я ударам и, кажется, даже не пытался от них увернуться. Полуживого, его снова отправили в камеру, а следующий допрос Михаил Кузьмич вел только в компании следователя, который весь разговор молча стоял в углу комнаты.
– Ну что, Николай, будешь противиться или все-таки сознаешься?
– В чем?
– В убийстве и изнасиловании. Ты же понимаешь, что у нас уже все улики собраны, чистосердечное признание твоей подруги есть. Это признание никому, кроме тебя, уже не нужно.
Михаил Кузьмич достал из папки на столе лист бумаги и развернул его к Терене, чтобы тот прочитал. Это было признание девушки Николая Терени Людмилы Кадушкиной, подписанное вчерашним числом.
– Это ничего, это правильно, – тихо проговорил молодой человек.
– Ты это о чем?
– Вы же ей тоже рассказали, что я во всем сознался? – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Николай Тереня.
– Какая разница, что человеку сказали. Невиновный не будет себя оговаривать, – насупился Михаил Кузьмич.
– Вот видите. Я тоже так считаю. А раз она эту бумагу написала, это правильно. Лучше пусть будет одна загубленная жизнь, а не две, – все так же тихо проговорил Тереня.
– Тебе решать, Николай, но ты должен понимать, что тебе грозит расстрел, – обиженно произнес Михаил Кузьмич. – А твоей подруге дадут максимальный срок. Если уж хочешь поиграть в благородство, возьми всю вину на себя.
Стоявший все это время в углу следователь милиции Петр Кирпиченок вдруг потянулся к ручке двери, нажал на нее и вышел в коридор. Николай Тереня согласился дать признательные показания. Тут же на столе появился магнитофон, который стал записывать путаные и противоречивые слова молодого человека.
Мы с Людмилой увидели издалека девушку в пальто. Я предложил отнять у нее сумочку. Людмила согласилась… Когда девушка начала сопротивляться, я просто ее придушил немного. Я думал, знаете, как в детстве будет, она очнется. Она не очнулась. Мы испугались и убежали.
Получив признание, следствие перешло к проверке фактов. Николая с Людмилой привезли на место преступления и попросили показать, как все происходило. Все тот же пожилой толстый человек с маленькими поросячьими глазками и плотно сжатыми в подобие улыбки губами приезжал вместе со следственной группой на поле и наблюдал за тем, как ведут себя Николай и Людмила. Тереня молчал во время таких мероприятий, а вечно заплаканная Людмила говорила то, что от нее хотели слышать.
– Мы убили ее здесь, – говорила она указывая на пустырь.
– Вы уверены, мне почему-то казалось, что вы говорили про близость к деревьям, – спокойно интересовался Михаил Кузьмич.
– Да, я уже просто забыла, возле деревьев, – начинала всхлипывать девушка.
Такие мероприятия проводили целый месяц, но даже тогда следователь милиции Петр Кирпиченок не спешил передавать дело в суд, так как никаких доказательств, кроме сомнительного признания Кадушкиной, в деле не было. Учитывая репутацию Михаила Кузьмича, суд бы, конечно, принял дело к рассмотрению, но подавать такой набор документов было как-то стыдно. Ничего, кроме одного признания перепуганной заплаканной девушки, которая даже не знала, где произошло убийство.
– Когда ждать от вас пакет документов? – поинтересовался в один из дней Михаил Кузьмич.
Следователь стушевался. Он понимал, что глупо так себя вести, но во всей БССР не было на тот момент более влиятельной фигуры, чем маленький толстый человек с неприятными цепкими глазами и сжатым в вечную улыбку ртом.
– На следующей неделе, Михаил Кузьмич, – успокоил его следователь.
Дважды просить не пришлось. Следователь передал документы в суд, оформив пару бумаг не по форме, надеясь, что это заметят и отправят дело на доследование. Никто не заметил, и вскоре Николай и Людмила предстали перед судом.
Громкое дело освещали несколько местных СМИ, поэтому в зале суда всегда было достаточно много лишних людей. Тереня заметил, что почти на каждое заседание приходит какой-то странный светловолосый человек в кепке. Он ничего не записывал, как это обычно делали журналисты, никак не реагировал на слова прокурора, как обычно бывало с кем-то со стороны обвинения, но, самое главное, ни с кем не здоровался и все заседание сидел, опустив голову. Можно было бы подумать, что это кто-то из родственников или друзей Людмилы, но и на это было непохоже, так как на девушку тот почти не смотрел. Если он и поднимал голову, то разглядывал в основном Николая Тереню.
Подсудимый вскоре отказался от своих признательных показаний, заявив, что они были получены незаконно. Это только ухудшило его и без того плачевную ситуацию. Николаю и Людмиле выделили государственного защитника, но адвокат лишь иногда подходил к Терене и настойчиво просил его подписать чистосердечное признание, во все остальное время он просто сидел молча, иногда кивая на какие-то вопросы судьи. Однажды Тереня попросил адвоката позвонить матери. Тот неожиданно серьезно кивнул и пообещал привезти, если понадобится, ее в суд. Мать отказалась ехать, сказав, что ей такой сын не нужен.
– Его могут расстрелять, – тихо уточнил адвокат, когда мать молодого человека уже собиралась бросить трубку. Услышав это, женщина расплакалась.
Николай спокойно чувствовал себя на суде. На протяжении всего процесса он сидел на скамье подсудимых рядом с Людмилой и крепко держал ее за руку. Время от времени он говорил ей на ухо что-то успокаивающее.
Через месяц Николаю и Людмиле вынесли обвинительный приговор. Случилось ровно так, как и предсказывал Михаил Кузьмич. Людмиле дали десять лет тюрьмы, а Николаю Терене вынесли смертный приговор. Все было вполне ожидаемо, кроме реакции подсудимых. Людмила, кажется, даже не услышала, какой ей дали срок, но разрыдалась, услышав про смертную казнь.
1981 г. Полоцкий район. Витебская область
Уже начинало темнеть, когда справа от дороги вдруг появилась женская фигура. Девушка отчаянно замахала рукой, услышав звук подъезжающей машины. Красный «Запорожец» сбавил скорость и съехал с дороги.
– Как хорошо, что вы остановились. Слышали, что недавно девушку задушили?
– Садись, подвезем, мы потому и патрулируем, что задушили, – сказал человек, сидящий на сиденье рядом с водителем.
За рулем машины был Геннадий Михасевич, который месяц назад записался в местную народную дружину, благодаря чему обзавелся специальным удостоверением и красной нарукавной повязкой. Взамен нужно было три раза в неделю вместе с напарником патрулировать участок дороги между Полоцком и Новополоцком. Этот отрезок как раз пролегал через совхоз, в котором работали Михасевич и его нынешний напарник. В список служебных обязанностей также входили собрания народных дружинников, которые проводил местный участковый дважды в неделю. Ему нравилось это новое увлечение, оно давало ему не только возможность быть в курсе ведущихся расследований, это хобби давало ему куда больше. Работа дружинником давала ему власть и уважение. Ровно то, чего ему так не хватало в жизни.
Лет до двадцати пяти человек обычно хочет изменить мир, потом приходит осознание того, что это невозможно. После тридцати обычно понимаешь, что себя изменить чуть сложнее, чем мир. И в этот момент человек обычно начинает искать хобби, которое станет своего рода симуляцией счастья. Обычно человек ищет только три вещи: власть, деньги и славу. Если человек несчастлив в жизни, то хобби восполняет нехватку одной из этих страстей, дарит возможность почувствовать себя другим человеком, примерить на себя другую жизнь. В советское время исторические реконструкции были не очень популярны, а движения «Стопхам» и «Синие ведерки» еще не начали свое существование, но НКВД, а потом КГБ и ФСБ всегда очень чутко относились к потребностям населения.
Людям всегда хотелось почувствовать себя супергероями, примерить на себя роль вершителя судеб и хранителя порядка. Тех, кому этого слишком сильно хотелось, обычно не брали в органы внутренних дел из-за их особого склада психики. Человек с ярко выраженной эпилептоидностью обычно ревностно следит за тем, чтобы все вокруг следовали их правилам. Они обычно не склонны к тому, чтобы понимать мысли и чувства других людей, так как все должны жить в соответствии с их правилами и законами, если же кто-то отказывается слышать их указания, они легко могут применить силу, нарушить любой закон, чтобы объяснить другому, как правильно. Такой человек легко может окликнуть прохожего, выкинувшего бумажку мимо урны, и опрокинуть на него урну, чтобы только объяснить тому, что выкидывать мусор мимо урны нельзя. Они не способны уяснить одну из главных максим правосудия: наказание должно соответствовать преступлению. По их мнению, каждый нарушитель должен получить максимально возможное наказание за свой проступок. Обычно эта черта очень полезна, если человек делает карьеру в структуре с жесткой иерархией, наподобие армии, но она совершенно противопоказана при работе с людьми. В органы таких людей старались не брать, так как это всегда было чревато скандалами и конфликтами с начальством, но вот использовать таких людей было можно. Еще в царской России стали организовывать народные дружины, а потом НКВД взял этот социальный институт под свой контроль. Народные дружины стали использовать для охраны правопорядка, патрулирования улиц и контроля настроений граждан. Впоследствии дружины перешли в ведение милиции, так как они прекрасно справлялись с контролем и предотвращением мелких правонарушений. Дружинники разгоняли пьяные компании, которые засиживались во дворах, отбирали сигареты у школьников, патрулировали улицы во время массовых мероприятий или по мере необходимости.
В совхозе все вдруг стали обсуждать недавнее убийство девушки, которую нашли задушенной в лесу, и на волне всеобщей паники было решено пустить народные дружины патрулировать город. Геннадий то ли из любопытства, то ли из страха, что милиции что-то известно, записался в дружину. Уже после первого же собрания дружинников страх развеялся, но интерес остался. Ему было любопытно видеть то, сколько лишних усилий милиция предпринимает, чтобы найти «душителя». Только в одном совхозе было организовано несколько отрядов дружин. Это же сотни человек по области! А сколько сотрудников милиции расследует дела, чтобы раз за разом сажать невиновных. Он бывал на судебных заседаниях по делам о задушенных девушках и видел, как государственный обвинитель каждый раз устраивает настоящее изобличительное представление с демонстрацией чистосердечного признания в конце. Михасевич прекрасно знал, что эти люди ни в чем не виноваты, но не понимал, почему они подписывают эти признания, что заставляет их пойти на оговор, который будет стоить им в лучшем случае десятков лет жизни? Впрочем, интереснее всего было наблюдать за тем, как беспомощно суетятся сотни людей, задействованных в расследованиях, которые даже предположить не могут, что все эти убийства – дело рук одного человека. Он всегда страдал из-за того, что никто не замечает его. Сейчас он стал чувствовать себя кем-то вроде привидения. В его руках были судьбы людей, но никто даже не подозрев