Так и поступили. Все три офицера направились к рабочей комнате обоих напарников. Там, сопровождаемые провожатым полицейским сотрудником, уже находились «папа» Коля и небольшой толстенький, представительного вида мужчина, всем своим существом напоминающий служителя организации, помогающей преступникам спокойно уходить от ответственности.
– Всезнающий Валерий Порфирьевич, – отрекомендовался он сам и тут же представил и сопровождавшего его спутника, – защитник Раскатова Николая Селиверстовича.
– Хорошая у Вас фамилия – говорящая, – не смог скрыть улыбки Кравцов, но, мгновенно взяв себя в руки, высказал более, по его мнению, рациональное предложение: – Валерий Порфирьевич пройдите, пожалуйста, со мной. Мне необходимо выяснить у Вас несколько интересных вопросов.
– Простите, но как же тогда мой клиент? – попытался возразить Всезнающий. – Я не должен с ним разлучаться.
– Вы что, уважаемый защитник, и спите с ним тоже вместе? – съязвил майор Киров, презрительно улыбаясь.
– Нет, но…, – уже не так уверенно Всезнающий пытался сохранить «в силе» заранее оговоренные с «папой» Колей условия.
– Не бойтесь, – вежливо, но настойчиво, подхватывая его под руку, Кравцов увлекал адвоката с собой, постепенно удаляясь от остальных, – Вы же не думаете, что с вашим клиентом может что-то сучиться в Управлении МВД по городу Москве?
Что на это ответил Всезнающий так и осталось за гранью известного, потому что он в этот момент, сопровождаемый подполковником, свернул за угол длинного коридора. Напарники, в то же самое время, занимались созерцанием уверенно державшегося Раскатова.
Этот тридцатипятилетний, невысокого роста мужчина, едва по своей высоте доходящий до ста шестидесяти сантиметров, плотного, лучше сказать, коренастого телосложения, по всему было видно, что являлся достаточно жилистым и обладающим дюжей физической силой. Овальное лицо его переходило в череп, несколько неправильной формы, с выпуклым, выпирающим чуть больше положенного затылком. Именно эта причина заставляла «Папу» носить длинные, вьющиеся к своим концам волосы, частично сглаживающие этот неприятный обладателю недостаток. Каре-зеленые глаза были узкими, «светились» «живым» умом и огромным мыслительным интеллектом, и это еще и притом, что взгляд его не был лишен своей твердости, решимости и отчаянно безрассудной жестокости. В былые времена он долгое время увлекался различными боевыми искусствами и, в частности, боксом, так что у Раскатова выработалась привычка сжимать плотно челюсти, что делало его облик еще более грозным и даже каким-то «ожесточенным». Особой приметой можно было назвать неимоверно большой расплющенный нос, в своем окончании имеющий вид картошки, что страшно уродовало его и без того непривлекательную, отталкивающую физиономию. При описываемых событиях он был одет в строгий дорогой, отутюженный до лоска костюм темного цвета, из-под которого виднелась голубая рубашка и красный, «утыканный» белым горошком галстук. На ногах отмечались прочные кожаные ботинки черной окраски.
Личность эта была довольно «серьезной», но Кирову в своей практике приходилось иметь дело и с более опасными и безжалостными людьми. По своему рангу, принятому в преступной иерархии, этот представитель криминальных «авторитетов» явно уступал Алиеву, поэтому не вызвал у оперативника никаких других эмоций, за исключением естественного желания побыстрее «засадить» этого жестокого и неуравновешенного в своей дерзости человека. Открывая дверь своего кабинета, он вежливо произнес:
– Проходите, Николай Селиверстович, не стесняйтесь: вас здесь никто не обидит. Мы просто зададим Вам несколько интересующих нас вопросов. Обещаю, что без Вашего защитника, мы никаких документов оформлять не возьмемся.
– Ну, что же, пойдемте, – презрительно ухмыльнулся преступник, – посмотрим, что у вас там за вопросы?
Глава XVII. Допрос криминального авторитета
Оказавшись у себя в привычных пенатах, Роман словно преобразился. Из вежливого, уравновешенного человека он в один миг превратился в разгневанного, метающего глазами «молнии», безжалостного сотрудника правоохранительных органов, служившего во времена тридцатых-сороковых годов прошлого века, перед которым вдруг оказался враг трудового народа. Как и в былые, незапамятные времена с него требовалось в кратчайшие сроки получить признание опаснейшего преступника. Различие состояло лишь в том, что тогда можно было применять любые доступные методы, сейчас же каждое неосторожное действие могло привести в тюрьму самого полицейского, а отнюдь не преступника. Киров не даром заслужил себе прозвище Костолома, потому что редко с кем позволял себе церемониться, всеми силами стараясь вывести подозреваемого на откровенный, «душещипательный» разговор.
Именно так старший оперуполномоченный хотел поступить и в этом, ничем не отличающимся от других, случае. Перейдя сразу на «Ты», он, бешено вращая глазами, жестко обратился к Раскатову:
– Так, значит, ты и есть так называемый «папа» Коля! Очень любишь над беззащитными девушками глумиться!? Забиваешь их до полусмерти, а потом заставляешь своих «шестерок» убивать невинных жертв, а трупы закапывать!? Это твое любимое развлечение!?
– Ты чего, Костолом, так рьяно распетушился? – резко «оборвал» сыщика Николай Селиверстович, ухмыляясь зловредной улыбкой. – Или уже с кавказцами смог расплатиться? Ашер тебя уже спустил с денежного крючка или до сих пор продолжает удерживать? А может ты решил и мне задолжать?
Еле сдержавшись, чтобы не съездить бандита по «морде», Киров сначала покраснел, а потом побелел от душившей его яростной злости. Крепко сжав челюсти и мощно водя желваками, он встал со своего места, почти вплотную приблизив свое лицо к физиономии не менее отчаянного преступника и, сравниваясь в этот момент со львом, прорычал сквозь крепко сжатые зубы:
– Лично тебя, «мерзость», мои проблемы никак не касаются. Я совершенно не против того, чтобы стать еще и твоим кредитором. Только в этом случае я тебе скажу таким образом: ты еще «херово подстрижен», чтобы открыто переть против меня. Такую «гниду», как ты, мне раздавить – что тебе сплюнуть.
Два эти сильные внутренним духом – где каждый по своему считался отважным – человека с ненавистью смотрели друг другу в глаза, и никто из них не смел отвести в сторону взгляда. Это соревнование (кто кого пересмотрит) продолжалось не менее трех минут. Ни один не хотел уступать. Наконец, желая прервать это бесполезное переглядывание и имея намерение выручить опытного майора из этой неловкой, созданной им самим ситуации, Бирюков решил вмешаться, задавая бандиту наводящий вопрос:
– Скажите, пожалуйста, Николай Селиверстович: знаком ли Вам некто, называющийся Кафтановым Алексеем Германовичем?
Волей-неволей Раскатову пришлось посмотреть на сотрудника пусть и молодого, но задавшему ему вопрос, который требовал немедленного ответа и который наиболее соответствовавал сути интересующего оперативников дела:
– Конечно, я его знаю (отрицать знакомство было бессмысленно, так как этот молодой человек не раз появлялся вместе с преступником). За небольшую, оговоренную с ним плату, он выполнял у меня некоторые малозначительные «посылки».
– Типа, «убрать» за тобой? – вновь посчитал необходимым вмешаться опытный сыщик. – Ты совершаешь преступления, а он заметает следы… не так ли?
– Ты хоть что-нибудь из своих наглых слов доказать-то сумеешь? – злорадно съязвил преступник, бесцеремонно усаживаясь на стоящий возле стола младшего лейтенанта стул и закидывая ногу на ногу.
– Разумеется, – гневно отвечал сыщик, потирая свои руки так, будто разминал их перед предстоящим ему рукопашным боем, – и нам даже не потребуется знакомить твою гнусную «рожу» с нашим намордником (предполагая в данном случае предохранительный противогаз, о чем «папа» Коля, в силу своей давней преступной жизни, был неплохо осведомлен). У нас есть допрос Кафтанова, где черным по белому расписаны все твои бесславные «подвиги».
– Могу ли я ознакомиться с тем, что он там «понарассказывал»? – поинтересовался бандит, чувствуя себя в этой ситуации тем не менее совершенно непринужденно.
– Не сомневайся, – вместо ответа «выложил» ему грубость бывалый оперативник, – там столько всего «нарисовано», что тебя уже сейчас смело можно в клетку сажать. Как тебе, Коля, такой вот «расклад»?
– Ты никак, «Костолом», ополоумел совсем, – сморщив лицо в презрительной и вместе с тем беспечной ухмылке и всем своим видом показывая, что он не из тех людей, на которых можно – вот так просто – наехать, и он уже все – сразу «поплыл», Раскатов попытался таким не очень обычным образом выразить свое отношение ко всему, что здесь сейчас происходит, – я скажу лишь одно: все что там «напел» этот малолетний «ублюдок» – это голимая чушь и отвратительная «брехня»! Если же ему хватило смелости обвинять меня в том, что я якобы отдал ему приказ кого-то там убивать, что ж я согласен – у вас это является доказательством, хотя и довольно хлипким. В то же самое время я являюсь гражданином России и имею кое-какие права, предоставляющие мне защиту. Так, к чему это я? А только к тому, что поскольку, кроме этой «херни» у вас на меня больше ничего не имеется, я настаиваю на том, что раз так случилось, то пусть он в таком случае скажет мне свои обвинения прямо в глаза. Как говорит мой адвокат, – а я ему доверяю! – допрос одного человека, в корне расходящийся с показаниями другого, может стать доказательством только после подкрепления его проведением очной ставки. Так обеспечьте нам ее, как положено по закону, а там уже и посмотрим, сможете ли вы мне что-нибудь доказать.
– Ничего я тебе, «гнида», устраивать не собираюсь, – подойдя к бандиту вплотную и забрызгивая его слюной, скрипящим голосом проговорил офицер, – у меня и так хватит всех полномочий, чтобы оформить твое задержание. Окажешься в СИЗО, посидишь ночку в «пресс-хате», а с утра сам запросишься ко мне на беседу, желая искренним образом покаяться во всех своих злодеяниях. Сделаешь ты это прекрасно осознавая, что следующая ночь для тебе, как для мужика, будет последней.