— Ну, не знаю, не знаю, — задумчиво проворчала Наташа, одновременно пытавшаяся победить неприятную дрожь, начинавшую судорожно колотить все ее прекрасное тело.
В этот момент машина подъехала к небольшому зданию, выложенному из красного кирпича, по всей своей задней части поросшему густым непроходимым кустарником, преградившим путникам путь к основному входу этого, без прикрас, поистине мрачного здания. Невдалеке, примерно на удалении пятидесяти метров, среди почти таких же лесных насаждений, виднелись три полуразрушенных, некогда безусловно крепких, четырех-квартирных постройки, в настоящее время неприглядно темнеющих среди не оперившихся еще «лиственностью» деревьев; по недоумевающему виду водителя можно было сделать отчетливый вывод, что такое положение дел явилось для него неожиданностью; вероятнее всего, он думал, что, как и раньше, в давно минувшее время, сможет подъехать к самому входу этого древнего и заброшенного строения.
— Очевидно, — подумал он вслух, одновременно покидая кабину, — подъехать к самому входу в таких неожиданных для меня условиях никак не получится; да, давно я здесь не был и никак не ожидал, что так все разрастется кустами. Можно, конечно, бросить машину здесь, а самим отправится и обойти здание пешком, — оно не такое большое, и особого труда я здесь не вижу — единственное, проблематично будет перетаскивать через кусты раненого; но мне кажется, что это дело вполне даже осуществимое — как Вы считаете, Света?
Он так и продолжал называть свою новую знакомую именем ее матери и обращался к ней уважительно, делая это даже несмотря на то, что она уже давно стерла для себя все грани приличия. Такое положение дел показалось девушке несколько неестественным — ведь как уже сказано, она прониклась к этому человеку неограниченным чувством доверия, — потому-то она и решила тут же исправить свою недавнюю, необходимую на то время, предосторожность.
— Давай, Витя, уже по-простому — на «Ты», — выбираясь со своей стороны из машины, сказала прекрасная, невероятно милая девушка, невзирая на все свои непонятные и мучительные предчувствия сумевшая расплыться в одной из самых «очаровательнейших» улыбок, — и кстати, меня Наташа зовут, а совсем даже не Света… извини, но поначалу я не испытывала к тебе такого уж большого доверия и назвалась именем своей матери, — после чего, посчитав, что стерла все границы, мешающие дружескому общению, насупив прекрасный брови, с одной стороны все еще оттененные расплывшейся гематомой, перешла уже, по ее мнению, к более важному делу, — насчет твоего предложения «остановиться в этом мрачном строении» я выскажусь крайне категорично — оно мне не нравится! Не знаю почему, но почему-то мне совсем не хочется спускаться в эту угрюмую и пугающую постройку, словно что-то мне подсказывает, что делать этого ни в коем случае не рекомендуется. Поэтому мы поступим так, — она взяла небольшую паузу, над чем-то сосредоточенно поразмыслив, затем, видимо на что-то все же решившись, продолжила: — Поскольку место здесь, действительно, глухое и давно нехоженое, сама идея спрятаться в таком отдаленном укрытии, скажу честно, мне приходится по душе, только мы отъедим от этого дурного и убого здания немного в обратном направлении и попросту спрячемся среди непроходимой чащи, где пересидим необходимое время и спокойно дождемся, пока О'Доннелл очнется, а потом уже придумаем, что надлежит делать дальше, тем более что, как оказалось, он когда-то служил в американском спецназе и уже смог проявить себя как человек, достаточно подкованный в стратегической подготовке, — здесь Елисеева вновь на пару секунд замолчала, после чего, всего как следует обдумав, решила внести небольшое уточнение в свою только что сделанную протекцию: — А то, что он ранен?.. Так ему пришлось вызволять меня из самого «глубокого» бандитского логова и вести самые настоящие боевые действия с неприятелем, отчаянным, превосходящим в своей численности, более вооруженным и не менее подготовленным.
Закончив этот многозначительный и продолжительный монолог, Елисеева доброжелательно кивнула своему, как она уже не сомневалась, преданному спутнику, приглашая его занять свое место и побыстрее увезти ее от этого, как она считала, крайне жуткого места. На этот раз ее женская интуиция действительно не обманывала, ведь стоило ей послушаться водителя — и пусть даже и с трудом, но обогнуть поросшую кустарниками постройку — то с той стороны они бы обнаружили одиноко стоящую пугающую «семерку» сумрачного черного цвета; ну, а если бы и после этого вынужденным беглецам хватило смелости, и они зашли бы внутрь помещения, тогда, спустившись в подвал, попали бы как раз в тот самый момент, когда безжалостный и жестокий маньяк-психопат, воспользовавшись обыкновенным кухонным, но притом довольно прочным и острым ножом, захваченным им, между прочим, в квартире у Мерева, вырезал из груди прекрасной Марго ее еще трепыхающееся теплое сердце. Всего этого ни Наташа, ни ее верный спутник не знали, тем не менее, следуя какому-то невероятному девичьему предчувствию, она стремились побыстрее удалиться от этого странного, несомненно, ужасного места.
Почти в то же самое время Вацек брал на прицел своего пугающего вороненной сталью оружия заслуженную и уважаемую руководительницу детского приюта, расположенного в городе Шуя.
— Что Вы себе позволяете, — не выказывая никакого страха, промолвила уверенная в себе руководительница, за долгие годы прекрасно научившаяся подавлять в себе видимое волнение, — и кто Вы, вообще, такой?
— Этого тебе знать не нужно, — усмехаясь наполненной высокомерием улыбкой, прорычал грозным голосом Вацек, — может, сможешь, «стерва», сохранить свою жизнь, хотя это будет зависеть и еще от одного маленького нюанса — получится у нас с тобой найти общее понимание либо же нет.
В этот момент в оставленную открытой дверь и ему, и его оппонентке представилось удивительное зрелище: по узкому коридору вышагивал страшный человек огромного роста и мощнейшего телосложения, который своими формами занимал практически всю ширину выделенного для прохода пространства; самым же необычным моментом в его размеренном продвижении было то обстоятельство, что он нес с собой, и одновременно удерживал, двух (одну за правую ногу, другую за левую) трясущихся от страха, до ужаса напуганных женщин, придавая их телам направление так, чтобы они непременно «болтались» вниз головой; здесь также можно отметить, что одна представлялась молодой и худенькой девушкой с распущенными рыжими волосами, безвольно влачащимися по полу, соответственно, удержание ее в таком положении, в принципе, не вызывало значительных удивлений, но вот вторая, достигшая на то время пятидесятилетнего возраста и имевшая довольно грузные формы, своим необычным положением повергла собравшихся в определенное изумление, а где-то даже и в трепет, от той небывалой силы, которой обладал «бандитствующий» громила. Хотя представительницы обслуживающего персонала и находились в сознании, между тем ужас, внушаемый им Копылиным, а главное, его настойчивое пожелание «Молчите — не то умрете!» заставляли обеих трястись от страха, но при этом не издавать ни единого звука.
— Вот это последние, кто может чем-нибудь нам помешать, — прокомментировал Иван свое необычное появление, — остальных я запер в подсобке, а телефоны их уничтожил.
Валерий в очередной раз отметил для себя странные преобразования, происходящие с его обычно свирепым и беспощадным телохранителем и заставляющие проникаться к нему наполненными негативом эмоциями еще только больше; презрительно усмехнувшись такой совершенно для него необычной мягкотелости своего давнего друга, которого ему приходилось наблюдать только в качестве жестокого и безжалостного убийцы — видимо, и с суровыми бандитами когда-то происходят положительные изменения, заставляющие их задуматься о пройденном пути, нагоняющем ужас и не имеющим благоприятных последствий, — предводитель ивановского преступного синдиката без какого-либо видимого сожаления выпустил четыре пули в беззащитных и никоим образом не сопротивляющихся служителей одной из самых благородных профессий; непроизвольно дернувшись непреднамеренными судорогами, женщины, оказавшись безвольными, но все еще удерживаемые за ноги большим человеком, навсегда замерли в безмолвном молчании, и только тонкие струйки крови, вытекающие из образовавшихся дырок, устремляясь к полу, растекались в стороны огромными бурыми пятнами, постепенно приближаясь к подошвам обуви вдруг сделавшегося мрачным Ивана.
Вацек же, более волновавшийся событиями, происходящими в кабинете у руководительницы детского учреждения, словно и не заметил той необычной трансформации, которая непреодолимой ненавистью перекосила физиономию его надежного спутника, всегда такого беспрекословного и в той же мере податливого; вот и сейчас его негодование длилось не дольше пары секунд, после чего он принял обычное для себя раболепное выражение. Предводитель же криминального клана брал в этот момент на мушку уже не на шутку перепуганную заведующую и, подойдя к ней почти вплотную, заломив свою фетровую кепку на самый затылок и не забывая забрызгивать ей лицо слюнями, громким голосом прорычал:
— Поняла, «сука», что с тобой будет, если мы не сможем найти сейчас понимания?! И либо ты мне говоришь то, что мне нужно, либо же я убиваю тебя самым жестоким образом, и без малейшего сожаления!
Здесь интенсивно употребляя нецензурную брань, бандит, периодически вспоминая ее мать и сравнивая Поликарпову с самыми развратными сексуальными терминами, рассказал о женщине столько для нее нового и необычного, что та, даже невзирая на испытываемый ею страх, смогла проникнуться справедливым негодованием, на что и указала находящемуся в бешенстве и беспрестанно орущему «посетителю», так беспардонно проникшему в детское учреждение.
— Простите, уважаемый, — сказала она дрожащим от страха и стыда голосом, — я, конечно, все понимаю… в том числе и то, что должна предоставить Вам какую-то информацию, но кто Вам дал право меня оскор…