— Может, и отправлял кому, всякое бывало.
— А блогерша вам чем не угодила?
— Ничем. Жрала и дурь курила, пока мои дети голодали. И вообще, я больше отвечать не буду. Если у вас есть что-то против меня, делайте свою работу. Если нет — до свиданьица.
— Понятно. Что ж, разговор у нас не задался, Дмитрий Степанович. Я рассчитывал на то, что вы будете более сознательным…
— Ой, только не надо мне эту пургу заливать! Я такого дерьма уже объелся за свою жизнь.
— Хорошо. Закончим на этом.
Полковник нажал на кнопку вызова под столом и, когда в кабинет вошли двое дежурных охранников, распорядился:
— Уведите.
Глава 25
«Владика забрал. До места добрались. Все в порядке», — прочитал Зигунов эсэмэску и с огромным облегчением вздохнул. Значит, сын теперь в безопасности. Хотя бы на какое-то время. Перед глазами всплыло лицо Зигунова-старшего. После смерти мамы отец сильно сдал. Временами казалось, что он переехал куда-то в свой собственный мир и живет теперь там, не слишком обращая внимание на реальность. Написание стихов по поводу и без стало чем-то вроде компульсии. И оно бы ладно, но отцу необходимы были слушатели. Почти каждый день он названивал, чтобы зачитать свой очередной шедевр. Слушать все это было мучительно. Тем не менее Петр старался, понимая ситуацию. Не всегда хватало терпения и выдержки, но он честно прикладывал усилия. Когда мог, конечно. Если очередная поэма заставала его на работе… Ну тут уж «извини, папа, в другой раз».
Справедливости ради нужно сказать, что, по сути, это был единственный такой серьезный заскок у отца. В остальном он оставался вполне адекватным человеком. А нынче далеко не всякий, кому перевалило за шестой десяток, может похвастаться подобным везением. На него можно было положиться, не переживая, что просьба вылетит у него из головы, он забудет выключить газ или уронит включенную лампу в наполненную ванную. И это главное. Потому что сейчас Петру Сергеевичу положиться больше было не на кого. Катя, безусловно, была опорой и поддержкой, но они жили в одной квартире, и, скорее всего, маньяк знал о жене не меньше, чем о самом майоре. Да и в принципе оставлять Владика сейчас в городе было преступной неосторожностью. Если убийца смог так просто залезть к нему в портфель, значит, он бродит где-то совсем близко… Стоп!
А разве это не Аброськин? Зигунов посмотрел в окно и нахмурился. Снова эта пресловутая чуйка. Не дает поверить в то, что все закончилось и убийца наконец пойман. Может, это уже просто паранойя? Профессиональное заболевание, когда все на подозрении, если ты не стоял с ними рядом в момент совершения преступления? А раз все подозреваемые, значит, преступник на свободе. Тьху! Ересь какая-то.
А и плевать! В любом случае Владику лучше находиться подальше и от школы, и от пединститута, и от родителей. Он, наверное, сейчас на седьмом небе от счастья. Дед его балует, учиться не нужно, свободного времени тьма-тмущая — веселись не хочу.
С немалым удивлением Петр внезапно ощутил, что соскучился по сыну. Вот так, внезапно. Не то чтоб обычно ему было на него плевать или мальчик его не интересовал… Нет, он любил Владика, просто тот с момента своего появления встроился в жизненный цикл и был его неотъемлемой частью… На которую обращаешь не так уж много внимания. Пока она на месте. А сейчас Владик уехал с дедом на дачу. Он и раньше уезжал, только обстоятельства были совсем другие. Сегодня же… Понимание, что Зигунов придет домой и сына там не будет, болезненно кольнуло в сердце. «Надо же, майор, у тебя есть сердце», — грустно усмехнулся Петр. Уже не первый раз за последние годы.
Он прекрасно понимал, что работа съедает львиную долю его жизни и меняет его как человека — никуда от этого не деться. Семья же всегда оказывается на втором месте. Семья и люди, из которых она состоит.
В памяти всплыли слова Кати: «Знаешь, как больно, когда понимаешь, что нет ни шанса. Никакого способа, хитрости, инструмента, чтобы ты обратил на нас с сыном внимание. Когда предельно ясно, что дальше будет точно так же и никогда не изменится». Тогда эти слова его здорово задели. Впервые в жизни он почувствовал себя бессильным. И сволочью. И подумал, что, может быть, развод будет для всех наилучшим исходом. И сразу же возненавидел себя за эту мысль. Возненавидел так сильно, что стал подозревать жену, как какой-то карикатурный ревнивец из третьесортной оперетты. В институте-то куча молодых преподавателей, студентов, которые не пашут по двадцать часов в сутки, не срываются по ночам, помнят о праздниках и днях рожденья родных. И вообще, со всех сторон мужья куда более идеальные, чем Петр Сергеевич Зигунов, почетный трудоголик. Твою ж мать!
Петр резко сжал челюсти и разжал только после того, как они начали болеть. Боль — прекрасный переключатель. Если нужно избавиться от неприятных мыслей, просто долбанись башкой об стену — сразу все пройдет. Фух! Нет, сегодня нужно забыть о всех злоключениях и посвятить время жене. В кои-то веки выдался вечер, когда он едет домой в нормальное время, сын с дедом на даче, и они с Катей дома одни. Можно наконец-то посвятить время друг другу. Так что прочь хандру, страхи и угнетающие мысли!.. Сейчас, только надо позвонить отцу, удостовериться, что у них там все хорошо, а там уже можно и переключиться в романтический режим.
— Алло, пап, привет. Ну как вы там? Все в порядке?
— Да, нормально все. Отлично. Как раз на вечернюю рыбалку собираемся.
— Здорово. Владик как, хлопот тебе не доставляет? Ты уж извини, что я тебе все планы испортил…
— Та перестань. Какие у старика планы? Телик посмотреть да газету почитать? Это я и с внуком могу. Что, Катя-то твоя все не отвечает? В институте ее не было…
— Ну дома она работает, ничего страшного. Что еще у вас?
— Опять же слушатель есть. Покажу внуку свои новые стихи.
— Ну да, только…
— Что?
— Да нет, ничего. Веселитесь. Владик далеко? Я бы с ним перебросился парой слов.
— Что, соскучился уже? — хихикнул отец, и Зигунов от такой проницательности весь взъерошился, как сердитый пес. — Только он сейчас червей копать пошел. Хочешь, скажу ему, чтоб перезвонил, когда вернется?
— Червей? А, нет, не нужно. Я тогда попозже сам… или уже завтра, если вы на рыбалку собираетесь.
— Да, давай завтра уже. Мы еще думали перед сном почитать что-нибудь, я тут на книжный рынок ходил недавно, прикупил кое-что интересное. Владику понравится.
— Не сомневаюсь.
— Тебе тоже книжку купил. Без чтения нельзя, без него мозги плесневеют.
— Я помню. Ты мне с детства это талдычишь.
— А что? Правда же. Вот потому ты у меня такой умный и вырос. Майор уже…
— Ладно, пап. Мне бежать пора. Пока. Владу привет, и хорошо вам провести время. Я завтра позвоню.
— Давай-давай. Катюшу поцелуй от меня. Как только она тебя, дурака, терпит?
— Пока, папа.
Петр повесил трубку, кипя от раздражения. Вот всегда с отцом так: то «ты у меня умный», то «как она тебя, дурака, терпит». Какие-то взаимоисключающие параграфы постоянно. Без проблем биполярочку можно заработать, если на этом зацикливаться. Ну да ладно. Главное, что у них с Владиком все хорошо. И в той глухомани, где семейная дача, никто их не найдет. Наверное…
Интересно, что там отец за книжки накупил? Недостатков у него, может быть, и много, но хорошую литературу он выбирать умеет. Книги… Книги — сокровище. Только как-то уж очень много от них зла в последнее время. Хочется верить, что на сей раз все наконец-то кончено, но не верится. С Аброськиным что-то нечисто. Так, хватит. Сегодняшний вечер нужно посвятить Кате. Все остальное — забудь!
Вечер выдался на удивление теплый. У Петра даже появилась мысль пойти с женой погулять после ужина. Погода шикарная, а они уже сто лет не выбирались из квартиры вдвоем. Там, глядишь, свежий ветерок сдует все неурядицы и позволит провести приятный вечер. Без мыслей о работе, страхов и забот.
На глаза попался цветочный ларек. Не раздумывая, Зигунов купил букет белых роз — любимых Катиных цветов. Плевать, что дорого. Он слишком мало радости жене доставляет, чтоб жмотничать на таких мелочах. Настроение поднималось с каждым следующим шагом к дому. У подъезда Петр остановился и полез в портфель за ключами, зажав букет под мышкой. Ключи звякали где-то в недрах, но в руку никак не давались. Внезапно пальцы нащупали что-то мягкое и шелковистое. Ткань. Нахмурившись, майор потащил ее из портфеля и с удивлением уставился на ажурный носовой платок. Явно женский. Откуда он мог взяться у него в портфеле? Катя по ошибке положила ему свой? Да вряд ли, она знает, что он пользуется одноразовыми.
Мысли сменяли одна другую, и откуда-то из глубины под ребрами стала подниматься густая леденящая чернота. Зигунов уже знал, что этот платок не принадлежит жене. Его положила к нему в портфель чужая, безжалостная рука.
Когда майор вытаскивал из кобуры пистолет, букет белых роз упал на асфальт, но Петр этого не заметил. Судорожно сжимая рукоять, он бежал вверх по лестнице, повторяя только одно слово: Катя, Катя, Катя…
Дверь квартиры вроде бы была заперта. Но когда в замке щелкнул ключ, стало понятно, что она просто захлопнута. Тихо и очень осторожно приоткрыв створку, Зигунов переступил порог. Прислушался. В квартире царила тишина, за исключением тихой музыки, струящейся откуда-то из гостиной.
Петр сделал несколько шагов по коридору, включил свет. Все вещи, казалось, находятся на своих местах, никаких подозрительных несоответствий. Все как всегда. Туфли жены под вешалкой, плащ на крючке, значит, она должна быть дома.
— Катя, — позвал он. Ответа не последовало. Слыша, как звенит в ушах от напряжения, майор заглянул в кухню, туалет, ванную, чтоб убедиться, что там никого нет. Включил свет в гостиной — там тоже оказалось пусто.
— Катя, — еще раз позвал Зигунов жену.
Сердце барабанило с такой силой, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Музыка слышалась все отчетливее. Какая-то опера. Странно. Ни он, ни Катя не были особыми поклонниками… Ноутбук, из которого и доносилась мелодия, стоял на комоде прямо перед спальней.