повтор был. Давайте к нему поедем? – вдруг просительно заключил Антон Николаевич.
– А Шмудяков? – напомнил Миша.
– Да ну его! Беспокоюсь я чего-то!
– Э-э, нет, – сказал на это Миша. – Уже ведь приехали. И что же теперь – уезжать? Нет, давайте уж сначала с шахматистом пообщаемся.
– Давайте, – вздохнул Антон Николаевич.
Вышли из машины, Иванов первый протопал по дорожке. Но на крыльцо не взошел, остановился и громко позвал:
– Шмудяков! Ты дома?
Очень скоро распахнулась дверь, и из дома на крыльцо ступил вертлявый мужичок с по-ленински хитрым прищуром карих глаз, неаккуратно причесанными вихрами на голове и несвежим квадратиком пластыря на правой щеке. Он быстро скатился с крыльца, сунул Иванову свою сухую ладошку для приветствия и отрывисто произнес:
– Здравствуйте, товарищи!
Обомлевший от неожиданности Миша Каратаев потрясенно наблюдал за происходящим. Он готов был голову дать на отсечение – с этим мужичком он расстался всего какой-нибудь час назад, и тогда фамилия этого человека была Волобуев.
– Ах, товарищи! – выпалил совершенно счастливый Волобуев-Шмудяков. – Вы и представить себе не можете, что я только что сотворил! Я же нашел решение! Позиция Нимцова-Шонефельда! Ведь считалось, что решения нет! А оно есть! Я нашел! Нашел!
На радостях он привстал на цыпочки и поцеловал Мишу Каратаева в губы. У Миши отвисла челюсть. Шмудяков этого даже не заметил.
– А ведь еще одно решение есть! – вдруг воскликнул он. – Есть! Ах ты, господи!
Схватился за голову и умчался в дом – записывать.
– Видите? – значительно сказал Антон Николаевич. – Я ведь вас предупреждал!
– А-а… Э-э, – произнес совершенно деморализованный Миша.
– Что вы сказали?
– Э-э, – протяжно озвучил собственноручную растерянность Миша. – Э-э-это кто?
– Шахматист наш, Шмудяков. Я вам про него рассказывал.
– А там? – спросил Миша, безвольно тыча пальцем куда-то в горизонт.
– Где?
– Ну, комбайнер, в смысле.
– Волобуев?
– Ну да!
– А что такое с Волобуевым? – озаботился Антон Николаевич.
– Они что – братья?
– Кто?
– Ну, эти. Волобуев и Шмудяков этот.
– Да вы что? – сказал Иванов. – Какие же они братья!
– Ну, похожи!
– Разве? – очень искренне удивился Антон Николаевич.
Должен вам сказать, что эту свою искренность он целую неделю репетировал под моим чутким руководством и теперь у него все так естественно получалось – не подкопаешься.
– Похожи, – растерянно подтвердил Миша и даже обернулся к своим спутникам, ища у них поддержки, но и на них искреннее удивление Антона Николаевича Иванова произвело столь сильное впечатление, что они уже не были уверены ни в чем!
Миша Каратаев злобно потер виски, будто у него очень некстати разболелась голова.
– Ну, хорошо, – пробормотал он. – Ну, пусть они не братья. Ведь не братья?
Глянул на Иванова испытующе.
– Не братья, – подтвердил тот. – И даже не родственники.
– А это вот откуда? – ткнул себя в щеку Миша.
– А что там у вас? – всмотрелся в его щеку Антон Николаевич. – Что-то я ничего там не вижу.
– Да не у меня! – сказал с досадой Миша. – У шахматиста этого, черт бы его побрал!
– А что там у него?
– Пластырь! – сказал Миша. – Один к одному как у комбайнера! Пластырь-то откуда?
– Не знаю, – пожал плечами Иванов. – Хотя можно спросить, конечно. У самого Шмудякова, значитца.
А сам Шмудяков, до невозможности похожий на спятившего комбайнера Волобуева, уже появился на крыльце, радостно потирая руки. Он спустился по ступенькам, блаженно улыбаясь каким-то своим шахматным мыслям и явно не замечая гостей. Он, наверное, забыл об их присутствии и запросто прошел бы мимо, кабы Иванов не ухватил его за рукав. Шмудяков встрепенулся, и взгляд его обрел некоторую осмысленность.
– Тут вот товарищи интересуются, – сказал ему Иванов. – Пластырь-то у тебя на щеке откуда?
Услышав про пластырь, шахматист Шмудяков почему-то зарделся и даже опустил очи.
– Это я шахматами, – ответил он, сильно при этом смущаясь. – Конкретно – ферзем. Упал я на него, в общем.
– Это как? – не понял Иванов, а вместе с ним и все остальные присутствующие.
– Партию товарища Каспарова разбирал. Ну ту, которую он в Линаресе выиграл. Засиделся я допоздна, время уж совсем ночное было, меня на сон потянуло, заснул я за доской, в общем, да об доску-то лицом и шмякнулся, а на доске стоял ферзь, его к тому времени товарищ Каспаров еще проиграть не успел…
– А вот про товарища Каспарова, – прервал его речь бесцеремонный репортер Каратаев. – Вы с ним в переписке, как я слышал, состоите?
– Очень даже состою! – с готовностью подтвердил Шмудяков.
– Можно взглянуть?
– Так вы тоже по шахматной части? – несказанно обрадовался Шмудяков и даже с чувством пожал Мише руку. – Ну, ведь сразу же в вас видно умного человека! Вы в каком последнем турнире участвовали?
– В московском, – уклончиво ответил Миша.
– Это турнир «Шахматная Москва»?
– Угу, – на всякий случай согласился Каратаев.
– Ах ты, господи! – восхитился его собеседник. – Ну, надо же! И как вам Леша Широв?
– На уровне, – кивнул Миша.
– А Толя Карпов?
– По-прежнему свежо играет, – немного осмелел Каратаев.
– Да, рано его еще списывать, – тут же согласился с ним Шмудяков. – Вот вы только посмотрите, как он в предпоследней партии преобразился! Никто ведь не ожидал!
– Кроме меня, – скромно сообщил стремительно борзеющий Каратаев.
– Неужто вы предвидели?! – прижал руки к груди Шмудяков и посмотрел на своего собеседника будто бы с благоговением.
– Это было очень просто, согласитесь, – со скромностью гения пожал плечами Миша. – Так я насчет писем, – напомнил он.
– Да-да-да, – засуетился Шмудяков и умчался в дом, увлекая за собой пылевой вихрь.
Миша задумчиво посмотрел ему вслед.
– Все-таки я не понимаю, – сказал он. – Как такое может быть? Ну ведь это же он! Он!
Повернулся к Антону Николаевичу. Тот состроил понимающую гримасу, демонстрируя готовность без промедления ответить на любой вопрос.
– Один к одному! – сказал Каратаев. – Прямо близнецы-братья! А?
– Никак нет! – по-военному четко ответил Иванов.
– Да как же нет! – взъярился Каратаев, потому что согласиться с Антоном Николаевичем означало признаться в собственном слабоумии и тяжком психическом расстройстве. – Похожи! Я вам говорю – похожи! А?!
Обернулся к своим спутникам-телевизионщикам. Те неуверенно, но закивали. Вроде и Иванову, как местному жителю и вообще местному начальству, готовы были верить, но и состояние Миши Каратаева они видели и уже не ждали от Миши ничего хорошего. Иванов этот тут останется, с него взятки гладки, а им с Мишей еще в Москву возвращаться и там работать, а как с ним работать, если его уже хоть сейчас сразу в Кащенко, и никакой консилиум психиатров собирать даже не надо, все видно невооруженным глазом.
– Вот! – воодушевился поддержкой товарищей Каратаев. – Я же говорю! И не надо из меня идиота делать!
Он так обозлился, что от него чего угодно можно было ожидать. Но на месте событий, к счастью, снова появился шахматист Шмудяков. В руках он бережно нес перевязанную неопрятной веревочкой пачку писем.
– Мы тут с товарищем Каспаровым кое-какие вопросы обсуждаем, – сообщил он с тихой гордостью, которая обычно присуща городским сумасшедшим. – Вам будет интересно.
Миша резким движением взял пачку писем, нервно развязал веревку. Шмудяков смотрел на пачку так, будто это был как минимум ларец с сокровищами Марии Медичи. Но Каратаев, уже прошедший в этой жизни и Крым, и Рим и не привыкший верить на слово абсолютно никому, первым делом изучил оказавшийся сверху конверт. Кому: понятно кому, Шмудякову. Вот адрес его. От кого: от Каспарова Гарика, город Москва, улица Ленина, дом четыре, квартира один. Тень сомнения легла на чело Миши. Он с особым пристрастием изучил почтовые штемпели. Сделанное им открытие окончательно его обескуражило. Судя по штемпелю, письмо отправлялось из райцентра. Из того самого, откуда как раз и приехал Миша Каратаев в сопровождении представителя местной администрации по фамилии Иванов. Мише уже все было понятно. Но он все-таки спросил:
– Так это Каспаров вам прислал? Да?
– Лично Гарик! – с готовностью подтвердил лживый шахматист Шмудяков.
– Ну давайте почитаем, что ли, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, предложил Каратаев.
Вытащил из конверта листок бумаги с неровно оборванным краем, с жировыми пятнами и следами куриного помета. На листке неаккуратным почерком было написано: «Здрастуйте, дарагой таварищ Шмудикоф я очинь был рат прачитать тваё письмо откуда я взял многа интереснава асобина для будусчий фстречи с Карпавым и ево бандай который у мене уже вот где в пиченках сидят и ноги свесили дарагой таварисч Шмудикоф если ба не ты и ни твая помащь в падгатовки к мачам ябы ни знал чиво мне с етим Карпавым и делать а с тваей помасчью таварищ Шмудяков я их перемагну и выграю и тада ужо мы с табой встретимся и выпим тваво самогону за вашу и нашу пабеду…» Репортер Каратаев оторвался от столь увлекательного текста и спросил печально:
– От Каспарова, говорите, письмо?
– От Каспарова! – подтвердил шахматист Шмудяков с видом человека, которому отступать уже все равно некуда, и хоть ты режь его на куски, а все-таки письмо это от Гарика Каспарова и ни от кого другого.
– Саша! – с тихой яростью в голосе сказал Каратаев своему оператору. – Давай-ка сюда камеру! Ох, мы сейчас сюжетец снимем!
Пока оператор нес камеру, Миша Каратаев допрашивал лжешахматиста, уже особо с ним не церемонясь.
– А вы с Волобуевым, случайно, не знакомы? – спрашивал он.
– Это с каким таким Волобуевым? С гроссмейстером? – валял ваньку Шмудяков, жутко похожий на того самого Волобуева.
– Ага, – благосклонно кивал стремительно укрепляющийся в собственных подозрениях Миша. – Он вроде как гроссмейстер, но все же комбайнер.