Кто-то там, в квартире, приблизился к двери и замер. Мне казалось, что я даже слышу сдерживаемое дыхание растревоженного человека.
– Здравствуйте! – сказал я громко и четко. – Могу ли я видеть Арсения Арсеньевича Дворжецкого?
– А вы от кого? – спросил мужской голос, такой же дребезжащий, как звук звонка в этой квартире.
– Я от издательства «Русская старина».
И эти слова оказались как пароль. Щелкнул замок, и дверь распахнулась. Я увидел худого старика с гривой седых волос на голове и с глазами когда-то голубыми, наверное, а ныне потускневшими почти до серости.
– Здравствуйте, – снова сказал я и улыбнулся звездной улыбкой баловня судьбы. – Вы наверняка меня знаете…
– Думаю, что да, – пробормотал старик.
– Но я совсем не по этому поводу, – поспешил я его успокоить. – Я хотел поговорить о вашей книге, которую вы написали. Та, что об истории дворянских родов России.
– Да-да, разумеется. Вы проходите, пожалуйста. Ваше имя, извините…
– Евгений, – напомнил я. – Женя.
– А по отчеству?
– Можно без отчества.
– Без отчества никак нельзя, – уверенно сказал мой собеседник, и чувствовалась в его словах неколебимая убежденность.
– Иванович я.
– Прошу вас, Евгений Иванович, – пригласил хозяин и повел меня в комнаты, больше похожие не на жилые, а на те, что можно видеть в мемориальных квартирах, превращенных в музеи стараниями подвижников.
Потому что никаких современных элементов интерьера и быта тут не было, а были лишь вещи, столь же древние, как сам старик. Бронза светильников позеленела от времени. Взятые в рамочки фотографии на стенах пожелтели. Матерчатый абажур лампы с бахромой, висящей над столом, я прежде видел только в старых фильмах. Кожаные переплеты книг на полках отсвечивали тусклым золотом тисненых надписей. Никакой кичливости новоделов. Неброское достоинство настоящих раритетов, передаваемых по наследству от одного поколения другому.
Я вдруг подумал о том, что и сам Арсений Арсеньевич может быть потомственным дворянином. Если снять с него эту застиранную рубашку да облачить его в парадный мундир – вылитый князь или граф. Князь Дворжецкий. Звучит? Звучит.
Он предложил мне сесть и молча смотрел на меня, вежливо ожидая пояснения причин моего визита.
– В вашей книге меня заинтересовал раздел, посвященный роду Воронцовых, – сказал я.
Арсений Арсеньевич благосклонно кивнул.
– В частности, то, что касается Натальи Александровны Воронцовой, – продолжал я, ободренный.
Будто что-то изменилось в лице Дворжецкого, что-то неуловимое в его глазах промелькнуло, но я поначалу не придал этому значения.
– Наталья Александровна? – переспросил Дворжецкий.
– Да, именно она, – подтвердил я с легкостью.
– А вы, простите, кто?
Тут я опешил.
– Я Колодин.
– Ваша фамилия Колодин? – спросил он так, будто слышал мою фамилию впервые.
– Да, – подтвердил я, все больше удивляясь. – Вы ведь меня знаете?
– Прошу прощения – нет, – сказал он мне, и это было правдой, ведь я видел его глаза.
Давненько мне не доводилось встречать людей, которым я был неизвестен. То есть где-то за границей вдали от туристских троп я мог наслаждаться безвестностью и жить обычной жизнью рядового обывателя, такого же, как все вокруг, но в России меня каждая собака знала, и я уже привык, хотя порой и тяготился.
Я повел окрест взглядом и запоздало обнаружил отсутствие телевизора. Я мог дать голову на отсечение, что и в других комнатах этой квартиры телевизионного приемника нет. Потому что невозможно себе представить черный пластиковый ящик в этих интерьерах. Он был из другой жизни.
Я был вынужден признать, что обманулся.
– Тут какое-то недоразумение, – сказал я смущенно. – Мы просто не поняли друг друга, по-видимому. Я сказал вам там, еще в дверях, что вы наверняка меня знаете. А вы это подтвердили, как мне показалось.
Арсений Арсеньевич развел руками:
– Ко мне приходят консультироваться. У меня собрано много информации по истории дворянских родов. Сейчас многие интересуются. Я думал, что вы тоже. И только когда вы упомянули о Наталье Александровне, я заподозрил, что ошибся.
– А почему? – сорвалось у меня с языка.
– Она была бездетна, как мне помнится.
– И что же из этого следует? – все еще не понимал я.
– Приходят ведь обычно по наследственным делам.
– Неужто кому-то причитается наследство еще с тех, дореволюционных времен? – искренне поразился я.
– Нет, разумеется. Я имел в виду, что наследники ищут свои корни. Восстанавливают генеалогию рода, пытаются проследить судьбу своих предшественников там, в далеком прошлом. Я думал, вы один из таких людей.
Ну и как ему теперь объяснить, кто я такой и что мне нужно? Может статься, что мы не поймем друг друга. Потому что, если разобраться, мы с ним из разных миров. В моем мире есть телевизоры, отпуск в турецкой Анталье или на Сейшельских островах, кошачий «Вискас», Рублево-Успенское шоссе и Арнольд Шварценеггер. В его мире есть дворянские усадьбы, Пажеский корпус, бронзовые канделябры на столах, безупречный французский язык, табель о рангах и обращение «Ваше Императорское Высочество». И наши миры никогда не пересекаются, доказательством чему то, что я до недавних пор даже не догадывался о существовании Арсения Арсеньевича Дворжецкого, а он в свою очередь знать не знал, кто я такой. Наша сегодняшняя встреча – это такая же невероятная до неправдоподобия случайность, как столкновение двух крохотных комет в пугающе бескрайних просторах космоса. Не может такого случиться. Один случай из триллиона триллионов. И вдруг произошло. Фантастика!!!
– Я действительно не наследник Воронцовых. И вообще мои предки из простых людей, – честно признался я. – Мы из Вологодской области, из такой глубинки, где князья даже проездом не бывали никогда.
– О, не скажите, – с мягкой улыбкой остановил меня Дворжецкий. – Когда-то это вовсе не глубинка была, поверьте мне. Покуда царь Петр не вышел на Балтику, торговый путь из России в Европу пролегал через ваши края. Тот же Великий Устюг…
– Родина Деда Мороза, – широко улыбнулся я.
Как же, мол, знаем.
– Что, простите? – озадаченно посмотрел на меня собеседник.
Разные миры, как я мог забыть. Арсений Арсеньевич был не в курсе новомодных придумок нашего времени.
– Простите, – пробормотал я. – Сорвалось с языка не знаю что.
А Дворжецкий уже поднялся из кресла и шел к книжному шкафу, на ходу продолжая свою мысль:
– Так вот, в Великом Устюге в ту пору одних соборов было около сорока. А летописи о чем говорят?
Он нашел нужную книгу, перелистал аккуратно страницы, прочитал:
– «В лето 6794-м», – поднял на меня глаза и пояснил: – Это одна тысяча двести восемьдесят шестой год, чтобы было понятнее…
Я кивнул с важным видом, давая понять, что не дурак и разбираюсь, хотя для меня все это было – темный лес.
– «Князи ростовстии, князь Дмитрии да князь Константин Борисович, – продолжал читать Дворжецкий, – поделя отчины свои по жребию: болшему князю Димитрию Углечь Поле да Белоозеро, а меншему брату князю Константину Ростов да Устюг».
Арсений Арсеньевич скользнул по странице взглядом.
– Вот еще, – сказал он. – «В лето 6872-м…» То есть в 1364 году… «Князь Константин Ростовский съеха жит на Устюг…» Видите, Евгений Иванович, князья там землями владели и даже наведывались лично.
Я испытал неведомое прежде чувство. Как будто я был человеком, которому постепенно, фрагментами, возвращают память. То есть прежде этот человек думал, что весь мир – это всего лишь больничная палата, в которой он находится, все люди в этом мире носят белые халаты, а прошлого у него и вовсе не было. Но его пустую и чистую, как белый лист бумаги, память стали постепенно загружать какой-то информацией, и он вдруг осознал, что его палата – это только одно из помещений больницы, а больница находится в большом городе, а город этот на территории огромной страны, которая хотя и огромная, а все-таки лишь одна среди двухсот других, и люди бывают не только в белых халатах, и даже цвет кожи у них может различаться, но самое-то главное то, что жизнь пациента началась не в тот момент, когда он очнулся на больничной койке, а жил он на самом деле до того сколько-то десятилетий, и прошлое у него было, которое теперь надо постепенно вспоминать.
Бывал я в Великом Устюге не раз, и этот городок мне нравился. Закаты сумасшедшей красоты, обманчиво спокойная, но коварная на самом деле Сухона-река, ряженый Дед Мороз и его бутафорская деревня, и местного розлива приятная на вкус полусладкая настойка «Устюгская», крепостью своей всего двух градусов не дотягивающая до водки. И никогда мне даже в голову не приходило, что другая у этого города была когда-то жизнь и что Великим не зря его, наверное, назвали.
Я уважительно посмотрел на Арсения Арсеньевича. Я улыбнулся ему. Я был ему благодарен.
– Я прочитал про Воронцову в вашей книге, – сказал я. – И мне захотелось узнать о ней побольше. Ведь в книгу наверняка вошло далеко не все, что вам известно.
– Разумеется, – подтвердил Арсений Арсеньевич. – А вам известно, Евгений Иванович, что графиня Воронцова последние годы своей жизни провела совсем недалеко отсюда, километрах в ста от Москвы?
– Да. В тех краях сейчас как раз живет моя знакомая.
– Восхитительно! – произнес Арсений Арсеньевич, и у меня возникло такое чувство, как будто мы с ним сблизились в эту минуту.
Тот факт, что Светлана поселилась там, где когда-то жила Наталья Александровна Воронцова, словно делал нас с Дворжецким родственниками, и нам уже было что с ним обсуждать.
– Удивительная женщина эта Наталья Александровна, – сказал Дворжецкий таким тоном, словно речь шла о нашей с ним общей знакомой. – Блистала в Петербурге, но рано овдовела, и после этого с кажущейся легкостью отказалась от выходов в свет и уж никогда более не вышла замуж. Сначала уехала в Москву, которая тогда была провинциальной, не чета красавцу Петербургу, а после так и вовсе удалилась из Москвы. По тогдашним понятиям – в глушь. Заживо себя похоронила. У меня есть версия, Евгений Иванович, почему она так поступила. Но в книгу догадки не включишь, там нужно факты излагать, а у меня прямых доказательств нет. Так вот что мне представляется. Ее уход был сродни монашескому подвигу, и даже более того, это был подвиг монаха-отшельника, который сообразно личным убеждениям сознательно накладывает на себя ограничения, какие человеку меньшей силы духа представляются чрезмерными. Ведь она была красивой женщиной, если судить по портретам и по отзывам ее современников, и к ней многие сватались, это сведения абсолютно точные. И она, Евгений Иванович, удалилась в эту свою глушь, чтобы никого не искушать и никого не обижать отказом. Сознательно лишила себя всего привычного ей, чтобы не быть источником беспочвенных мечтаний. Вы понимаете, о чем я говорю? – встрепенулся Арсений Арсеньевич, убоявшись, что слишком он увлекся изложением собственной версии, позабыв так невежливо о собеседнике.