По видимому что — то происходило с поисками сокровищ, но полковник Строганов больше задействован не был.
Дома наступили восхитительные дни. Он успокаивал свою расстроенную жену. И у них началась новая пора любви, беспокойно-нежной. Алексей берег свое сокровище. Он любил ее так, что казалось у него сердце разорвется от горя, видя ее сидящей в уголке, пока она дожидалась его с работы. В душе Ляли не было горестной утраты, она прекрасно научилась манипулировать мужем и почти совсем забыла о происшедшем на далекой станции. Актриса из нее получилась превосходная.
Так и жили они в обмане и лжи, и лишь Алексей не имел понятия, с кем он рядом находится, и кого любит до самозабвения.
Природная лень с помощью опеки матери сделали Лялю созерцательницей жизни. Она ничего не делала, валялась целыми днями непричесанная и только перед приходом мужа начинала заниматься собой.
Она все реже выходила из дому, читала, смотрела телевизор, гадала на картах с матерью, наблюдала как та готовит обед или ужин и все больше и больше отстранялась от жизни извне.
— Ты повторяешь Обломова, — говорила ей мать — Что будешь делать без меня, я не вечна.
— У меня есть муж. Пусть он за меня думает.
— Смотри не влети снова.
— Мне гениколог сделал все, чтобы этого не случилось.
— Он больше не пристает к тебе с расспросами?
— Нет, не хочет меня расстраивать.
— Правильно делает.
— А тебе еще он не надоел?
— Нет, я люблю его.
— Тогда почему стала прикладываться к рюмке?
— Ты еще спрашиваешь. Вчера исполнилось ровно десять лет той девчушке. Жива ли она?
— Тебе не за чем забивать себе голову.
— Просто мне иногда становится страшно. Вдруг она погибла?
— Значит мучиться на этом свете перестала.
— Ты циник, мама.
— А ты? Это не я родила ребенка, а ты.
— Ну ладно, хватит. Я не буду больше касаться этой темы.
НЕВЕРОЯТНАЯ ИСТОРИЯ
Аленке исполнилось 10 лет. Это была уже совсем большая девочка, серьезная, красивая, не похожая на сельских детей. Частенько бабы судачили о ней и говорили Анне:
— Она у тебя как Херувим. Прямо — таки ничуть на тебя не похожая.
— Похожа на своего отца, — бросала Аня не оборачиваясь и проходила мимо.
— Ишь ты гордячка, а у девчонки прочерк в свидетельстве.
— А ну пошли, бестолковые, — увидев такую сцену, ругался на них Сидор Никитович.
— Да мы просто, так. — Просто, — ворчал он, разгоняя сплетниц. — Чтоб я не слышал больше такого.
— Ты, Анна, не обращай на них внимания, чешут языками так, как помелом, лишь было о чем болтать.
В поселке сгущались тучи.
Пастушонок как пропал, так и не нашелся. Обыскали все, как в воду канул. Мать плачет, заливается. Экспертиза, сделанная в городе по скелету в лесу, определила, что это и есть пастушонок. Мать заходилась от горя. Пришлось гроб закрыть, чтобы не смотрела. Мужики экстренное совещание проводили, так чтобы их бабы не слышали:
— Видно волки завелись возле села.
— Да, так обгрызть парня могут только они.
— Странно, что мясо с костей снято как ножом, а не зубами выдрано.
— Может саблезубый какой волчара пришел к нам.
— Что делать будем?
— Капканы ставить. Коровушек по домам, пусть всяк за своей смотрит.
— Теперь мало осталось, пастух не нужен.
— С похоронами опять же помочь надо.
И снова в селе были похороны.
Ну предположим, что Заику сожрали волки. А кто тогда Людку в бочку затащил и отделал?
— Может медведь, — засомневался кто-то.
— Да она говорит, три их было.
— Гляди-ка. Нет. Медведи стаями за бабами не ходят.
— Опять же пропажи еды пошли, вещей с веревок.
— Тут что-то не так. Завелись чужие, но кто такие и что им нужно, неизвестно.
— Надо бы к леснику сходить, посоветоваться, может видел кого, что присоветует.
Сказано, сделано. Парламентеры были серьезные: Евсеич, Прокопьич, бригадир-полевод Жора, и с ними баба одна увязалась, новенькая Елизавета, та, что чуть заиками всех не сделала.
— Я, — говорит, ничего не видела, хочу познакомиться с людьми и по лесу гулять, где грибов больше.
— Ладно, иди, не на себе нести же тебя придется. Убытку не будет от присутствия чужестранки.
Заимка лесника была похожа издали на маленькую крепость. Домик с башенками, двойными воротами. Забором высоким, крепким. На опушке у реки место выбрано. И село близко, не более двух километров. Хозяин живет здесь уже почти три года. Зовут Равиль. Фамилия Насыров. А жена Оксана, хохлушка смешливая. Встретили парламентеров радушно. На стол накрывать стали. Гости свою самогоночку-первачок — шасть на стол. Не лыком шиты, поди. Хозяин за столом в рубашке-косоворотке, видно женой вышитой. Все брюшко-соцнакопление поглаживает. Говорит голосом тихим, приятным, не задирается. Хозяйка та все смеется по каждому поводу, такая заводная. На кухне что-то готовится. Вскоре гости пили и ели шашлыки с помидорчиками на шампурах между мясом. Наелись до отвала.
— Лосенка завалил, медвежатинки не желаете отпробовать?
После трехлитровой бутыли и лягушку жареную попросишь. Ели медвежатинку в соусе приготовленную. Хозяйка от похвал раскраснелась. А когда прощаться стали всем по пакетику мяса отвалили.
— В селе в эту пору живут постничают, а скоромного хочется?
— Еще как, — ответил Евсеич.
— А нельзя ли как самому пристрелить кого на мясо? — спросил Жора.
— У меня лицензии на отстрел имеются, — сказал хозяин и показал им целых пять штук разных.
— Тут тебе и медведь, и лось, и зайцы, и кабан, что душа пожелает.
— Дорого лицензия стоит?
— Дорого, если за нее деньги отдавать.
— А как по-другому?
— Кому лес, кому охота. Так и происходит бартер.
— А купить мясца изредка хоть можно?
— Можно и недорого, мне бы на патроны только хватало, да на курево с хлебом. На той неделе подходите будет вам сохатинка, или медвежатина.
— У нас тут волк завелся, пастушонка сожрал.
— Слышал, были у меня милиционеры. Я уже капканы поставил.
— Думаю какой-нибудь одни бешеный от стаи отстал, а так вроде бы у нас их здесь не имеется.
— В селе начались пропажи разные.
— Это не волки. Волк в горшок с кашей не полезет. И наматрасник с подушками ему не нужен.
— Ну ладно, прощевай, хозяин дорогой. Спасибо за привет.
С тех пор иногда потчевал хозяин свежатинкой приходящих гостей, да и с собой давал на шашлычки, готовое, расфасованное в кулечки. Ели, нахвалиться не могли.
— Человек этот Равиль, каких мало.
— Душа — человек.
— Щедрый.
— И жена нежадная.
— Другая бы за такие подарки всыпала ему по первое число.
— Первачка надо ему отнести побольше.
— Первачок, то хорошо, но мясо денег стоит.
— Соберем вскладчину и расплатимся.
Теперь каждый месяц можно было отовариться у лесника. Совсем почти задаром.
Один только Сидор Никитович не признавал щедрот этого человека.
— Он лесом распоряжается, как своим собственным.
— От леса не убудет.
— Не скажите. Раньше можно было встретить на дороге лосенка, лисичку, зайчат. А теперь? Этот человек уничтожает природу и еще за деньги продает вам государственное.
— Где оно государство наше?
— Хозяйство прахом пошло, лес вывозят, рыбу выловили, да отравили нечистотами. Грибы перерождаются. Берешь хороший гриб, а потом неделю с толчка не сходишь.
— Да, — проговорил молчавший Евсеич. — От нашего села осталось семей тридцать не больше и то половина собирается уезжать.
— Куда?
— К родственникам, поближе к городу. Там тоже есть бросовые дома, за бесценок купить можно.
— Магазин наш закрыли. Ладно бабы по очереди хлеб пекут.
— Только за дрожжами приходиться за двадцать верст шастать, хорошо когда сухие попадаются, а на таких много хлеба впрок не наделаеь.
— Целую неделю теперь черствый едим.
— А как зима, да распутица весенняя застанут, что делать будем?
— Прохватилов на тракторе привезет что надо.
— Странно, все вроде порушилось, проку никакого, а он сидит в селе и никуда не собирается уезжать.
— Правда интересно. Его мудреная бабенция тоже с ним здесь осталась.
— Кто она ему?
— Да кто его знает, говорят полюбовница, а там их не разберешь. Может домработница.
— На иностранных языках, стрекочет. Училась, чтоб кашу варить, да полы мыть.
— А ну их к ляду.
Время катилось, жизнь продолжалась. Как-то Равиль накричал на жену и приказал ей поехать в соседний город.
— Не хочу, — упрямо ответила она.
— Как не хочешь? — рассвирепел мужик. — Может другого присмотрела?
— Меня от тебя давно тошнит, — сказала и пошла к выходу.
В один прыжок он настиг ее. От добродушного гостеприимного человека, каким его знали в округе, не было следа.
— Или ты исполняешь по-прежнему свои обязанности, либо я тебя.
— Что сожрешь, как всех?
— Ты несъедобная, дура, старая кобыла и несет от тебя потом.
— Значит, не отпустишь?
— Сама знаешь, что нет.
— Я же не пойду сама на себя заявлять в милицию. Так, мол и так, убивала с муженьком молодых подростков, детей, женщин не старше тридцати лет и потом жрала их в шашлыках, котлетах, жаркое делала, мариновала впрок, кровь пила свежую. Не могу больше, снятся мне они. Руки на себя наложу.
— Хорошо, — сказал он. Я больше не буду заставлять тебя убивать кого-либо. Я просто приму меры по твоему воспитанию.
Он схватил ее за шиворот, толкнул на пол, она ударилась головой, он еще добавил оплеуху и сбросил в яму на заднем дворе, цементную, с крышкой.
— Не надо меня туда, я боюсь.
— Боишься? — спрашивал он сверху глядя на сидящую внизу фигурку.
— Боюсь. Выпусти меня, я не пойду никуда, с тобой останусь.
Он прикрыл крышку, тяжелую, железную и женщина завыла, как собака на луну, тоненько и беспомощно. Прошла ночь, в яме было душно, страшно. В голове вертелись все погубленные ими жизни. Еще совсем недавно пастушонок, с заклеенным ртом, глазами молил о пощаде. Равиль полоснул его по горлу ножом как барана. Парень лежал в ванной и она подставила кастрюлю, чтобы кровь стекала в нее. А потом они пили с Равилем теплую, красную жидкось и не думали о том, в ком полчаса назад эта кровь пульсировала по жилам.