Сволочи.
Только бы она была жива, молил судьбу Никита, только бы она была жива. Я на все согласен, Боже, только бы жива. Не дай Господи, повториться тому, что было со Светланой, с матерью ее!
Или это действительно так, что дети повторяют судьбы своих родителей? Не дай Господь, не дай повториться, яви свою милость.
Ну вот, ты и молиться начал, усмехнулся про себя Никита. Растешь…
— Все будет хорошо, Никита, — до его плеча дотронулся Петр.
Значит, пока слишком все плохо, решил про себя Никита. В их кругу не принято так говорить, когда выезжают на арест преступника, тем более такого опасного, как этот Хлынов. Мало ли что может произойти, и никто не берет на себя такую смелость, чтобы заверить: все будет хорошо. А тут Петр говорит такие вещи. Значит, сам волнуется, сам себя успокаивает. Или это у него, у Никиты, такой вид, что его надо непременно успокоить?
Пора брать себя в руки, Никита. Пора расслабиться и приготовиться. Можешь немного помедитировать, если тебе это поможет.
— Помедленней, — сказал вдруг Семен, и Котов не сразу понял, что слова эти были предназначены вовсе не ему, а водителю.
Значит, скоро. Значит, осталось совсем немного. Подъезжаем.
Вот и Семен тоже говорит:
— Подъезжаем.
Все, Котов. Соберись.
Хлынов, я тебе глотку рвать буду!
Сознание угасало. Именно угасало, потому что бороться за жизнь хотелось все меньше и меньше. Тане казалось, что еще секунда, другая — и все будет кончено, навсегда. Она вспоминала папу, вспоминала, почему уехала из Горска, и теперь все причины, все эти мелкие ссоры с мачехой казались ей такими ничтожными, вздорными, что даже сквозь пелену надвигающейся смерти она успевала удивляться самой себе: ну что такого страшного было в этих перепалках? Вернуть бы назад хоть один месяц жизни, все могло быть по- другому.
Эти мысли приходили ей в голову в те редкие минуты, когда Хлынов, видя, что у кого-то из них наступает агония, ослаблял петли, и воздух снова врывался в легкие несчастных девочек.
Поначалу Чума хрипела, сколько могла:
— Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, сволочь…
Но потом она уже не могла произнести ни слова, и теперь только хрипела, с такой же ненавистью глядя на Хлынова, когда тот ослаблял на их шеях веревку.
А Таня вдруг стала безразличной ко всему. Она даже не старалась думать о постороннем — мысли сами приходили ей в голову.
Как там, интересно, Андрей? Жаль, что все так получилось у них нелепо. Все у них нелепо. И с папой, и с Людмилой, мачехой, и с Андреем. И вся она такая нелепая нелепая.
Хлынов приоткрыл ей веки, заглянул в глаза и почти весело спросил:
— Ну, как жизнь? Попроси пощады — отпущу.
Она вдруг поняла, что должна ему сказать. Вот никак не могла сообразить, а теперь поняла, что конкретно обязательно должна сообщить этому человеку.
Она приоткрыла губы и с трудом прохрипела:
— Ты нелепый.
— Что-что? — он пригнулся пониже, чтобы получше ее слышать. — Что ты сказала?!
— Нелепый. Ты, — хрипя, повторила она.
Озадаченный, он выпрямился и посмотрел на Таню немного другими глазами. Девочка оказалась крепче, чем он думал. Ну что ж, тем интереснее будет все остальное.
Когда вдруг ему показалось, что в доме кто-то ходит, он молнией метнулся к двери и прислушался. Так и есть, кто-то осторожно ступал по полу соседних комнат. Хлынов замер. Достать пистолет было делом одного мгновения.
Дверь в комнату пыток дернулась, но не открылась. Хлынов решил, что еще не все так безнадежно.
И громко, требовательно выкрикнул:
— Кого черт принес?
На секунду наступила тишина, а потом спокойный голос приветливо попросил:
— Хлынов, откройте, пожалуйста.
Но приветливость эта не обманула Хлынова. Он понял, что за этим может последовать.
— Проваливайте! — крикнул он.
— Хлынов! — заговорил другой голос. — Моя фамилия Акимов. Я из МУРа. Ордера на арест у нас нет. Если с девочками все в порядке, я даю вам слово, что мы только заберем их и тотчас удалимся восвояси. Лучше откройте, Хлынов.
— Проваливайте, я сказал! — хрипло повторил Хлынов.
Он был вне себя. Ему помешали! Ему помешали сделать то, что являлось делом его жизни! Да зачем вообще жить, если ему не дают делать то, ради чего и стоит жить?!
— ВОН!!! — заорал он и бросился к девушкам.
Черт с ней, с припадочной! Но эту, нежную, эту странную, он не отдаст! Ни за что не отдаст!
К тому же с одной заложницей справиться сподручнее, чем с двумя…
Семен, Петр и Никита расположились у двери так, что если маньяк вздумает стрелять, пули пролетят мимо — по бокам.
— Надо ломать, — сказал Семен.
— Как? — возразил Петр. — Один раз вдарим — и он по двери стрелять начнет.
Котов лихорадочно соображал. Что делать, Господи, что делать?!
И тут он впервые с той минуты, как они вступили на территорию этой дачи, раскрыл рот.
И заорал:
— Открой, сволочь!!!
Хлынов уже освободил Таню и подхватил ее на руки. Девочка бессильно обмякла в его руках, и именно в этот момент и прозвучал крик отчаяния.
Таня подняла голову — ей показалось, что она слышала голос отца.
— Откро-о-о-ой!!!!!!!!
Теперь у нее не оставалось никаких сомнений: там, за дверью, ее отец, папа, ее спасение. Что было сил она закричала в ответ:
— Папа-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!
Больше Никита не мог ждать. Он даже разбежаться толком не успел. Просто ухнул, дико закричал и что было сил толкнул ненавистную дверь.
И влетел в комнату. Вслед за ним ворвались Семен и Петр. Но все трое тут же остановились как вкопанные: Хлынов крепко держал Таню, одной рукой зажимая ей рот, а другой приставив к ее виску пистолет.
— Стоять!!! — заорал он, едва они перелетели через порог. — Стоять, или я ей голову прострелю.
Но они уже и так стояли, тяжело дыша и с ужасом глядя на него, на Таню, на Веронику, на столб, на кресло, на страшные инструменты.
— Что здесь происходит?! — только и смог выговорить Семен.
— Оружие на пол, — скомандовал им Хлынов. — Ну?!
— Спокойно, — предупредил его Акимов. — Вот, видишь? Мы кладем оружие на пол.
Не спуская глаз с Хлынова, он присел и положил свой пистолет на пол. Семен и Никита последовали его примеру.
Сердце Никиты разрывалось. Его девочка была под дулом пистолета маньяка, а он ничего, ничегошеньки не мог сделать! И Таня смотрела на него полными слез глазами и шептала:
— Папа…
А он ничего, ничего не мог сделать!
— Три шага назад! — снова скомандовал Хлынов. — Только без шуток. Одно движение — и девочка без мозгов останется. Три шага назад.
Они сделали эти чертовы три шага.
Не выпуская их из виду, он пошел по направлению к выходу, цепко держа голову Татьяны под прицелом. Им оставалось только провожать их глазами.
Когда он проходил мимо Чумы, та натужно прохрипела свое:
— Сволочь…
Он решил не оставлять им ее. А зачем она им? Того, что он с ней сделал бы, они все равно делать не будут, кишка у них на это тонка. Так зачем оставлять то, что ему не достанется? К черту! Еще и оскорбляет, а это никому не должно сходить с рук. К тому же они должны убедиться, что намерения у него самые что ни на есть серьезные. Если он убьет эту сучку, они поймут, что имеют дело с личностью, и не посмеют помешать ему, когда он станет уходить с этой сладкой девочкой. И отец ее ничего не сможет сделать. Все правильно. Он должен убить эту девку.
Все это промелькнуло в его голове в одно мгновение. Но этого хватило Семену Безрукову, чтобы прочитать мысли маньяка и понять, что за этим должно последовать. Поэтому, когда пистолет Хлынова на миг отрывался от виска Тани, Безруков уже был в полете. И едва рука с пистолетом выпрямилась для выстрела, Семен уже схватился за нее мертвой хваткой. Обычно это называют интуицией, профессионалы — выучкой.
Хлынов и Семен покатились по полу, увлекая за собой Татьяну, а на помощь уже спешили Никита и Петр. И хоть выучка Хлынова была отменной, шансов устоять против трех профессионалов у него не было.
Ни единого.
Втроем они навалились на него, образовав рычащий, орущий, перекатывающийся клубок тел. Какая-то сила подняла с пола Таню. Как сомнамбула она подошла к оружию, которое кучей валялось тут же, рядом, подняла отцовский пистолет, сжала его в обеих руках и закричала срывающимся голосом:
— Стоять!!! — и выстрелила вверх.
Никите к тому моменту уже удалось схватить Хлынова за волосы и задрать его голову кверху. Сзади руки маньяка крепко держал в надежном захвате Безруков. Акимов сидел рядом и тяжело, прерывисто дышал.
— Папа, — сказала Таня, не сводя глаз с Хлынова. — Отойди. Я его сейчас убью.
Никита вопросительно посмотрел на Семена: держишь? Тот кивнул.
Никита отпустил голову Хлынова и подошел к дочери.
— Отойди, папа, — как заведенная повторяла Таня, зачарованно глядя на Хлынова. — Пожалуйста, отойди.
Никита подошел к ней, мягко забрал из ее рук пистолет и со всего размаха дал пощечину. Таня тут же заплакала, громко, в голос и, не обидевшись, припала к плечу Никиты. Он гладил ее по волосам и повторял:
— Все будет хорошо, дочка. Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.
— Молодец, Танюха, — произнесла Чума, и все посмотрели на нее. — Может, и меня освободите? — сказала она.
Акимов встал с пола и медленно собрал валявшееся на полу оружие. Пистолет Хлынова, отлетевший в борьбе, он положил в карман, а свой направил на маньяка.
— Все кончено, Хлынов, — сказал он веско.
А потом подошел к Веронике, задумчиво посмотрел на нее и сказал:
— А это мы еще подумаем, освобождать тебя или нет. Может, тебе здесь больше понравится, чем в тюрьме. Освободи, дядя, — попросила его Чума. Акимов кивнул и стал освобождать ее от оков.
Тем временем Никита снова подошел к Хлынову и со всего размаха ударил его пистолетом по лицу. Тот упал и потерял сознание.
— Нехорошо арестованных бить, — равнодушно заметил Акимов, мельком взглянув на упавшего.