин, но Чеснок был рядом и существенно помог, обхватил Макарова сзади, лишил возможности защищаться, дал возможность Пичугину нанести свой смертельный удар.
– Может, психиатра позвать? – теряя терпение, спросил Никита.
Чеснок взгромоздился на спинку стула и начал изображать лихого наездника.
Если он раскручивал майора на вспышку, то это ему удалось. Булыкин ударом ноги вышиб из-под него стул. Еще мгновение, и он бы набросился на предводителя грифов. Вмешался Гоша. Одним прыжком он оказался рядом и сильным ударом отправил Чеснока на пол. После чего невозмутимо сунул в рот жвачку и снова сел за компьютер.
Чеснок поднялся, потирая ушибленную нижнюю челюсть.
– Убирайся! – прорычал Булыкин.
Ланцева с тяжелым сердцем шла к Томилиным. Она чувствовала себя виноватой. Все началось с ее предложения зайти в подвал. Если бы не она, все могло бы сложиться иначе и все были бы живы.
Анна взяла на себя организацию похорон Вани. Поехала на кладбище, Станислав Викторович попросил купить сразу четыре места.
Кладбище поразило Анну. Кругом полиэтиленовые бутылки, окурки, другой мусор. Целые горы мусора. Куда смотрит мэрия? Она позвонила Лещеву. Тот возмутился и сказал, что к завтрашнему дню все будет убрано. На другой день Ланцева снова приехала на кладбище. К горам мусора никто не прикасался.
Еще больше поразило ее родное учреждение. Вечером текст некролога, посвященного мальчику и наркополицейскому, стали показывать на фоне разухабистой музыки вместе с рекламными объявлениями. Анна позвонила в телестудию:
– Вы что там, с ума посходили? Отключите хотя бы музыку!
Коллеги ей в ответ:
– А что за реклама без музыкального сопровождения?
Анна позвонила Кодацкому. Тот даже не понял, что ее так возмущает.
День похорон Вани и Макарова совпал с юбилеем Лещева. Николай Федорович готовился отпраздновать свое пятидесятилетие с размахом. Местные предприниматели продавали водку с его портретом на этикетках. Готовились серьезные подношения. Время от времени Лещева пробирала дрожь возбуждения. Он страсть как любил получать подарки, не обязательно материального свойства. В прошлом году Царьков купил ему звание «Лучший менеджер года». А сейчас собирался преподнести удостоверение члена-корреспондента какой-то академии.
– Отец, отмени свой юбилей или перенеси хотя бы на неделю, – просил Олег.
Николай Федорович даже слушать не хотел. Кто передвигает дни рождения?
– Папа, никто к тебе не придет! – горячился Олег.
Ага, не придут. Желающих засвидетельствовать мэру свое уважение набралось человек триста. Такую ораву не мог вместить ни один ресторан. Решили накрыть столы в новом спортивном комплексе. Тоже не совсем удобно. Но где еще? Негде!
– Но я, папа, точно не приду.
Лещев отреагировал бурно. Как это – сын не придет? Что скажут люди?
– Не позорь меня, Олег!
– Это ты себя, отец, не позорь! Мы уже не можем смотреть друг другу в глаза. Скажешь, нет?
Снова сын читал нотацию, а он, отец, вынужден был выслушивать. Вообще-то, Лещеву полагалось иметь блудного сына. А получилось, что сын нормальный парень, а блудный он, отец.
Но Лещев надеялся, нет, был уверен, что разногласия с сыном – дело временное. Возраст такой. Год-другой, и характер войдет в берега.
– Не хочешь ты хорошо жить, – с горечью произнес Лещев.
– Ошибаешься, отец. Я как раз хочу хорошо жить, – запальчиво отвечал Олег.
Узнав о смерти Вани Томилина из вечерних новостей, Радаев почувствовал то, что обычно чувствовал, когда очень сильно злился. В голову словно ударила молния. Кому стал неугоден этот светлый, чистый паренек? У какой твари поднялась на него рука?
Убийцу, скорее всего, не найдут. А если и найдут, то максимум, что он получит, это пожизненное заключение. Несправедливо, или, как говорят на зоне, подляк. Радаев читал в Ветхом Завете, что «убийцу должно предать смерти». «Если кто убьет человека, то убийцу должно убить». Прочтя первый раз эти слова, Павел тут же примерил их на себя, потому что часто думал, что и от его руки, вполне вероятно, кто-то погиб. Примерил и согласился – если он виноват, то тоже достоин смерти.
В тот вечер он долго ходил вокруг барака. Пытался успокоиться и – не мог. Ваня Томилин, каким он знал его семь лет назад, стоял перед глазами. Павел представил, что происходит сейчас в семье Томилиных – кошмар, крушение жизни. «Анна права, мне нужно освободиться», – неожиданно для самого себя подумал он.
Отвращение к зоне он ощущал физически, каждой клеткой, каждой фиброй. Сюда он больше не вернется. Это была не клятва самому себе. Это было что-то большее, чем клятва. Но он найдет убийцу со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как для убийцы, так и для него самого.
Он понимал, что освобождение теперь для него равносильно самоубийству. Но решение было принято.
На похороны Вани Томилина вышло полмикрорайона. Царьков сказал на могиле короткую речь. Пообещал от имени мэра найти убийц. Люди обменивались мрачными усмешками.
На поминках Царьков выразил Томилиным соболезнование и преподнес пухлый конверт. И тут произошел конфуз. Станислав Викторович наотрез отказался взять деньги.
Помощник мэра многозначительно посмотрел на Дашу. Мол, подействуй на отца. Но девушка смотрела отрешенно. Казалось, она не понимала, что происходит.
Анна прислушалась к разговорам. Люди подвыпили и дали волю эмоциям. Это была живая народная речь. Смачная и очень конкретная.
– Жалко, гибнут правильные мальчики. А всякая шушера процветает, и ее уже не вернуть к нормальной жизни. Эта быдлятина или перебьет сама себя, или будет плодить себе подобных.
– Светлый был мальчик. Даже фильмы современные не смотрел, любил советские. Все-таки социализм для воспитания лучше приспособлен.
– Власть только для виду переживает, будто Россия умирает от демографии, а на деле ей плевать на детей. События набирают обороты, а нашей хваленой милиции наплевать. Органы прогнили совершенно.
– Эти группировки были и двадцать лет назад. Только тогда казалось, что это болячка советской власти. Власть сменилась, а стирание морали продолжается. Дети сейчас рождаются с сигаретой во рту. Матерятся с детского сада. А возраст с 12 лет совсем беспредельный стал. Бухло во всем виновато. Им напиться в свинью и послать родителей на три буквы уже ничего не стоит. Раньше дети боялись родителей, а теперь все наоборот. Родители стали рабами своих детей. А в школе что творится? Об учителей ноги вытирают.
– Но там теперь и отметки продаются, как товары на рынке.
– А мне кажется, эти группировки – проплаченные кем-то структуры.
– Сначала положат на своих детей, а потом – глаза по пять рублей, жалуются, что кто-то их детей испортил. Правительство одно, а подонком становится пока еще далеко не каждый. Если я увижу своего сына с бритым затылком и битой в руке, я не буду думать, что правительство виновато. Я буду думать, что я – хреновая мать, раз вырастила такого отморозка.
Глотая слезы, Лена рассказала Ланцевой, сколько унижений пришлось перетерпеть из-за нее Ване.
– Люди правильно говорят. Он был как бы не из нашего времени, – сказала она.
Олег Лещев все время молчал, ничего не пил и не ел, только гладил Дашу по голове. В глазах парня стояли слезы.
Он сказал Лене:
– У вас с Ванькой была бы хорошая семья.
Приехал Булыкин. Хотел забрать Ланцеву, отвезти ее домой. Его усадили за стол, заставили пригубить рюмку. Он был голоден. Анна подкладывала ему в тарелку. А он не мог есть. Выпил поминальную рюмку, отправил в рот ложку кутьи и замер, о чем-то думал.
– Знаешь, – сказала ему Анна, – Маркс утверждал, что у русских нет перегородок в мозгу. Как думаешь, что он имел в виду? – И продолжала, не услышав ответа. – У нас размыты границы между хорошим и плохим, допустимым и недопустимым. Мы на все одинаково способны. Я раньше, когда жила