Но, с другой стороны, он сам начал этот разговор, никто за язык не тянул.
И он сдался.
— Ладно, — сказал он, — слушай. Но только потом не базарь, что не понимаешь, о чем речь идет. Договорились?
Искорка интереса мелькнула в глазах Чумы.
— Договорились, — кивнула она.
— Короче, — начал Генка, — Я, лично я, тащусь, когда ты начинаешь меня раздевать сама. Мне нравится, когда после того, как мы трахнемся, ты суешь свой нос мне подмышку и начинаешь сопеть. Мне нравится, когда ты у меня подмышкой засыпаешь. Я тащусь, когда ты орешь подо мной, когда ты царапаешься и когда ты меня кусаешь, чтобы не заорать еще громче. Понятно? Мне нравится трахать тебя, мне нравится гладить тебя, раздвигать тебе ладонью ноги, мне нравится, как ты кладешь ноги мне на плечи, как ты переворачиваешься на живот, потому что тебе хочется сзади. Мне нравится все, что ты делаешь со мной ночью. Я тащусь от тебя. Понятно?
Потрясенная Чума молчала.
— Ну? — спросил Генка. — Что ж ты молчишь?
А на нее словно столбняк напал.
— Чума! — повысил голос Генка. — Не слышу!
Она подняла на него глаза, и Генку вдруг словно током ударило — в глазах у Чумы блестели слезы.
— Ты чего? — дрогнувшим голосом спросил ее Генка. — Я тебя что, обидел?
Она даже не улыбнулась. Так и смотрела на него сквозь пелену в глазах и даже не пыталась смахнуть слезы со своих длинных ресниц.
— Генка, — сказала она. — Мне никто, никто до тебя не говорил такие слова.
Генка и сам дивился: никогда еще он не говорил на эту тему так долго и так витиевато.
— А чего тогда плачешь? — спросил он. — Радоваться надо, что услышала наконец.
— Я и радуюсь.
— А плачешь зачем? — не понимал он.
— Ладно, — сказала Чума. — Замнем для ясности.
— Ну? — сказал он.
— Что? — снова строго посмотрела она.
— Я сказал, — пожал плечами Генка. — Ты обещала ответить, если я скажу. Отвечай теперь за базар свой.
Она не сразу ответила. Но когда ответила, Генка аж оторопел:
— Ген… — сказала она. — Я люблю тебя.
— Чего?! — переспросил ошарашенный Генка.
— Я люблю тебя, — повторила она.
— Брось, — сказал он.
— Отвечаю, — кивнула она головой.
— Ну ты даешь, — покачал он головой.
И они снова замолчали. Генка встал с места, подошел к ней и осторожно погладил по волосам.
— Поцелуй меня, — попросила она, подняв голову и глядя на него снизу вверх.
Он нагнулся и очень нежно, едва касаясь, поцеловал ее в губы. Впервые в жизни он чувствовал к кому-то такую переполнявшую его нежность. Он даже испугался этого совершенно нового для него чувства, не сразу разобравшись в его природе. И сказал:
— Я тоже.
— Что тоже? — спросила Чума.
— Я тоже, — повторил Генка и замолчал.
Она поняла, что настаивать не стоит, во всяком случае, сейчас. И промолчала.
А Генка опустился перед ней на колени и лицом зарылся в коленях. Она улыбалась чему-то своему и перебирала его давно не мытые волосы.
В последнее время Таня ничего не позволяла Андрею. Тогда, в машине, во время самого первого их «дела», словно кошка между ними пробежала. Хотя он, Андрей, вроде и не заметил ничего. Подумаешь, пригрозил своей девчонке «всю харю разворотить», ну и что, кто из этого проблемы делает, на то она и девчонкой его зовется, чтобы слушаться и делать так, как мужик ей велит. Не так, что ли?
Но логика Андрея не могла стать логикой Тани. После того, что она услышала от него, там, в машине, ей никак не удавалось заставить себя посмотреть на Андрея прежними глазами, когда он казался ей воплощением всего того, о чем она втайне мечтала.
В ту ночь она не позволила ему дотронуться до себя, как и в последующие.
— Ты можешь снова меня изнасиловать, — сказала она ему так холодно, как только смогла, — но учти, ты мне неприятен. И чем больше ты будешь настаивать, тем больше вероятность того, что у тебя ничего не получится.
— Чего? — переспросил он.
Не понял. С кем я связалась, думала Таня, он же не понимает самых элементарных вещей, почему я должна думать, что он — тот, кто мне предназначен Богом и судьбой.
— Чего ты, Тань? — не понимал Андрей. — Настроения нет, что ль? Так все в порядке будет.
— Не хо-чу, — раздельно повторила Таня.
Они промолчали, отвернувшись, сначала засопел, зло и обиженно, а потом задышал ровно и спокойно — уснул. Таня была слегка разочарована. Ей хотелось, чтобы он расспросил ее поподробнее, чем заслужил ее немилость, а уж она то ему все объяснила бы, и он раскаялся бы в том, что так грубо с ней вел себя. Но ничего подобного не произошло. Он отвернулся и почти сразу же заснул. И она разозлилась еще больше. Ну, все, думала она, теперь тебе придется постараться, что бы снова заполучить меня. Поплясать тебе придется изрядно, мой дорогой Андрюша. На следующее утро Чума как-то странно поглядывала в ее сторону, но ничего не говорила, молчала покуда. Хотя нет-нет да и взглянет на нее снова, и, казалось Тане, что смотрит на нее Чума с осуждением. Не выдержав ее молчаливого укора, она дождалась, пока Генка с Андреем куда-то вышли, и прямо спросила:
— Что ты на меня так смотришь, Чума?
Она старалась быть максимально вежливой, и поначалу это на Чуму действовало. Нейтральным голосом та ей ответила вопросом на вопрос:
— А что это ты сегодня молчала но-чью-то?
— А что? — растерялась Таня.
— Обычно ты так кричишь, что самой по новой хочется, — объяснила ей Чума. — А сегодня тебя будто и не трахали.
— А меня и не трахали, — спокойно ответила Таня.
— Как это? — не поняла Чума. — Чтоб у Андрея, и не встал? Не гони, Татьяна?
— У него встал, — усмехнулась она. — У меня не стояло.
Чума даже рот округлила.
— Чего?! — спросила она тихо, но в голосе ее чувствовалась скрытая угроза.
— Что слышала.
— Ты что ж, — грозно свела брови Чума, словно не веря своим ушам. — Ты что ж — не дала ему?! Так?!
— Так, — дословно повторила за ней Татьяна. — А в чем дело, собственно?
— Собственно?! — рассвирепела Чума. — Ты что это погнала, подруга?! Я тебе как говорила, забыла?
— Ты не ори на меня, Чума, — спокойно ответила Таня. — Не надо на меня орать.
— Да не орать, тебя бить надо по жопе до тех пор, пока не поумнеешь. Мы ж одно дело делаем, дура, и нельзя, чтобы Андрюха тут проблемы имел с тобой, понятно? Он не проблемы с тебя должен иметь, он тебя должен иметь, понятно тебе? И в хвост, и в гриву он тебя иметь должен! Ты чего кочевряжишься? Самая центровая, что ли?
— Слушай, Чума, — сказала ей Таня. — Это мое дело, ясно? Кому хочу, тому и даю!
Я уже совсем на их языке разговариваю, промелькнуло у нее в голове, совсем уже я ИХ стала. Ну нет, не совсем еще, не совсем, есть у меня еще кое-что, не все им отдано, так что пусть делают со мной что хотят, но с этой минуты я делаю только то, что хочу, а не то, что принято у них.
— Ты хоть понимаешь… — снова начала Чума, но Таня перебила ее.
— Понимаю. Все понимаю. Но вот что я хочу тебе сказать, причем так, чтобы ты запомнила на всю жизнь и больше чтобы мы к этой теме не возвращались: моя личная жизнь — это МОЯ личная жизнь. И больше она никого не касается. Я ведь тебя ни о чем не спрашиваю. Я же тоже давно могла сказать, что лично мне двух тысяч долларов достаточно, и больше я никого не хочу грабить. Но не говорю — из-за тебя. Тебе нужно двадцать тысяч долларов, а я даже не могу спросить, зачем. Не хочешь говорить — не говори. Я, так сказать, уважаю твою тайну и твое право на личную жизнь. Но и ты уважай, понятно? Я имею право, такое же, как и ты, на свои тайны. Ты не одна у нас такая исключительная. И если ты думаешь, что нужно всегда давать тому, с кем встречаешься, то я думаю по-другому. Я тебе своего мнения не навязываю, но и ты мне не навязывай своего. Понятно?
Чума опешила. Причем не столько ее поразило сопротивление Тани-тихони, сколько правота ее слов.
— Ну что ж, — проговорила она наконец. — Может быть, ты и права.
И снова замолчала — теперь уже надолго.
Таня была довольна. Она впервые выиграла в споре с Чумой, и это показалось ей хорошим предзнаменованием, она решила и дальше придерживаться избранной политики с Андреем.
Что-то до этой минуты мучившее ее, какой-то дискомфорт отступил, и только теперь, когда она одержала, как ей казалось, моральную победу над Чумой, она поняла, в чем дело.
Поняла и испугалась.
Да, она вышла победительницей в споре с Чумой. Но она совсем не была уверена, что больше не позволит Андрею дотронуться до себя. Она привыкла к нему, к его сильным рукам, она вспомнила свое разочарование, когда он так легко и быстро заснул в ночь йх ссоры. Не так-то легко ей будет постоянно отказывать ему.
Но что сделано, то сделано, а что сказано, то сказано, и она будет держаться до конца. Она должна заставить их уважать себя, и в первую очередь — Андрея. Иначе потеряет уважение к самой себе, а это уже совсем плохо.
После возвращения ребят Чума нет-нет да и поглядывала на Андрея — внимательно и сочувственно. В конце концов он не выдержал и грубо спросил ее:
— Что ты на меня пялишься, Чума?
— Да так, — сказала она. — Ничего.
Андрей пожал плечами, отвернулся, а Генка спросил:
— А действительно, чего уставилась, а?
Чума метнула на него такой взгляд, что он тут же махнул рукой и заржал:
— Да пялься, пялься, жалко, что ли? За кого, за кого, а за Андрюху я спокоен.
— А за меня? — поинтересовалась Чума — она уже пришла в себя.
— И за тебя спокоен, — ответил ей Генка.
— Вот и молодец, — сказала Чума. — А то я уже волноваться собралась. Может, с головой у тебя что случилось, может, еще что…
Андрей и Таня старались не смотреть друг на друга.
Всю дорогу до Москвы они молчали, как чужие. Выбирая телевизор, они перекинулись двумя-тремя фразами, дотащили огромный ящик до выхода, снова поймали такси, погрузили в него телевизор и снова замолчали, теперь уже до самого Барыбина.