Чума тут же подскочила, схватила его одной рукой за волосы, а в зубы ткнула дуло пистолета.
— Все понял, мудак?! — заорала она на него.
Парень смотрел на нее с ненавистью, и ей пришлось продемонстрировать ему, что шутки с ним тут никто шутить не собирается. Она отвела руку в сторону и коротко и точно ударила парня рукояткой пистолета по зубам.
— Понял?! — снова заорала она.
А сама следила за немногими клиентами сберкассы, в любую минуту готовая пресечь малейшие попытки к сопротивлению. Но последовать примеру отважного парня больше никто не решился. Она опустила глаза, посмотрела на свою жертву и тихо тихо так сказала:
— Не слышу тебя.
От боли и унижения парень заплакал и молча продолжал смотреть на Чуму со всей ненавистью, на которую только был способен.
Она кивнула ему, отпустила и так же тихо посоветовала:
— Лежи и не трепыхайся. Пошевельнешься — застрелю.
Но что-то во взгляде этого парня, видимо, ее задело, потому что она вдруг вскинулась, окинула ненавидящими глазами сгрудившихся в углу посетителей сберкассы, выставила вперед свое оружие и закричала срывающимся голосом:
— Стоять, суки!!! Первый, кто шевельнется, — получит пулю! Никому не двигаться, понятно?!
Еще немного — и она перешла бы на поросячий визг, но Генка, уже заканчивая возиться с денежными пачками, этого не замечал, а лишь восхищался про себя этой девчонкой. Молодец, повторял он мысленно, с такой не пропадешь, с такой — в огонь и в воду!
— Давай быстрее, че копаешься?! — крикнула ему Чума. И он стал орудовать быстрее, подчиняясь ее команде.
Ей же на самом деле вдруг стало смертельно скучно, надоело то, чем они занимались, и если бы не Генка, она бы, пожалуй, сорвалась с места и убежала прочь, но бросить своего парня — это никак нельзя. Единственное, что она могла сделать, — это прикрикнуть на него, чтобы закончить все разом.
— Все! — крикнул ей довольный Генка. — Полна коробочка! Ноги!
И они бросились прочь, на улицу, к машине, где их ждали Танька и Андрюха.
На четверых у них уже было больше двадцати тысяч долларов. И Генка настойчиво пытался расколоть Чуму, предлагая взять их доли.
— Послушай сюда, Чума, — говорил он небрежно, как бы с ленцой. — Мы все равно одно дело делаем, так? Если бы мне бабки нужны были, ты что — не дала бы их мне, а?
— Дала, — односложно отвечала Чума.
— Ну? — продолжал Генка. — В чем проблемы? Тебе нужно двадцать штук баксов, так? Они у нас есть. Есть, спрашиваю?
— Ну, есть, — неохотно отвечала девчонка.
— И в чем проблема? Бери, короче, и делай свои дела.
— Не надо. Я сама.
— «Сама, сама», — сплюнул Генка. —
Да что же это за дела такие, если ты лучшим своим корефанам не говоришь о них? Чума!
— Отстань, Генка. По-хорошему прошу.
Генка молча смотрел на нее, как бы решая, разозлиться ему или лучше промолчать? Ведь все равно не скажет, ну хоть ты убейся, не скажет. Но если промолчать — авторитет упадет.
А чего ем упадать? — вдруг пришла ему в голову простая мысль. С чего? Кто тут с ним тягаться может — Андрюха, что ли, с Танькой? Он вдруг засмеялся. Ему представилась ясная картинка — что из себя представляет их небольшая банда. Настоящая семья. Он, Генка, — папа, Чума — мама, Андрюха с Танькой — дети. Папа и мама иногда ссорятся, пытаясь одержать^верх, главенство в семье, но от этого ничего не меняется, семья остается семьей, и это главное. Если Чума и тянет порой на себя одеяло, то у нее это по уму все, по делу получается, движения, короче, она делает правильные. Андрюха с Танькой вообще ни о чем таком не помышляют, им это в гробу не надо, у них свои проблемы. Ну и об чем тогда шум? Что он все время беспокоится о своем драгоценном авторитете? Кому нужно с главарей его смещать?!
Генка снова засмеялся. Как он сразу об этом не подумал? А с другой стороны, все идет так, как надо. Ему нравилась их семья. А если Чума не хочет говорить — пусть молчит. Придет время, и она все расскажет. Сама. Потому что больше ей рассказывать некому.
Куда она денется?
Каким-то внутренним чутьем Генка понимал: то, что мучает Чуму, нельзя рассказать вот прямо сейчас, в эту минуту, это для нее слишком важно, а она не из тех, кто спокойно и свободно рассказывает о своих проблемах, пусть даже самым близким людям. Понимал это Генка, но нормальными словами объяснить не смог бы. Не знал он таких слов.
Черт с ней, решил он про себя.
Они сделали дубликаты ключей от квартиры в Барыбине, и теперь у каждого был ключ — на всякий случай.
Деньги они держали здесь же. Чума всем показала тайник, который находился на длинном, как шланг, балконе, в углублении, рядом с окном, которое выходило в комнату.
— Кому понадобятся бабки — пусть берет сколько надо, — сказал всем Генка. — Это общак. Но я должен знать, кто сколько взял. Понятно?
Непонятного было мало. Таня решила купить себе джинсы, и взяла на них себе ровно столько, сколько стоили эти штаны. Остальные не притронулись к деньгам. После самого удачливого их дня, после первого ограбления, Генка решил было отметить это дело, накупить водки и прочего, но Чума вдруг так яростно этому воспротивилась, что Генка даже спорить не стал: не надо так не надо, мне-то что, ладно, Чума, успокойся, не волнуйся ты так, никто и не собирается.
Чума после этого долго молчала, а потом вдруг заговорила виноватым голосом:
— Вы только правильно меня поймите, ладно? Нельзя нам сейчас бухать. Не для этого мы, короче, рискуем и бабки зарабатываем. Если все отмечать начнем, то как все началось, так и кончится. Нельзя нам пить.
— Слушай, да заткнись ты, — сказал ей Генка. — Чего ты из нас алкашей делаешь, а?
— Может, телевизор купим? — спросила Таня.
Чума серьезно на нее посмотрела, словно отыскивая в ее невинном вопросе подвox, но, ничего в этих словах не обнаружив крамольного, пожала плечами и так же серьезно ответила:
— Телевизор можно.
— Ну спасибо, — саркастически проговорил Генка. — А то мы со скуки приготовились подыхать.
На следующий день Андрей и Таня поехали в Москву, на ВВЦ, покупать телевизор. Воспользоваться для этой цели машиной Чума запретила, и Генка ее поддержал:
— Нечего «светиться», — заявил он. — Езжайте на такси, небось не нищие.
Андрей с Таней уехали, а Генка с Чумой остались.
А когда они остались наедине, Генка вдруг понял: он не знает, о чем с ней говорить. Вчетвером все было ясно — они решали общие проблемы, разговор катился по накатанной колее. Ночью, когда они парами расходились спать, тоже особых проблем не возникало: что еще делать с Чумой ночью, ежели и он, и она жаждут только одного? Итак, днем — общение вчетвером, ночью — «трах» с Чумой, и нет проблем. А что делать с Чумой днем?!
Генка озадачился. Ну ладно, трахнемся раз, другой, ну третий, какие наши годы, но потом-то что делать?! Говорить о себе она не желает, говорить о нем, о Генке, бессмысленно, все уже говорено столько раз, что самому тошно.
Он попробовал деловито обсудить с ней план следующего ограбления, но она довольно жестко его остановила:
— Че трепаться то? Ребята подъедут и поговорим.
Так, подумал Генка, очень интересно, и о чем же с тобой говорить прикажешь? Вдруг его осенило. Правда, ни о чем таком он никогда ни с кем не говорил, но с Чумой это можно, Чума телка правильная, она заслужила такие «бабские» разговоры.
Он сказал:
— Слушай, Чума… — и запнулся.
Она удивленно на него посмотрела:
— Что?
Язык его одеревенел, но он постарался взять себя в руки и спросил:
— Это… а я тебе нравлюсь?
Она подняла брови домиком.
— В каком смысле? — она словно не понимала, чего от нее хотят.
— Ну, — замялся он. — В том самом.
— Как мужик, что ли?
— Ну… и как мужик тоже.
Она непонимающе на него смотрела.
— Ты чего это? — спросила она. — Плохо, что ли, знаешь меня?
— А что?
— А то! — отрезала она. — Ты что думаешь, я себя на помойке нашла? Сплю со всеми подряд? Так вот, запомни: я сплю только с теми, кто мне нравится. Понял?
— Со всеми? — Генка, кажется, снова обрел уверенность.
— Чего — со всеми?
— Со всеми, кто тебе нравится, — спишь?
Она внимательно на него посмотрела и устало вздохнула:
— Чего ты хочешь, Генка? Тянешь на меня? Чего пургу-то гонишь, а?
Он вдруг страшно разозлился.
— Да не тяну я, поняла? Я с тобой побазарить хочу нормально, по-человечески. Тебе чего ни скажи, все не нравится. Ну, спросил я, нравлюсь, мол, или нет, так нельзя уж и ответить, как полагается? Обязательно в залупу лезть надо?
Она тоже разозлилась:
— Это как — полагается? А, Генка? Ну давай, говори, как полагается? И что мне ответить? Ах, Генка, какой ты мужик клевый, я тащусь от тебя, как ты трахаешь меня классно, другого такого нет вообще на целом свете! Так, да? Я тебе кто — дешевка?
— Почему — дешевка? Почему сразу — дешевка?!
— Да потому! — заорала на него Чума. — Потому что дешевки только базарят, как хорошо, как классно им с мужиком. А я не люблю этого, понятно? Я, если мне мужик нравится, трахаюсь с ним и не ору об этом на весь свет! Понятно?
Генка замолчал. Надолго замолчал, он никак не мог понять одну простую вещь. И всеми силами пытался сейчас сформулировать самый обычный вопрос. Чума уже привыкла к этому молчанию и вздрогнула, когда Генка снова заговорил, хотя он и не орал, тихим голосом спрашивал:
— Скажи, Чума, — спрашивал он как-то удивленно-задумчиво, — вот если я тебе скажу, что меня аж трясет всего, когда я к тебе притрагиваюсь или когда ты целуешь меня, и если я тебе об этом скажу, тебя что, обломает это?
Она ответила не сразу. Помолчала немного и вдруг ответила для него неожиданно:
— А ты сначала скажи. А потом я тебе отвечу.
— Что сказать? — растерялся Генка.
— Ну вот это самое, — объяснила ему Чума и снова замолчала.
Генка совсем растерялся. Что за телка эта Чума, что она вообще от него хочет?