Анна обратилась в отдел кадров администрации города. Попросила разрешения взглянуть на диплом Цепневой. Долго искали. Выяснилось, что диплом странным образом исчез …
Выслушав Ланцеву, Кодацкий принялся рассуждать о последствиях. Если даже газета выступит с разоблачительной статьей, Цепнева тут же подаст в суд. Нет, он не враг себе, чтобы печатать такой материал. Их агентству помогает Рогов, лучший приятель Цепневой. А она помогла Рогову стать банкиром. Нет, Рогов не даст ее в обиду.
– Ты соображаешь, куда меня толкаешь? – воскликнул Кодацкий. – Это для нас равносильно самоубийству.
– По-твоему, мы должны закрывать глаза на то, что она вытворяет? – спросила Анна. – Зачем тогда мы вообще существуем?
– Мы существуем для того, чтобы хорошо существовать, – с серьезным лицом отчеканил Кодацкий. И проникновенно продолжал: – Анюта, тебя взяли на работу, дали приличную зарплату, совершенно бесплатно – двухкомнатную квартиру. Тебе этого мало? Тебе надо еще правды и справедливости? Где нет грязи? Она везде и всюду сверху донизу. Где только можно прикарманить денежки, их прикарманивают. Везде одним выписывают больше, а другим меньше. Везде есть недовольные. Ну и что? Всюду будем совать свой нос? Чего молчишь?
– А чего говорить? У начальства – как на допросе. Все, что ни скажешь, будет против тебя. У меня совсем другая отправная точка. Если ты не помогаешь людям добиваться справедливости, то ты не журналист, а жалкий писака, получающий деньги за удовольствие видеть свои статейки. Смерть педагога Марии Ивановны Радаевой от сердечного приступа произошла через две минуты после разговора с директором Ираидой Егоровной Цепневой. Четверо свидетелей, хотя в таких случаях хватает и двух, в один голос утверждают, что Цепнева крыла отборным матом и всячески оскорбляла Радаеву, причем делала это преднамеренно. Она отлично видела, что Радаева находится в предынфарктном состоянии. Я этого дела, Игорь, так не оставлю. Все можно простить, кроме смерти. Я уж не говорю о том, что Цепнева растлила все вокруг себя. А ты говоришь, не трогай ее. Ее место в тюрьме, а не в кресле директора школы. Неужели ты не понимаешь, что защищая ее, ты предаешь нашу профессию?
Выпалив эти слова на одном дыхании, Анна подавила стон. «Господи, что я несу? Кому я все это говорю?»
– Ладно, – сказал Кодацкий. – Не понимаешь меня, будешь говорить с Лещевым. Не поймешь Лещева, найдутся другие люди, которые втолкуют тебе, что так в нашем городе вести себя нельзя. Это пока еще не твой город, ясно тебе?
– А страна? – спросила Анна.
– Страна, может быть, твоя. А вот город… Извини, – Кодацкий развел руками.
Лещев вызвал Ланцеву, велел секретарше принести кофе, открыл коробку конфет «Коркунов». «У Кодацкого был кнут, здесь будет пряник?» – подумала Анна.
– Ну, что у тебя с Цепневой? – мягко начал мэр. – Подумаешь, матом кроет. Какие мы нежные. Сейчас все кроют. Я тоже крою. Ну, давай меня снимем. Легче тебе от этого станет?
– То есть вы считаете, что «мертвые души» – это нормально? – спросила Ланцева.
Лещев покосился на ее сумку.
– Ты меня случаем не пишешь?
Анна вытряхнула содержимое сумки. Мобильник, помада, блокнот, ручка, кошелек, удостоверение.
– Если хотите, отключу мобильник.
Лещев отмахнулся: не надо. Но Ланцева все же отключила. Приготовилась выслушать ответ на свой вопрос. Но мэр либо уже забыл, либо сделал вид, что забыл. Пришлось напомнить.
– Итак, Николай Федорович, вы считаете, что мертвые души и фиктивные часы – это нормально?
– Анна, это несерьезный разговор. Можно предполагать все что угодно. Но доказать, что преподаватели делятся с Цепневой, практически невозможно. Давать показания против самих себя они не будут. Честное слово, я не хочу, чтобы ты выглядела смешно.
Ланцева решила сыграть наив:
– А я думала, вы меня поддержите, КРУ к Цепневой пришлете. Все-таки ее художества и на мэрию тень бросают. Или вы так не считаете?
– Присылали к ней КРУ. И уголовное дело возбуждали. И суд пару раз был. А чем заканчивался? Состава преступления суд оба раза не нашел.
– Николай Федорович, не передергивайте! Контрольно-ревизионное управление финансовые нарушения находило. Но их требовалось подкрепить свидетельскими показаниями педагогов, которые имели к этим нарушениям непосредственное отношение. Естественно, педагоги отказывались подтверждать. Кому охота давать показания против самих себя? Но уличить Цепневу могли и другие педагоги, которые не имели к нарушениям прямого отношения.
– И что же не уличили? – весело подхватил Лещев.
– Объяснение очень простое, Николай Федорович: на время следствия вы ни разу не отстраняли Цепневу от руководства школой. Хотя обязаны были сделать это. Она давила на свидетелей, заставляла давать показания в ее пользу. Но сейчас двое педагогов, которые раньше лжесвидетельствовали, готовы в этом признаться.
Мэр застыл с раскрытым ртом. Но быстро нашелся:
– Так ведь тут, наверное, срок давности действует!
Мэр выгораживал Цепневу откровенно, даже не пытаясь это замаскировать. Анна поняла, что не добьется от него поддержки. Под суд директрису он не подведет.
– Хорошо, – сказала она, – тогда увольте ее.
Уволить?! Лещев вспомнил, как однажды пригрозил Цепневой увольнением. В ответ директриса повернулась к нему задом, сделала срамное движение, будто задирает юбку, и прошипела:
– Вы меня из школы только ногами вперед вынесете, понял, Колян?
Лещев понизил голос, будто их кто-то мог услышать.
– Уволить можно, но только после моих перевыборов. Мне надо спокойно переизбраться. Если тронуть ее раньше, она меня с грязью смешает. Это ж такая злюка, во рту черно, – закончил градоначальник.
Вернувшись в агентство, Ланцева стала просматривать отснятые телесюжеты, но поймала себя на том, что ничего не видит и не слышит. Лещев не сказал ни одного плохого слова, голоса не повысил, а будто танком прошел. «Это одна банда, – думала Анна. – И действуют они, как вооруженная до зубов банда, а я пытаюсь что-то сделать голыми руками. Но я не сдамся. Я только сделаю вид, что смирилась. Они у меня еще получат».
Дверь неожиданно распахнулась, на пороге стояли двое незнакомых молодых мужиков и с ними Леонид Царьков.
– Принимай, Аннушка, обнову.
Мужики начали распаковывать и собирать стильную офисную мебель. Леонид давно обещал сделать подарок. Уже стало казаться, что просто шутил. И вот, надо же, сдержал слово. Черная мебель – это стильно. Совсем другой вид у кабинета.
У Кодацкого меняли весь интерьер. Редактор ошалел от неожиданно свалившегося счастья:
– Ну, Леня! Нет слов.
– Мы кто? – задушевно сказал Царьков. – Мы, ребята, друзья. А друзья должны друг другу помогать. Только не думайте, что вы мне теперь должны.
– Нет, – с жаром возразил Кодацкий, – с нас причитается. – Аннушка, надо о «Спарте» репортаж сделать.
– Вот повалят к нам пацаны, тогда и напишем, – отвечал Царьков. – Аннушка, ты бы просто так зашла, глянула одним глазом. Такого нигде нет. Ноу-хау! Можешь Булыкина своего взять. У меня ни от кого секретов нет. Одно дело делаем.
Ланцева достала сигареты:
– Тогда, может быть, и Радаева взять?
Леонид щелкнул зажигалкой:
– Возьми. Нормальный был пацан, из хорошей семьи. Не знаю, что его на подвиги потянуло.
– Вы, случаем, не вместе Спартой увлекались? – спросила Анна.
– Что значит вместе? Я постарше его буду, лет на семь, наверное. Нас тренер увлек. Это помогало ему держать дисциплину. Спартанцы ведь не пили, не курили…
– А ты, Леня, оказывается, романтик, – посмеиваясь, сказала Ланцева. – Если мне не изменяет память, самого знаменитого спартанского царя звали Леонидом. Знаешь, у меня есть одна теория. Я думаю, человек строит миф насчет себя исходя из своей внешности или имени. У тебя не тот случай?
Царьков присел и похлопал по полу ладонью. Так делают борцы, когда противник берет их на невыносимый болевой прием.
– Пощади, Аннушка, твои вопросы не для моего ума. Какой миф? – И неожиданно сменил тему. – Ты, я слышал, за Цепневу взялась. Давно пора. Эта маразматичка слишком засиделась. Я целиком на твоей стороне. Хочешь, я дам Цепневой отступных, пусть только уйдет без скандала?
– Сколько дашь? – спросила Анна.
– Ну, сколько? – Царьков замялся. – Сто – мало. Двести? Мало. Триста? Тоже мало. Власть для Цепневой дороже денег. Но, думаю, если полмиллиона предложить, задумается.
– Ты готов выложить пятьсот тысяч?! – ахнула Ланцева.
На лице Царькова было написано, что ради нее на все готов.
Оставшись одна, Анна залюбовалась новой мебелью. Красивая. Правда, пахнет корыстью. «Взятка, натуральная взятка», – думала она, поглаживая компьютерный стол. Но что с этим поделаешь. Откажешься – только врага себе наживешь. И – не его одного. И станут тебе врагами все друзья твоего врага.
Стала перекладывать бумаги из старого письменного стола в новый. Компьютер просигналил, что поступило новое сообщение. Текст был короткий. «Осмотрите мебель, в древесине иногда заводятся "жучки"». Подпись неизвестного доброжелателя отсутствовала.
Анна не успела ничего подумать по этому поводу. В дверях неожиданно возник Булыкин.
– О, какая обнова!
– Подарок Царькова.
– Необыкновенной доброты наш меценат. Знаешь, – признался Булыкин, – я иногда думаю: откуда у него столько денег? Неужели на одних лекарствах зарабатывает? Или с него за благотворительность налогов меньше берут?
Анна приложила палец к губам и показала электронное сообщение.
Булыкин написал на листке бумаги: «Почитай что-нибудь вслух». Чтобы проверить мебель, ему требовалось время.
Анна стала читать вышедшую накануне в московской молодежке статью:
– «"Средняя зарплата в Поволжске – 5 тысяч. Но такую работу еще нужно найти, – говорит Свищева, мать троих детей, живущая на Локомотивной улице. – Заплатишь за квартиру, электроэнергию, телефон… Что на жизнь остается? Картошку везем из деревни, макароны и тушенку закупаем оптом на рынке. Младший джинсы просит, а у меня до зарплаты 200 рублей на неделю осталось. Он рад бы подработать, но куда его в 14 лет возьмут?" Где подросткам делать карьеру? – спрашивает автор статьи. И отвечает: – Только в группировках».