Сейчас он пришел сюда на правах обычного пенсионера, который еще не смирился с тем, что больше не нужен обществу. Никто не посмел не пустить мэтра в изгнании. Пожилой мужчина с безжизненными водянистыми глазами и немного неуклюжей походкой в последний раз прошелся по коридорам здания прокуратуры и зашел в кабинет Николая Игнатовича. Никто из них не знал, что нужно говорить. Действующий следователь с неприятным, как будто бы вырубленным из камня лицом с нависшими надбровными дугами и скорбными морщинами вокруг рта не испытывал ненависти к Михаилу Кузьмичу. Следователь был одним из длинного списка тех, кому насолил Игнатович, одним из еще более длинного списка тех, кто пытался уничтожить его карьеру. Ему всегда было плевать на карьеру, ему было важно, чтобы на консультации к адвокату не приходили родственники невинно осужденных. Он слишком хорошо знал, что адвокат не может им никак помочь, кроме как выслушать.
– Вы оказались правы. Убийца был рядом. Я каждую неделю видел его на собраниях дружинников, – сказал вдруг Николай Игнатович. Эта новость заметно обрадовала безобидного и уже никому не нужного старика, который всю свою жизнь отдал на служение системе, которая теперь всеми силами пыталась от него откреститься.
– Я одного не могу понять: зачем тебе нужно было защищать всех этих колхозников? Они ж тебе не родственники, не друзья, насильники и убийцы в основном, – спросил Михаил Кузьмич под конец разговора.
– Потому что все должно быть по закону, – ответил следователь то, что говорил в любой непонятной для себя ситуации. Михаил Кузьмич замолчал, а потом повернулся к двери. Уже уходя, он бросил следователю:
– Не пропусти свое время, Игнатович, оно не продлится долго. Оно у всех слишком быстро заканчивается.
Послесловие
Михаил Кузьмич оказался прав. Время Николая Игнатовича продлилось недолго. На короткий срок он был признан лучшим следователем республики. Его стали приглашать на различные интервью и телепередачи, а иногда он читал лекции на юридическом факультете Минского университета.
После того как выяснилось, что по делам Михасевича судили четырнадцать человек, полетели головы с плеч. Одно за другим выносились реабилитирующие решения. Практически всем бывшим осужденным подарили квартиры в Витебске, в соседних домах. Так вышло, что в этих же домах жило довольно много работников прокуратуры и милиции. Каждый день теперь сотрудники внутренних органов вынуждены были встречаться взглядом с кем-то из тех, кого незаконно осудили. На некоторых людей это влияло сильнее, чем любое служебное расследование.
При появлении в коридоре прокуратуры Николая Игнатовича все умолкали и начинали тревожно озираться по сторонам. Люди стали винить его во всех своих проблемах. Если за пределами этих стен его считали чуть ли не национальным героем, бросившим вызов системе, то здесь его попросту боялись. С каждым днем надежда на то, что это дело повлияет на систему правосудия, у Игнатовича таяла. Одни его коллеги искренно переживали из-за того, что принимали участие в преследовании невиновных, другие переживали только за погоны, но никто не захотел ничего менять. Шум от поимки Михасевича вскоре улегся. Михаил Кузьмич Жавнерович благополучно ушел на пенсию и умер. Кое-кого наказали в назидание остальным, а через несколько месяцев все вошло в прежнюю колею.
Мы показали проблему, чтобы изменить ситуацию. Нужно было не просто наказать виновного, но и изменить общие порядки, но мы не смогли.
Мир начал стремительно меняться. Рушились старые порядки. Настало время мечтателей и идеалистов, которые так и не выросли и сумели сохранить в себе веру в то, что смогут изменить мир. Вероятно, они просто поняли, что это проще, чем попытаться переделать себя. Николай Игнатович стал одним из тех, кому безоговорочно верили люди, но его частенько подводило врожденное отсутствие такта и хроническое, тотальное неумение нравиться людям. По телевидению прошел цикл фильмов «Витебское дело», в которых показали работу следователя. Николай Игнатович на кадрах пленки невозмутимо и дотошно спрашивал у Михасевича те или иные подробности убийств. Он обращался к серийному убийце исключительно на «вы», ни праведного гнева, ни оскорблений, только холодный невозмутимый взгляд из-под бровей. Это производило впечатление. У него была принципиально иная жизненная позиция, чем у Михаила Кузьмича Жавнеровича. Поняв, что невозможно избежать профессионального выгорания и рано или поздно, работая в прокуратуре, ты начнешь считать всех людей преступниками, он стал относиться ко всем преступникам как к людям. Эта система не получила массового распространения.
В 1989 году Белорусский народный фронт выдвинул его в народные депутаты Верховного Совета СССР, а в 1990-м он возглавил Комиссию по вопросам привилегий и льгот. Настало время перемен, в котором Николай Игнатович то и дело чувствовал себя не у дел. Его карьера двигалась вперед и отдаляла его от оперативной работы, но неожиданно, в октябре 1991 года его вдруг назначили Генеральным прокурором Белоруссии. Еще несколько лет назад, когда его отстранили от мозырского дела, он бы не поверил, что все это возможно. Вот только пробыть на этой должности ему пришлось недолго. Не прошло и года, как он почувствовал себя плохо, а в декабре 1992 года умер от рака желудка. Его время закончилось.
Человек жив ровно до тех пор, пока чувствует себя нужным. Здесь не бывает исключений. Михаил Кузьмич Жавнерович ушел на пенсию с позором. Он так и не признал своей вины. Да и нечего было признавать, так работали все. Старый следователь просто слишком сильно боялся совершить ошибку, допустить, чтобы дело осталось незакрытым. Это могло запятнать его репутацию, а этого он боялся больше всего. Обычно жизнь сталкивает нас со своими страхами лицом к лицу. Статья «Тень одной ошибки» уничтожила его карьеру, а через год после выхода на пенсию он тихо умер.
Геннадия Михасевича приговорили к расстрелу за убийство 36 женщин. Впрочем, большинство людей считали, что он сам себя к этому приговорил. Он родился в семье запойного и жестокого алкоголика. С детства нужно было привыкнуть не замечать того, что происходило за тонкой стенкой деревенской избы. Если тебе все время нужно справляться с таким стрессом, постепенно ты становишься нечувствительным к мелким проблемам. То, что огорчит кого-то, ты просто не заметишь. Не поймешь чувств других людей.
Чем больше спивался отец, тем больше Геннадий учился отстраняться. Когда наблюдаешь со стороны, интереснее сопереживать злодею, а не жертве. Вскоре ты уже встаешь на его сторону, понимаешь его логику, а потом не замечаешь того, как постепенно теряешь себя. Этот механизм получил в психологии название «идентификация с агрессором». Точно так же, как и отец, Геннадий стал ненавидеть всех женщин. Ненависть очень любит питаться страхом. В школе его не замечали, а если кто и видел его, то тут же начинал смеяться и издеваться. День за днем ему все сильнее хотелось уничтожить этот злой девичий смех, все стремительнее росла ненависть к себе.
Ни дома, ни в школе у него не получилось построить доверительные отношения, найти друзей. Точно так же, как ребенок, не заговоривший вовремя, вряд ли сможет это сделать после пяти лет, человек, не научившийся строить отношения к окончанию школы, скорее всего, так и не научится этому до конца жизни. Расстройство личности, которое к тому моменту уже развилось и прогрессировало, не давало ему возможности сблизиться с кем-то. Любой человек страдает, если у него нет никого близкого в окружении. Геннадий навсегда привязался к первому же человеку, кто по-доброму к нему отнесся. Девушка Лена стала для него ангелом. Первая любовь обычно остается в памяти светлым воспоминанием как раз потому, что она заканчивается быстрее, чем проходят чувства. Взаимные оскорбления и раздел имущества имеют очень хорошее терапевтическое действие, они обычно наглухо перечеркивают все воспоминания о прекрасных чувствах. Роман с Леной закончился быстрее, чем чувства, и он пронес их через всю жизнь. На допросах он заплакал только дважды, когда речь зашла о его первой любви и о дочери. Здесь ему тоже не удалось ничего сказать. Его крик утонул в безразличии Лены, точно так же, как в детстве его крик утонул в безразличии матери. В восемнадцать лет он замолчал уже навсегда. Настороженность к людям превратилась уже в фобию, а ненависть к себе лишила его шансов на близость с другими. Если человек хочет с ним общаться, значит, с этим человеком что-то не так: либо он просто хочет поиздеваться, либо этот человек сам никому не нужен и неинтересен. Геннадий Михасевич сам лишил себя шансов на близость с другими людьми, но, как это часто бывает, в нем еще долго теплилась надежда на то, что появится кто-то, кто захочет разглядеть в нем человека. Таких не нашлось.
Любой человек может стать жертвой той или иной зависимости, но чаще всего в такой ситуации люди, у которых нет близких и доверительных отношений, с большими сложностями в общении с людьми. Зависимость легко маскирует любые личностные проблемы. Вместо того чтобы искать отношения, призвание или цель в жизни, человек сосредоточивает свое внимание на предмете страсти.
Сексуальное отклонение, развившееся на базе расстройства личности и чувства отверженности обществом, прогрессировало в нем с годами. Он осознавал, что все его действия незаконны, но предпочитал не помнить о таких эпизодах. Точно так же человек не любит вспоминать о том, как напился. Постепенно страсть к удушениям начинала влиять на все его сферы жизни. Поначалу она просто заполняла пустоту, а потом начала поджигать его сознание. Он утрачивал контроль над своей жизнью, все сильнее в нем росла ненависть к себе и презрение к окружающим. Процесс разрушения личности и морального падения закончился только в тот момент, когда его вывели из камеры смертников.
Отличался ли Геннадий Михасевич чем-то от других людей? Был ли он монстром, которому на роду было написано искалечить сотни жизней? Конечно, нет. Он имел врожденную акцентуацию характера, которая развилась в расстройство личности под влиянием среды, в которой он рос. Этого никто не заметил. «Все так живут». Отец пил и истязал близких, но «все так живут». Его отвергали в школе, а девушки смеялись над ним, но «со всеми так бывает». Все это переросло в половую дисфункцию и сексуальное отклонение, но теперь он уже умел создавать впечатление, что живет так же, как все. Мир так и не заметил его существования, но теперь ему доставляло удовольствие осознание того, что он может разрушить чью-то жизнь, чувствовать себя кукловодом или режиссером, которого никто не видит.