согласие.
Обоюдная перестрелка длилась не больше пяти минут, где соперницы то на какое-то время затихали, прислушиваясь к окружающей обстановке, то начинали стрелять опять, где преимущество было явно не на стороне провинциальной сыщицы, не так основательно подготовленной и не до такой степени экипированной боеприпасами и оружием. Наконец, затвор уже во второй раз замер на затворной задержке, а Шуваёва до этого мгновения полившая противницу короткими очередями, проанализировав ситуацию и сделав заключение, что у ее противницы всего две обоймы, радостно закричала:
– Двадцать пять, минус один в моем теле! Эге, подруга, да у тебя патроны закончились!
У нее же самой оставались неистраченными еще два магазина, и она, обрадованная, что так мастерски все рассчитала, вышла из своего укрытия и уверенной, твердой походкой направилась к помещению, где находился ее прямой предок, погруженный в криогенное состояние сна, и где сейчас находились самые ненавистные ей враги, пока, в конце концов, не оказалась перед чуть приоткрытой дверью, пятисантиметровой щелью просто заманивающей проследовать внутрь. Пользуясь своей спецназовской подготовкой, Белла с силой пнула ногой дубовую дверную створку и, едва лишь она пошла на открытие внутрь, переместила свой корпус вслед за ударной конечностью, передней половиной своего роскошного тела оказавшись внутри, а спиной продолжая оставаться в проеме, готовая выстрелить в любого, кто возникнет у нее на пути и кто обозначиться хоть малейшим движением. И опять эта ее чисто немецкая самоуверенная самонадеянность: да, она увидела в трех метрах перед собой одиноко стоящую провинциальную сыщицу, неожиданно, но по вполне понятным причинам ставшую ей попросту ненавистной, полностью безоружную и с поднятыми руками, однако в тот же момент ее внимательный взгляд был привлечен падающим сверху предметом… Она хотела увернуться и даже приподняла вверх свой автомат, как бы защищаясь от преднамеренного удара, предназначавшегося ее прекраснейшей белокурой головке, но было уже достаточно поздно…
***
В четкости выполняя отданное ей капитаном полиции указание, Морева, несмотря на легкую нервную дрожь в руках и во всем остальном теле, взяла со стола, что бы справа при входе, довольно внушительную стеклянную емкость, изображенную в форме квадрата и рассчитанную на десять, может даже двенадцать, литров, и, пока ее отчаянная подруга отстреливалась, проследовала в самый конец комнаты, где, поставив квадратный бачок на пол, открыла кран и медленной тоненькой струйкой стала наливать в него желтоватую жидкость, сразу же неприятно зашипевшую при взаимодействии с воздухом. Заполнив своеобразный сосуд примерно на три четвертых объема, Жанна завернула вентиль – кислота течь перестала, и теперь можно было нести ее к отстреливающейся от неприятельницы оперативнице. Руки ее тряслись, красивейшее тело дрожало, но и подводить свою компаньонку, наставницу и просто подругу она ни в коем случае не хотела. Именно поэтому, наверное, переломив в себе все свои страхи и словно бы отключившись на время от слышавшейся отовсюду стрельбы, белокурая красотка несколько раз глубоко вздохнула, затем резко выдыхая из груди воздух, и только после того, как почувствовала себя более чем уверенно, аккуратно подхватила резиновыми перчатками стеклянную емкость, наполненную опаснейшим окислителем, после чего понесла ее в сторону ведшей практически непрерывный огонь сыщицы. Она приблизилась к ней практически в тот момент, когда у Юлиевой заканчивались патроны, и, невзирая на оглушительные выстрелы, каждый раз заставляющие вздрагивать ее веки, не торопясь поставила свою ношу на ровные, забетонированные полы, в полутора метрах от стрелявшей оперативницы.
– Ух, Жанна д,Арк, ты как раз вовремя! – воскликнула Анастасия, смерив оценивающим взглядом ее работу и производя затем заключительный выстрел, – теперь возьми вон тот штатив, – кивнула она, поднимаясь на ноги, на алюминиевый штырь, похожий на вешалку предназначавшийся для удерживания на весу различных небольших склянок, – и встань за дверью, если у меня что не получится, огреешь «мерзавку» по голове.
– А ты? – спросила зеленоглазая блондинка, исполняя рекомендацию и вместе с тем наблюдая, как оперативница отнюдь не осторожно, а, напротив, уверенно поднимает с пола опаснейшую жидкость и перемещает содержащий ее сосуд прямо на верхнюю часть прочной, дубовой двери, словно специально оставленную ею чуть приоткрытой.
– Мы устроим ей небольшой сюрприз, – просто ответила Настя, зафиксировав квадратный бочонок в устойчивом положении и делая три шага назад, – подшутим, как это некогда делали с нами мальчишки, когда я ездила в детстве в лагерь; теперь же вот пришла пора применить тот злосчастный опыт на практике.
Едва успела она договорить до конца свою не такую уж и длинную фразу, как дверь вполне ожидаемо распахнулась, и на пороге возникла самодовольная фигура расплывшейся в зловещей улыбке потомственной немки; она еще не знала, какой ей приготовлен подвох и поняла это только тогда, когда выведенная из состояния равновесия емкость по инерции стала заваливаться прямиком на возникшую в проеме вражескую красавицу. Слишком поздно поняв, какая жестокая ей уготована участь, Шуваёва пронзительно вскрикнула и даже попыталась словно бы защититься, выставляя вверх автомат, но к этому моменту ее уже начинало заливать всепожирающей кислотой, обильно смачивающей ее лицо, голову и одежды и без особых затруднений проникающей за одеяние к телу. Единственное, что успела сделать нацистская девушка, так это не допустить удара по голове тяжелым стеклянным кубом, разбив его с помощью своего оружия и забрызгав себя еще и мелким стеклом, тут же прилипающим к разъедавшейся коже. Почти мгновенно с нее «полезли» белокурые волосы, а лицо превратилось в одну, сплошную, ужасную рану, через которую в некоторых местах даже проглядывались кости верхней и нижней челюсти. Заверещав так, будто она месячный поросенок и ее сейчас режут, Анабель естественным в таких случаях движением откинула от себя вдруг стразу же ставший ненужным «шмайссер» и, обессилившая от жуткой боли и нервного потрясения, безвольно рухнула на пол, добавив себе еще и сильнейшее повреждение некогда таких восхитительных ягодиц.
Морева тут же среагировала, выскочила из-за распахнутой створки и, воспользовавшись помощью штатива, откинула в сторону пистолет-пулемет, упавший на пол и все еще представлявший опасность, после чего вопросительно уставилась на свою наставницу, ожидая дальнейших распоряжений. Юлиева, до сапог которой все же долетели самые дальние капельки и которая лишь с презрением взглянула, как они, только начав шипеть, вступая в реакцию, тут же, теряя концентрацию, утрачивали свою едкую мощь, не заставила себя долго ждать и, холодно взглянув на поверженного врага, победоносно провозгласила:
– «Ахтунг» «капитулирен», «фройляйн» «дурында»!.. Сегодня же ведь 8 мая!.. С наступающим Днем Победы!
Затем, немного помолчав, глядя, как ее враг обливается слезами из одного оставшегося целым глаза – второй ей сберечь не удалось и теперь там зияла страшная, пугающая дыра – сама не зная зачем, ехидно добавила:
– Что будешь делать теперь, без своего злосчастного шарика?!
Эпилог
– Ну, у вас там, в лагере, были и шуточки?! – периодически отворачивая белокурую головку от жуткого зрелища и затем тем не менее возвращая ее обратно, присвистнула Жанна, по совету оперативницы, с помощью алюминиевого шеста снимая с изуродованной кислотой Шуваёвой солдатскую сумку, все еще сохраняющую внутри одну запасную – вторая была вставлена в автомат – обойму и несколько метательных предметов, изображенных в виде нацистской свастики.
– Не совсем, – разъяснила Анастасия, насколько только было возможно приближаясь к сопернице и усаживаясь перед ней на корточки, – в тех играх мы использовали обычную воду.
Оценив плачевное состояние поверженного врага, которая, даже не глядя в зеркало, отлично понимала, в каком находится состоянии, поэтому молчаливо обливалась слезами, обильно вытекающими из единственного, все еще сохраняющего зрение, глаза. Невольно, в общем-то сердобольная, Настя не смогла ей не посочувствовать.
– Извини, подруга, но по-другому ты просто не поняла бы, – сказала она даже, несмотря на недавнюю ненависть, несколько дружелюбно, – кстати, – словно вдруг вспомнив о чем-то важном озарилась провинциальная сыщица светлой улыбкой, – ты ведь что-то хотела мне рассказать – так как, твое предложение в силе? Все равно ведь тебе конец; и ты сама должна это жорошо себе представлять: ты получила химические ожоги, несовместимые с жизнью, и жить тебе осталось три, максимум четыре, часа, пока ты не начнешь выходить из шока, – Анабель утвердительно кивнула изуродованной головой, подтверждая одновременно и то, что ее судьба ей известна, и и то, что она готова к признательному повествованию, – тогда начинай – мы послушаем, что же побудило тебя к столь жестокому извращению?
– Родилась я в Москве, – начала Белла, невзирая на ужасные раны, тем не менее твердым, уверенным голосом, – в богатой семье и всегда проходила обучение только в элитных учебных заведениях, пользующихся престижем. Еще с раннего детства я проявляла невероятную тягу ко всяческим хирургическим операциям и, соответственно, хотела идти учиться на «костоправа». Однако мои папа и мама, оба занимавшие значимые посты в Министерстве внутренних дел, оценив мою тягу к врачеванию, между тем настояли, чтобы я шла учиться на доктора, но только в области психологии, в чем я нисколько не расстраиваюсь в этом, ведь это, как ты уже успела на себе испытать, Настя, дало мне над другими определенное, весьма весомое, преимущество. Мое же пристрастие к исследованию человеческих тел мне объяснила моя прабабка, перед самой своей смертью, когда я уже училась на втором курсе факультета психологии служебной деятельности органов внутренних дел Московского университета МВД России имени В.Я. Кикотя. Помню, она призвала тогда меня к своему предсмертному ложу и, таясь ото всех, поведала, что, оказывается, она никакая не польская Марта Круже́вич, а немецкая Марта Шнайдер, офицер женского батальона СС, в силу своей непомерной жестокости приписанная к секретному исследовательскому центру, расположенному в Восточной Пруссии. Именно там она познакомилась с доктором Кригером и – то ли по любви, то ли еще по какому-то иному расчету – не замедлила с ним обручиться, а впоследствии, по обычаю, выйти замуж. Далее, потянулись обычные рабочие дни, где главной целью ставилась задача – найти лекарство от смерти. Однако браку моих предков не суждено было быть продолжительным, так как советские войска начали освобождение Пруссии; командовал же тогда этими частями генерал Востриков, дед убитого мной замминистра… вот такая, значит, его злая судьба – она была решена еще его неразумным предком, – здесь Шуваёва, переводя дух, замолчала.