И, довольный, он подхватил свою добычу крепче и понес в дом.
Когда с Вероникой на руках он вошел в комнату пыток, Татьяна уже очнулась. Она со страхом смотрела, как он вносит Чуму, как приковывает ее самыми настоящими цепями к столбу, как чуть ли не подпрыгивает от охватившего его возбуждения.
Закончив приковывать Веронику, Хлынов отошел, встал между обеими девочками и весело посмотрел на дело рук своих.
— Ну те-с, девочки, — потер он возбужденно ладони. — Начнем, благословясь?
Он подошел к Тане, нагнулся и чуть сдвинул кресло, на котором она сидела. Оно оказалось на колесиках, и он покатил его к столбу, у которого метала молнии Вероника.
— Сволочь, — твердила Вероника как заведенная. — Сволочь, сволочь, сволочь!!!
У Тани от испуга язык отнялся. Она молчала, стараясь не разозлить Хлынова.
Хлынов подкатил кресло вплотную к столбу.
— Конечно, сволочь, — приговаривал он при этом. — Конечно, сволочь, кто же еще?
— Я тебе глаза все выцарапаю, — обещала ему Чума, вне себя от ярости.
— Да? — оценивающе смотрел на нее Хлынов. — Ну что ж… Пора прекращать всю эту мутотень и начинать настоящее дело.
Он посмотрел на Таню и подмигнул ей:
— Верно, девушка?
Улыбаясь постыдной подобострастной улыбкой, Таня кивнула ему, не в силах отвести от него взгляда — так кролики смотрят в пасть удаву.
— Вот и хорошо, — похвалил ее Хлынов. — Молодец, девочка. Ты мне нравишься.
Он взял со стола длинный нож, больше похожий на огромное шило, и подал его Тане, предварительно развязав ей одну руку.
— Держи, — поощрительно улыбался он девочке. — Возьми этот нож и засади его этой дурехе в живот.
— А-а-а… — в горле Татьяны стоял комок, и ей никак не удавалось его проглотить.
— Ну? — настаивал Хлынов. — Что же ты?
Таня покачала головой.
— Я… не могу, — выдавила она с трудом.
— Не можешь?! — удивился Хлынов. — Но это же так просто!
Он приставил нож к животу Вероники и слегка надавил. Два крика слились воедино: Вероники — от боли, унижения и ненависти и Татьяны — от страха и отчаяния.
— Видишь? — ноздри Хлынова трепетали. — Видишь, как это просто?
— Не надо, — заплакала Таня, — умоляю вас, не надо, пожалуйста, прошу вас!
— Заткнись! — закричала на нее Чума. — Ты что, не видишь — он только и ждет, чтоб мы плакали?! Заткнись, Танюха, не плачь, это же сволочь, понимаешь, сволочь, как тот, о котором я тебе рассказывала, помнишь? Что хочешь, что хочешь делай, только не плачь, не умоляй, не унижайся, а то еще хуже будет, эта сука только и ждет, чтоб мы плакали! Не дождешься, блядина! Понял меня?! Не дождешься?!
Некоторое время Хлынов молчал, с восхищением глядя на Веронику.
— Ишь, раскраснелась, — почти нежно проговорил он. — Волнуется-то как, а? Нет, хорошая моя, ножичек нам здесь не понадобится. Ты, чего доброго, сама нырнешь под него, когда смерти захочешь, а что, с тебя станется, отчаянная ты головушка, ох и отчаянная. Нет, ножичек мы уберем. От греха, так сказать.
Он протянул Тане плоскогубцы.
— Держи. И запомни одно: все, что я тебе приказываю, ты должна исполнять незамедлительно и точно. Что отказываешься делать с ней — делаю с тобой. Поняла?
— Пожалуйста, прошу вас, — ее словно заклинило, словно она забыла все слова в русском языке.
— Держи, тварь! — рявкнул он, и Таня испуганно схватила инструмент.
И он продолжил:
— Ну вот. Молодец. А теперь — помнишь свой сосочек? А? Помнишь?
Таня молчала.
— Ну?!
— Помню, — торопливо проговорила девочка.
— Ну вот, — кивнул он. — А теперь сделай своей подруге то же самое.
И он сжал ее руку в своей и поднес инструмент к телу Вероники.
— Ну, что же ты? — подбадривал он ее. — Смелей, ну?
— Не могу, — шептала Таня. — Не могу, лучше убейте.
— Э-э, — поморщился он. — «Убейте»… слишком быстро. Я же говорил: чтобы умереть, тебе придется здорово постараться. Давай, девочка. Начинай.
Голос его становился все ниже, возбуждение еще не достигло своего предела, но и то, которое его охватило сейчас, оказывало на Таню ошеломляющее действие. Она зажмурилась и поднесла инструмент к телу Чумы. Замешкалась.
— Давай, Танька, — слышала она голос Чумы. — Ты должна, давай, я вытерплю, я все вытерплю, сделай это. Так нужно. Давай.
Голос подруги привел Татьяну в чувство. Она с изумлением посмотрела на нее, словно только что увидела, и вдруг истошно, яростно заорала:
— Оставь меня, слышишь? Оставь меня в покое немедленно! Отпусти меня сейчас же, или я с тобой такое сделаю, что ты, сука, ты, мразь, подонок, фашист, ты всю жизнь на лекарства работать будешь! Понял меня?! Отпусти нас сейчас же, скотина, или тебе будет плохо!!!
Тирада эта была настолько неожиданна, что Хлынов искренне, от души расхохотался. Таня прямо и гневно смотрела на него, а когда перевела взгляд на Чуму, то увидела, что и та как будто тоже улыбается. Или ей это показалось?
— Ну ты даешь, подруга, — шепнула ей Чума. — Молодец.
Таня воспряла. Все! Она больше не позволит этому хмырю, этой сволочи спокойно измываться над ней. То есть, конечно, она не сможет помешать ему делать все что ему заблагорассудится, но ни одной слезинки она больше не прольет и ни одного жалобного слова от нее он больше не услышит. Или она перестанет себя уважать.
— Все, — сказала она. — Ты, мудацкая твоя харя, можешь делать все что угодно. Но мой отец тебя из-под земли достанет. И вырвет тебе яйца.
Вот так, говорила она себе, молодец, продолжай в том же духе. Эта мразь должна знать свое место.
— Так, так, так, — одобрительно качал головой Хлынов. — Ну что ж. Посмотрим, у кого из вас крепче нервы. Кто первым крикнет: дяденька, пощадите. А проверяется это очень просто.
Он подошел к столу, взял веревку, тонкую, как леска, быстро и сноровисто сделал из нее две петли, перекинул их на шеи девочек, соединил оба конца в один и стал медленно-медленно поворачивать узел, одновременно затягивая на шеях обоих девочек петли. Обе почувствовали, как веревка впивается в горло, перекрывая путь кислороду в дыхательные пути.
— Посмотрим, — повторил Хлынов. — Соревнования начинаются, дорогие друзья. Просим занять зрительские места.
И он продолжал так же медленно поворачивать веревку. Петли затягивались все туже и туже.
Машина Безрукова приближалась к даче Хлынова.
Говорил Семен:
— Мы уже сделали соответствующие запросы и получили ответ. В сущности, об участниках этой банды известно все или почти все. Про Каюмова, главаря, известно, что до этого он не привлекался, не сидел, не судим, ну и все такое. Тоже самое можно сказать и про второго, Андрея Найденова. Про Татьяну Котову, — Никита дернулся, — рассказывать вам не стану, сами с усами, а вот эта самая Чума — личность в высшей степени интересная. Рассказать?
— В следующий раз, — угрюмо ответил Никита, напряженно вглядываясь в дорогу. — Когда..?
Семен посмотрел на дорогу.
— Скоро. Теперь уже рукой подать.
— Мы что же, — с тревогой спросил Акимов, — втроем его будем брать?
— Так точно, — кивнул Семен. — На свой страх и риск.
— Но почему?! — одновременно воскликнули Котов и Акимов.
— Петя, Никита! Повторяю еще раз для полных дебилов: приказа арестовать Хлынова в природе не существует. Вам все ясно? Точно так же я не могу приказать сделать это своим людям. Выход один: самим нарываться на неприятности, а потом писать рапорты, отчеты и вообще оправдываться. Понятно вам?
Снова ненадолго воцарилась тишина, прерываемая лишь работой мотора. Наконец Никита прочувствованно сказал:
— Спасибо, Сема.
— Не стоит, — отмахнулся тот. — На моем месте, уверен, так поступил бы каждый.
Котов невесело улыбнулся шутке товарища. Тут было о чем подумать.
И так, этот Хлынов убивает молоденьких девочек, и моя Таня, судя по всему, находится в его руках. Взбесившийся чекист, которого почему то не арестовывают, словно он не преступник, а какая то примадонна секретная. Вот оно, слово ключевое — секретная.
В какой-то момент он вышел из-под контроля, понял Никита. То ли и вправду взбесился ни с того ни с сего, то ли насолил ему кто-то из начальства. Нет, здесь что-то не то. Назло начальству девочек не убивают. Хотя — кто их знает, чем они там занимаются?
Никите вдруг показалось, что он нащупал что-то важное, он вдруг подумал…
Так, ну-ка, думай, Котов. Итак, солидная секретная контора «пасет» своего же сотрудника, причем, как говорит Безруков, никто в предательстве этого сотрудника не подозревает. Но слежка за ним такая, куда там Пеньковскому или Штирлицу. Почему?
Они сами напичкали его чем-то таким, что он вышел из-под контроля, — как-то очень безразлично подумал Никита. Они сами сделали из него монстра. Он небось и подписку давал какую-нибудь, что не возражает, мол, против всяких там процедур и уколов. И они его кололи, пытаясь сделать из своего человека супершпиона или кого-нибудь еще. А он…
И у них не получилось, решил Котов. Не может же получаться всегда, верно?
Стоп, сказал себе Котов. А это что значит? А это означает, дорогой ты наш Никита Сергеевич Котов, что у них, у этих, о ком ты думаешь, нет-нет да и получаются их говенные эксперименты. Они, наверное, наводнили Москву и прочие большие города своими супер агентами, они же все время работают над собой (и над всеми остальными), все время совершенствуются, верно? У них, наверное, и отдел есть соответствующий, разумеется, секретный.
Как же они «достали» всех нас, подумал Котов, как обрыдли своими штучками и прибамбасами. Ну если вам так надо экспериментировать, делайте это нормально, цивилизованно, чтобы окружающие не страдали, девчонки молодые! Что ж вы снова и снова в говно вляпываетесь?! И тут у кого-то обязательно погоны полетят, и когда же вы работать-то научитесь, а?!
Полетят, как же, саркастически возразил себе Котов. На то и эксперименты такие секретные, чтобы пробовать, пробовать и смотреть. И не нести никакой ответственности. Они ведь все там уверены, что судить их будет История.