— Куда уж нам со свиным рылом да в калашный ряд, — ответил на ее явное выпрашивание комплиментов Григорий.
— И много у вас в списке еще деток?
— Хватает.
— Поедете?
— Раз уж начали дело, надо до конца довести.
— А про нас — то хоть вспомните?
— Думаю, что не только вспоминать придется, а частенько бывать, если примете.
— Что тут думать: — «Человек предполагает, а Бог — располагает». Поживем — увидим.
Целую неделю гостили они в доме своих обретенных родственников.
Но все-таки надо действительно пуд соли съесть, чтобы притереться друг к другу. Вот так с ходу, ничего бы не получилось в новой жизни. У всех были свои привычки, сложился уклад жизни и ломать его было трудно, сейчас им было уже не двадцать с хвостиком, а дело шло к закату и перестраивать жизнь трудно, даже невозможно.
Обменялись телефонами.
У путешественников пока не было ничего подходящего для оседлого образа жизни, поэтому решили вести продолжение родства по телефонам.
Рано утром гости отправились в дальний путь. Записная книжка предполагала еще один уральский заезд. В одном из поселков машина остановилась у домика, старого, покосившегося с маленькими окнами. Забор в дырах, вокруг заросшая трава. Видно было, что хозяева или больны, или бросили дом.
Постучали в калитку. Никто не ответил. Решили войти. Дверь в дом была не заперта. Григорий вошел в избушку и на него пахнуло чем-то гнилым, затхлым. Слабый голос спросил с постели:
— Кто там, проходите, я не могу встать.
Григорий включил свет и увидел на постели изможденную болезнью женщину. Впалые щеки, высохшие руки, взгляд полный боли и отчаяния.
— Ты кто? — спросила женщина.
— Я Григорий. Ищу Романову Елену.
— Это я. А тебе что понадобилось здесь, что-то я тебя не припомню.
— Дальнобойщик я. Помните? Большая машина, мы останавливались у вас несколько раз.
— Как не помнить. Меня за мой грех с тобой Господь наказал.
— Почему грех?
— Мать не послушала, тебя полюбила, а тебе я не нужна была, так баловство дорожное.
— Я так не думаю.
— Так оно так. Парня хорошего обидела. Он на мне жениться собрался, а я с тобой загуляла. Вот теперь и мучаюсь за свой грех.
— Все мы заболеть можем.
— Да не за всех дети расплачиваются.
— Какие дети?
— Сын у тебя родился, повредили ему головку при рождении в роддоме, он ни ходить, ни говорить не может, а тут я заболела и пришлось мне его отдать в дом, где калеки да разные уродцы находятся.
— И сколько он там находится?
— Более восьми лет. Пока могла, сама за ним смотрела, а теперь и я и он беспомощные.
— Скажи Елена, чем я тебе помочь могу?
— Яду дать, чтоб мучиться перестала. О сыночке Юрочке душа вся изошлась, а я проведать его не могу.
Он вышел во двор, обрисовал ситуацию и Петрович решил поместить Елену в больницу с хорошим уходом. Он немедленно нашел главврача и тот внимательно выслушав, сказал:
— Мы живем очень бедно, но готовы помочь женщине. Вам надо через райздрав оформить путевку платную и чтобы она постоянно находилась тут. На коммерческой основе мы можем принимать больных.
В тот же день Елена была перевезена в больницу в платное отделение, ей наняли дополнительно сиделку, так как ухаживать за собой она не могла. Оплачено было на несколько лет вперед и теперь друзья отправились в дом, где находился сын Григория — Юрий.
На проходной их не пропустили. Окруженная высокой оградой больница с мрачными зарешеченными окнами более походила на тюрьму, чем на лечебное заведение. Григорий сунул сто долларов сторожу и тот пропустил его к главврачу.
Пока он шел по аллее, заросшей травой, неухоженным кустарникам, ему попались дети, сидящие на скамейке. Все они серые, с психическими отклонениями, не умеющими самостоятельно ходить, кто ползал, кто передвигался как ребенок ногу под себя и вперед, кто просто сидел и раскачивался на траве. У некоторых не держались головы, были запрокинуты, но чтобы не поломались шейные позвонки, их шеи окружали воротнички с твердой основой, как будто это было королевское платье. Ни у кого их них, даже маленьких, не было игрушек. Григорий прибавил шагу, но глаза детей видели его и вдруг поднялся какой-то немой безысходный вой. Словно маленьких собачек обидели большие псы и они скулили от боли и обиды.
Он вошел в коридор. Палаты были открыты и там виднелись привинченные к полу стулья и кровати. Никаких простыней и подушек. Серые матрацы с вылезшей ватой. В одной из палат сидел взрослый человек спиной к двери и, беспрестанно раскачиваясь, выл.
Григорий зашел к нему, увидел раскосые глаза, и, вдруг этот человек встретился с его взглядом. Сначала он пригнулся, вдавил голову в плечи, как будто боясь удара, но потом, поняв, что его никто не собирается обижать, что-то невнятное забормотал, протягивая к Григорию руку. Другая висела неподвижно. Ноги, сухие, как щепки, были обуты в тапочки с дырявыми пальцами, без носок.
Рука тянулась к Григорию и он пожал ее, беспомощную, вялую руку. По глазам парня покатились слезы.
— Ам, — пробормотал он. — Ам, — и показал на свой рот.
— Значит голодный, — подумал Григорий.
— Я сейчас, принесу тебе что-нибудь, — сказал он и побежал по коридору в конец его.
Жалобный вой несся ему вслед.
Главврача он застал за обедом в обществе двух медсестер и сестры — хозяйки.
На столе врача стояли тарелки с борщом, жаркое, салаты, выпечка, бутылка водки.
— Кто такой? — раскричался врач на Григория.
— Меценат. Хочу преподнести вам несколько тысяч долларов.
— Садитесь, пожалуйста. Всегда рады таким гостям. Милости просим к столу.
— У вас всех так кормят? — поинтересовался Григорий.
— Это мы все приносим из дома, — пояснила старшая медсестра пудов на десять весом.
— Я бы хотел сначала увидеть вашу столовую, больных, в чем нуждаетесь?
— Девочки, быстро в столовую. И поварам скажите там, чтобы подавали.
— Я с ними, — сказал Григорий, резво догоняя сестричек.
На столах в столовой стояли алюминиевые миски с синей кашей, без проблесков масла. Все миски теснились на подносах, так как пациенты обедали в палатах и на улице. Здесь находились дети и взрослые, совершеннолетние. Некоторые с бессмысленным взглядом и беспорядочными движениями мало понимали, что происходит с ними, но были и такие, кто не владея своим телом, прекрасно понимал все, и их глаза, глаза мучеников, вызывали у Григория спазм в сердце.
— И мой сын тут, я допустил преступление. Я не человек, преступник. Если уж родилось такое дитя и общество сохраняет ему жизнь, должно быть и человеческое содержание бедолаг, отданных на откуп бесчестным людям.
Он снова увидел того парня, у которого стояла миска с синей кашей и ему в рот подавала ложку девочка, с заячьей губой, квадратным носом и одной рукой. У парня катились крупные слезы, он давился этой ужасной постоянной, надоевшей крупой с водой. Явно, что он был голоден, как и все остальные. Григорию захотелось схватить за горло директора этого заведения, жирную старшую сестру и резвых гладких медсестер. Их столы ломились от еды, а бедные уродцы, которым государство выдавало на пропитание приличную сумму, были голодными и похожи на прозрачную бумагу, вместо кожи. Казалось у них нет вообще никакого мяса на теле, кожа и кости, готовые скелеты для анатомических классов.
Григорий пулей вылетел из больницы.
В это время почти одновременно с ним за ворота выехала лошадка, запряженная в телегу. На ней стоял неотесанный гробик, детский, на ребенка лет шести. Рядом с гробиком сидел возница, мордатый мужик и сзади примостились два парнишки с уродливыми лицами, но умеющими ходить и что-то делать руками.
Пропустив вперед похоронную процессию, автомобиль медленно двинулся за ними.
Метрах в ста пятидесяти от больницы на поляне посреди лесной опушки находилось странное кладбище. Маленькие холмики, их было много, беспорядочно располагались по всей поляне. Могила была вырыта неглубокая. Мальчики сняли гроб и поставили возле ямы. Мужик, подоткнул две веревки и вместе с ними опустил в последнее жилище умершего уродца. Мальчики заплакали. Их страшные лица-маски были мокры от слез. Возница стоял и смотрел, как они зарывают своего товарища. Он грубо торопил их, но тощие ручонки едва удерживали специально сделанные небольшие лопаты.
Наконец, ямка была покрыта землей, и ребятишки стали садиться в телегу. Сначала один помог другому: подсадил его, удерживая за ноги. Потом второй протянул ему руки с телеги и тот взобрался на краешек. Они крепко вцепились друг в друга и, опустив головы, поехали в дом, где им предстояло жить до самой смерти.
Григорий поделился впечатлениями с друзьями и все они решили поехать в ОБЭП и оттуда уже искать управу на главврача.
К удивлению Григория начальник ОБЭП, майор Николаев, выслушал его серьезно и позвонил в райздравотдел.
Миша же со своей стороны дозвонился до редакции местной газеты и телевидения и сообщил, что сейчас в эту больницу пожалует ОБЭП.
Когда столь неожиданная бригада прибыла в это страшное по своей безнравственности заведение, все сотрудники были на приличном взводе, а больные спали там, где их застал сон. Ни в одном ужастике невозможно было увидеть обреченных детей на такие издевательства и голод.
Григорий сразу же пожертвовал на эту больницу двадцать пять миллионов долларов, но с условием, что власти разберутся и накажут виновных. Он не забыл отблагодарить и тех, кто безропотно поехал с ним в этот вертеп зла. Но он никому не сказал, что тот самый парень, с проблесками сознания, но с беспомощным телом и есть его сын.
Ночью его терзали сомнения в гуманности этого заведения. Если невозможно создать нормальные условия для невиновно родившихся такими детей, зачем же так жестоко обращаться с этими жертвами жизненных обстоятельств?
Он был мрачен, долго не мог придти в себя и решил больше пока никуда не ехать, кроме как навестить свою сестру по отцу, тоже как и Григорий, дальнобойщику, Надежду Грехову, которая согласно его записи проживает в селе Демьяново, Пролетарского района.