В стороне от этого страшного «натюрморта», как будто специально кем-то положенный, лежал глаз. Он был целым, хотя Хлынов с силой ударил им о стенку, сразу же после того, как вырвал глаз из головы Риты, и что самое удивительное — он выглядел как живой. Казалось, еще немного и он подмигнет.
Хлынов равнодушно посмотрел на труп — сейчас он не испытывал ничего, кроме усталости, какая наступает после тяжелой физической работы. Затем включил воду, сунул окровавленные руки под теплые струи. Ему стало приятно, и он увеличил напор воды. Прислушался к себе. Все правильно, ЭТО ушло. ЭТО и должно было уйти. Оно всегда уходит, когда наступает развязка. Теперь он вновь свободен. Осталась только самая малость — убрать следы.
Он направил воду на труп, тщательно отмыл кровь. Постоял немного, наблюдая, как красная вода исчезает в воронке…
Человек, человек… Кто же тебя таким создал? Если задуматься — ты обычный кусок мяса. Вот сейчас на кольце висит труп. Труп девочки. А насильник, садист и маньяк спокойно смотрит на него. Ну и что? Кусок мяса висит. Кусок мяса смотрит. А еще какие-то куски мяса храпят за стенкой. А другие куски мяса катаются в автомобилях или дерутся. А может быть, любят друг друга. Забавно получается — куски мяса любят друг друга. Печень любит печень. Задница — задницу. Окорок — окорок… Ну и что! Все равно все сдохнем когда-нибудь. Поэтому все правильно: Богу — Богово, кесарю — кесарево, слесарю — слесарево, а кускам мяса, возомнившим о себе, что они пуп земли и венец творения, — свое. Заслуженно. И точка. И не думать.
Пора было приниматься за дело.
Хлынов мягко поднялся. Еще раз все тщательно осмотрел. Затем достал из-под ванны заранее приготовленные пакеты, разложил их аккуратно. Пересчитал. Должно было хватить…
Он быстро разделал труп — расчленил его на небольшие куски — и рассовал эти куски по пакетам. Берцовые кости оказались длиннее, чем он думал, и поэтому их пришлось распилить листовой пилой. Это заняло некоторое время, но Хлынов не волновался — он должен был успеть, тем более оставалось делов-то — всего ничего. Чувствуя, что он вписывается в график — конечно же, приблизительный, примерный! — Хлынов даже негромко засвистел, двигая пилой в такт бессмертной «Кармен». Но почти тут же остановился, свистеть в доме — плохая примета. А приметы Хлынов уважал и, честно говоря, даже побаивался их.
Закончив работу, он огляделся с удовлетворением. Что ж, остались пустяки — развезти пакеты по Москве, пошвырять их в мусорные баки. А голову, как обычно, — в реку. Пусть пескари полакомятся…
Семен Безруков посмотрел на часы и дал друзьям понять, что разговор пора заканчивать.
— Ну и вот, други мои, — сказал он, широко разводя руками. — Сейчас вы мне позвольте удалиться на пару-тройку часов, а потом мы с вами можем встретиться здесь же, — он посмотрел на Котова и спросил: — Ты где остановился?
— Нигде, — пожал плечами Никита.
— У меня, очевидно, — тут же предложил Петр.
— Да не надо, — махнул рукой Никита, — я на колесах, так что не пропаду.
— Спать же тебе надо где-нибудь? — удивился Петр. — Тебе не двадцать лет — в машине ночевать.
Котов покачал головой.
— Если уж очень приспичит, — сказал он, — могу поспать и в машине, не дворяне. А так, чтоб специально куда-то ехать и ложиться в постельку чистую — не могу, пока Таню не найду.
— Понятно, — проговорил Петр.
Семен кивнул головой.
— Ладно, — заговорил он решительно. — В общем, так, Никита. Если тебе нечего делать и ты не знаешь, куда себя деть, короче, если тебе неймется, можешь поехать со мной и вспомнить, что когда-то был оперативником. У меня не государственная контора, и заявить, что ты не имеешь права участвовать в операции, я не могу. Как не могу предложить то же самое нашему дорогому Петеньке, потому что он как раз государственный служащий. Убьешь время, пока все это кончится, ну а потом мы вплотную займемся твоей дочерью. Идет, дружище?
Котов почувствовал знакомое волнение, которое всегда возникало у него перед операцией.
— Идет, — только и сказал он.
— Отлично, — кивнул Семен. — Начинаем практически уже сейчас. Ты, Петр, иди домой, мы тебе позвоним, как только освободимся и ты нам понадобишься.
— Фиг, — сказал Петр.
— Что?
— Фиг вы будете обделывать свои делишки без меня, — пояснил Акимов. — Я иду с вами.
— А по попе начальство не надает? — напомнил ему Семен его социальный статус.
— За меня не волнуйся, — успокоил его Петр, — лучше расскажи, что мы должны с Никитой делать.
— Ты что, серьезно? — удивленно смотрел на него Безруков.
— Вполне.
— Петр! — попытался образумить его Никита, — может, не надо лучше, а?
— Не надо меня уговаривать, — обозлился вдруг Петр. — Сказал — иду, значит, иду! И нечего тут…
Семен пожал плечами.
— Дело, конечно, твое', я лично только рад буду, — вопросительно посмотрел на своего товарища.
— Поехали! — сердито бросил Петр. — В машине все расскажу, если интересно.
Они ехали в шикарном «БМВ» с затемненными окнами. После того как Семен самым тщательным образом проинструктировал друзей, он спросил коротко:
— Все понятно?
Никита и Петр молча кивнули.
Но Семена это не устроило. Обращаясь персонально к Никите, он спросил еще раз:
— Никита! Тебе все ясно?
— Все, — ответил Никита.
Семен повернулся к Акимову.
— Петр! Тебе все понятно?
Петр разозлился:
— Ты кого тут корчишь из себя? — повысил он голос. — Что тебе тут — пацаны собрались?! Понял я твои приказы, сделаю все как надо. Если сомневаешься, зачем позвал? Генерал нашелся…
Семен улыбнулся:
— Ну, если тебе все понятно, тогда давай рассказывай, что хотел поведать. У нас как раз есть минут пятнадцать.
Петр хмыкнул.
— Психолог, да?
— Приходится, — подбадривающе улыбался Безруков. — Приходится быть черт те кем на этой работе. Давай, Петр, разгрузись. Я же вижу — тебе давно хочется душу излить, а некому. Кому ж как не нам пожаловаться, своим старым боевым товарищам. Так ведь? — он повернулся к Никите и хлопнул его по плечу с такой силой, что тот, отстранившись, больно ударился головой о косяк дверцы.
— Черт! — прошипел он. — Что ты пристал к человеку? Захочет — расскажет.
— Да и рассказывать нечего! — махнул рукой Петр. — Просто не могу забыть то время, когда мы все вместе работали.
— Да ты сентиментален, Петя! — засмеялся Семен. — Вот уж не замечал…
— Какая там к черту сентиментальность! — чуть не заорал Акимов. — Дело в другом совсем. Вы вспомните, как мы жили тогда! Оперативники были — кто? Романтики, люди благородной профессии, уважаемые люди! И, правда, ведь уважали нас. Да и дела мы делали, чувствовали, что нужны стране, людям, обществу. Понимали, что бьемся против мрази всякой, и — вы вспомните, вспомните, — авторитетные воры нас уважали, а уж всякая шелупонь подростковая — вообще как огня боялась!
— Да-а, — мечтательно протянул Семен, — были времена. Были, черт меня возьми совсем.
— Вот. А теперь? — Петр закипал, видно было, что он говорит очень больные для него вещи. — Что мы теперь имеем?! Эта долбаная преступность, как гидра. Многоголовая. Ей одну башку сносишь, глядь — а через неделю у нее три новых, да в придачу к этим новым еще и старая болтается — выпустили, понимаешь, под залог. Ты их ловишь, ночей не спишь, все просчитываешь, как лучше операцию провести, язву себе наживаешь, жизнью рискуешь, ловишь их, ловишь, а они — сунут судье продажному, и гуляй, Вася. Зла не хватает. Я уж об уважении и не заикаюсь даже, какое там уважение, о чем разговор!
— Ну, а что ты хотел? — примирительно бросил Семен. — Рынок…
— Вот именно — рынок, — мрачно кивнул Акимов. — Все на продажу, сволочи. Ум, честь, совесть, эпоху, — все коту под хвост. За тридцать сребреников. «Пожалте, господа, не изволите ли меня в жопу отхарить? Недорого возьму». Тьфу!
— Что-то ты, Петя, разошелся, — попытался урезонить друга Семен. — Не принимай ты так все близко к сердцу.
— Да как не принимать? — вздохнул Акимов. — Как не принимать, если уже ну все, все, что возможно, продали?!Вот ты подумай, ведь психология один к одному: те, в семнадцатом, как пели, помнишь?«Весь мир насилья мы разрушим до основания!» А эти сейчас — что поют? Да то же самое! Ну, не поют, зато ведь рушат все подряд. До основания! Дворцы разрушены; где народ отдыхал — там теперь салоны мебельные да автомобильные; дети беспризорные в метро нищенствуют, и везде, куда ни глянь, разруха да стон. Ну чем не большевики? Скажите мне?
— Успокойся, Петя, — снова урезонил его Семен. — Ты лучше скажи, пошто с нами поехал? Судя по твоим рассказам, оперативку-то еще не закрыли.
— А лучше бы закрыли, — отвернулся к окну Петр, — честнее было бы. Гуляйте, мол, господа бандиты. Никто вас не тронет, так что убивайте, режьте, грабьте, насилуйте…
— Все-все-все… — тихо, но внушительно успокоил его Семен. — Хватит.
— Вот я и еду с вами, — почти спокойно заговорил Петр, — чтоб сделать нормальное дело и не мучиться потом, что коту под хвост все мои старания. Понятно?
— Да, понятно, понятно, — сказал Безруков. — Все, молчим. Сосредоточься. Подъезжаем…
Никита понимал, что Петр прав во всем абсолютно. Но ему не хотелось сейчас пи поддерживать его, ни успокаивать. Он всеми силами старался не думать ни о чем — только о том, что их сейчас ждало. Сможет ли он? Не подведет ли?
Скорее бы все это кончилось, подумал он. Скорее бы, чтоб вплотную заняться поисками Тани.
Где ты сейчас, дочка, что поделываешь, думаешь ли о своем папке, с которым когда-то была так дружна? Что могло между нами произойти, что ты переступила через все эти годы, которые мы вместе прожили после смерти мамы? Что произошло, неужто и впрямь все дело в Людмиле? Ведь согласись, Танечка, доченька, что не может на наши отношения повлиять никакой другой человек. Что же случилось, Танечка, и где, в чем я допустил ошибку? Как бы там ни было, я обязательно пойму это, и все у нас с тобой пойдет по-прежнему. И мы все начнем сначала…