Если рассматривать все описанные мной детали в отрыве от литературы, они теряют смысл. А так вырисовывается довольно стройная картина, которая дает нам очень много сведений. Также она позволяет составить внятный психологический портрет преступника… Да? У вас вопрос?
Психиатр с нескрываемой досадой прервал свое выступление и уставился на Республиканского, поднявшего руку. Полковник Дидиченко тоже выразительно посмотрел на своего подчиненного, явно давая ему понять, что сейчас любопытство неуместно. Однако наследника красного комиссара уже было не удержать — на лице проступило то само выражение упрямого бычка, которого и опасался Зигунов. Все, лавина пошла.
Республиканский откашлялся и задал вопрос, тон которого никак не соответствовал содержанию:
— Простите, конечно, за мою глупость — возможно, я что-то упустил из вашей презентации. Но то, что все преступления связаны с книжками, мы предположили давно и отмели как слабую гипотезу, так как она мало что могла дать расследованию. Предположим, хорошо, убийца оставляет послания или все это — одно большое послание. Чем оно нам сейчас поможет? Что это за послание? Что во многих книгах людей убивают? Ну да, это новость, конечно. Правда, мы о ней еще с детства знаем, с братца Иванушки. Так что, суть в этом? Глупо же. Но даже бог с ним, с посланием, важнее другое: как нам от него перейти к тому, кто это самое послание оставил? Вы простите, пожалуйста, Валерий Всеволодович. Вы специалист и все такое, но я, по ходу, чего-то не понял, как и некоторые мои коллеги, судя по выражению их лиц. Только спросить стесняются.
— Республиканский… — стальным тоном заговорил вместо психиатра Дидиченко, однако в назревающий конфликт грациозно вклинился Лепнин:
— Прошу прощения, Георгий Иванович. Позвольте мне ответить.
Дидиченко вздохнул и сделал приглашающий жест. Полковник повернулся к Республиканскому и приятно улыбнулся:
— Вы задали очень хороший вопрос, капитан. И не стоит стесняться подобные вопросы задавать, так как они полезны не только вам, но и всей оперативной группе — чем лучше мы понимаем имеющуюся информацию, тем лучше сможем ее использовать. Но вернемся, собственно, к тому, о чем вы спросили. Думаю, вы не будете спорить, что в преступлениях есть очевидная закономерность. В первую очередь: все убитые (исключая младшего Красовского) могут считаться… скажем так — отрицательными персонажами.
— Вот-вот, — азартно подхватил Перемогин. Судя по всему, слова Республиканского задели его значительно сильнее, чем приглашенному специалисту хотелось показать. Он заерзал в кресле и стал говорить горячо и быстро: — Мое предположение построено на том… Отвечая на ваш вопрос… Если взять весь комплекс оставленных убийцей подсказок, то вырисовывается образ, который можно охарактеризовать как «маленький человек». Понимаете, да? Есть основания полагать, что он пострадал от властей, бюрократии или, скажем, бандитов. Справедливости добиться не смог… Травмирующим событием могла, кстати, выступить и женщина… В общем, посредством наказания плохих, как ему кажется, людей он вершит правосудие, позволяет справедливости восторжествовать. При том не столько для себя, сколько для мира, для родного города. Похоже, он видит себя в роли судьи, карающего преступников или, если хотите, грешников. Минутку, я сейчас покажу…
С психиатра почти полностью слетел налет хипстерского лоска, и он внезапно стал таким же увлеченным и поглощенным своим делом человеком, как и остальные члены следственной группы. В этот момент Перемогин даже стал нравиться Зигунову. Оказалось, что он приехал не просто потрясти своим столичным высокомерием, но действительно глубоко погружен в дело.
— Вот, смотрите. — Москвич снова щелкнул пультом, и на экране замелькали документы со множеством пометок. — Исходя из улик и общей картины преступлений, можно заключить, что наш преступник — мужчина старше тридцати лет. Скорее всего, очень много читает. Вероятно, пережил тяжелую травму, может быть, его травили в школе или в ближайшем окружении. Он из тех людей, которые в детстве мало гуляют во дворе и плохо налаживают социальные контакты. Успокоение и поддержку он находит в вымышленном мире — в данном случае в литературе. Вероятнее всего, особых вершин в жизни он не достиг. Типичный маленький человек, белый воротничок. Какой-нибудь офисный клерк, менеджер среднего звена, тихоня, на которого орут начальство, клиенты, коллеги, а дома — жена и соседи. Впрочем, вполне подойдет и охранник, продавец, кладовщик — маленький человек. И единственная возможность укрыться от всего этого — книги, благодаря которым он может почувствовать себя наконец-то не тварью дрожащей, а имеющим право.
— Ну если так посмотреть… — буркнул Республиканский и насупился.
Было заметно, что возразить ему нечего, и борзого потомка комиссара это совсем не радует, но придумать достойный ответ не получается.
— Думаю, теперь картина несколько прояснилась, — снова улыбнулся полковник Лепнин, и в ту же секунду его лицо приобрело деловое выражение, а реплики стали четкими и отрывистыми. — В связи с этим я считаю, нам следует предпринять следующие шаги: перетряхнуть все жалобы в городские отделения полиции, Следственный комитет и СМИ, оставшиеся без ответа, за последние десять лет. Там, конечно, бескрайнее море, но другого выхода нет. Подозреваемого могли облапошить с кредитом — и убит владелец «Деньгомига»; могли высмеять в газете любимую партию — и убит журналист; могла обмануть любимая женщина — и убита изменщица.
— Но зачем сюда приплетать книги? — все никак не унимался Республиканский.
«Теперь это надолго», — подумал Зигунов с легкой досадой. Его подчиненный славился своим ослиным упрямством. И иногда это даже было полезно в работе, но явно не сейчас.
Между тем Республиканский продолжал напирать:
— Почему всех этих… почему их нельзя убить просто так? Зачем эти шпаги с рельсами? Они же только усложняют.
— Потому что «просто» — далеко не всегда «правильно», — снова взял слово психиатр. — Или даже «возможно» в случае нашего паци… преступника. Он прошел сложную психологическую трансформацию, обосновал для себя необходимость и своеобразную благотворность убийства. Его очищающий посыл, если можно так сказать. Однако он маленький человек, которому может банально не хватать духу даже ответить обидчику. А уж отважиться на такой шаг, как убийство себе подобного, и подавно. Здесь-то ему на помощь и приходят любимые персонажи книг. Убийства совершают как бы Гамлет и Раскольников, а совсем не он.
— А как же с Карениной? — вклинивается Зигунов. — Ее-то убил не Вронский, она сама с собой покончила.
— Верно. Однако побудительным мотивом для этого шага, по мнению многих, был именно он. Не будь Вронского, не было бы и мучений Анны, не было бы и самоубийства. Так что можно сказать, что опосредованно Каренину все-таки убил граф Алексей.
В кабинете повисло молчание — вопросов, похоже, больше не было. Опера сидели, переваривая полученную информацию. Но времени на это им никто давать не собирался.
— Господа, если больше никто высказаться не хочет… — заговорил, вставая, полковник Лепнин, — то пора вспомнить, что не зря наша работа называется оперативной.
— И с газетчиками поосторожнее, — добавил Дидиченко. — До них вроде дошло, что дело государственной важности и «файпа» надо по минимуму. Но с этими писаками никогда нельзя быть уверенным.
Ни подчиненные, ни московские гости не стали поправлять Георгия Ивановича. Никто не позволил себе даже намек на улыбку, но все оценили стремление старика к постижению молодежной культуры.
— Если кто пронюхает, что все три убийства — дело рук одного маньяка, в городе начнется паника. Так что наша задача — полная секретность.
— Меня, кстати, немного удивляет, — сказал в раздумье Перемогин, поглаживая свою хипстерскую бороду. — Обычно серийный убийца хочет, чтобы о нем узнали: оставляет зашифрованные послания, дразнит полицию, иногда даже сам связывается с прессой — как тот же Зодиак, например. А у нас ситуация обратная. Он будто для себя убивает. И это страшно.
Все посмотрели на психиатра, и температура в помещении как будто упала сразу на несколько градусов. Зигунов почувствовал, как по спине пробежали неприятные мурашки.
Глава 14
Вчера был выходной… Ненавижу выходные. Изо всех щелей шум, гам, болтовня. Непрекращающийся поток звука, в котором нет никакого смысла, никакого содержания. Вообще ничего. Даже сейчас, когда из каждого утюга жалуются, что дети не играют больше на улице, что все поголовно сидят за компьютерами, а личные встречи стали антикварной редкостью, — даже в этом мире разобщенности невозможно получить хотя бы полчаса тишины. Нет, дружочек, не положено. Нельзя, потому что людям ведь нужно общаться, нужно контактировать, делиться своими мнениями и глубочайшими умозаключениями по любому поводу. Нужно разговаривать, болтать, трындеть. Забивать каждый миг своего существования непрекращающимся звуковым потоком. А в выходной день — и подавно. Ведь нам всем как раз нечего делать. Так давайте же исторгнем из себя как можно больше слов. Просто заткнуться и помолчать немного — это выше человеческих сил.
Почему? Ответ очевиден. Потому что тогда ведь наступит тишина. Тишина, из-за которой в голове могут появиться мысли, а не бессвязный и бесполезный поток сознания, мозговой шум, спасающий от вопросов и необходимости отвечать на них. Мысли… О, мысли — это слишком опасно. Слишком неприятно. Ведь жить безмозглой коровой в стаде куда проще и легче.
Нет. Ненавижу выходные. В это время еще сильнее заметно, какие тупые и скучные эти хлопающие челюстями индивиды. Их и людьми-то назвать язык не поворачивается. Но я еще не потерял надежду. Не разочаровался окончательно в том, что человеков можно если не вдохновить, то хотя бы заставить думать и развиваться. Заметить и оценить творчество ближнего своего. Прочувствовать красоту смысла и формы.
Глупцы. Глупцы! Идиоты! Ничего вы не видите вокруг себя. Ничего не замечаете.