– Недели две, – честно ответил Головкин.
– Нет возможности куда-то переехать?
Сергей отрицательно помотал головой.
– Я попрошу выделить тебе комнату в общежитии, – деловито заявил начальник.
– Спасибо, – сказал Головкин, не веря своим ушам.
– Не за что. Нехорошо, что наш сотрудник живет в таких условиях. Людям надо помогать.
– Зачем?
– Что «зачем»? Помогать? Не знаю. Людям надо помогать, иначе они перестают быть людьми…
9Прогулка
Вскоре ему действительно выделили комнату в общежитии рядом с конезаводом. Это было типичное двухэтажное здание с коридорной системой. На общей тридцатиметровой кухне жильцы организовали нечто вроде склада, а готовили втихаря у себя в комнатах. В широком коридоре вечно громоздились лыжи, велосипеды и старая мебель, которую впору было вывезти на дачу, но за неимением оной приходилось хранить ее здесь. Комната Сергея была больше той, что осталась в родительской квартире, а за работу с лошадьми ему теперь полагалась зарплата, причем вполне сносная по местным меркам. Вскоре он выиграл талон на покупку телевизора и теперь проводил вечера, как и раньше: смотрел документальные фильмы вплоть до перерыва в вещании, предавался мечтам и занимался самоудовлетворением. Все чаще Сергей воскрешал в памяти ту безликую толпу отморозков, которые мерзко хохотали, пока избивали его. В этот момент в его фантазиях появлялся нож, которым он уродовал лица и тела обидчиков. Или веревка. Про нее он думал даже чаще. Что может быть проще веревки? Достаточно скрутить из нее петлю и в подходящий момент накинуть на шею жертвы. В этот момент он осекал себя, пытался отогнать эти мысли прочь, но они все сильнее пускали корни в его изломанной психике, все крепче цеплялись за его душевные травмы и все больше питались его тотальным одиночеством.
Его соседями по общежитию были сотрудники конезавода – в основном семейные и запойные мужики, напоминавшие Сергею отца. Они будили в нем неосознанный страх вперемешку с отвращением, поэтому он старался ни с кем из них не контактировать. Женщины его никогда не привлекали: холодные, непонятные и взбалмошные, они не вызывали в нем ничего, кроме презрения. Да и не привык он лишний раз вступать в разговоры с людьми. В Москве принято было вежливо здороваться с теми, кто жил по соседству, но при этом не лезть в их частную жизнь и по возможности ничем не беспокоить. Во дворе все друг друга знали. Здесь складывались свои компании подростков, заседавших на детских площадках, и мужчин, вечно торчавших в гаражах. Но все это носило стихийный характер. Просто так никто не стучался в дверь к соседу со своей проблемой.
Постепенно и в общежитии, и на конезаводе все привыкли к тому, что Головкин ни с кем не водит дружбу и предпочитает держаться в стороне от шумных сборищ. Он поступал так из страха показаться смешным и глупым, из-за неумения общаться и неспособности учиться этому. Да и какой смысл с кем-то сближаться, если в итоге все обернется прахом, как только Сергею потребуется помощь? Он навсегда запомнил брезгливые лица коллег, когда он заявился на ипподром, захлебываясь собственной кровью. Со стороны его поведение выглядело высокомерием москвича. Впрочем, какая разница, если человек хорошо работает и не лезет на рожон?
Круг его общения сузился до минимума. На работе он со всеми здоровался, перекидывался парой фраз со сменщиком и даже иногда болтал о чем-то с мужиками в курилке. Но никого, с кем можно поговорить дольше пяти минут, у него не было. Да и не факт, что Головкин смог бы поддержать такой разговор. По крайней мере, он сам больше не был в этом уверен. Сергей все глубже погружался в мир собственных фантазий, которые день ото дня становились все более пугающими.
– Привет! Не хочешь вечером пойти с нами на речку? – поинтересовалась как-то одна из сотрудниц конезавода, когда он уже собирался домой. – Мы всем коллективом идем, решили тебе предложить. Ты ведь совсем один, ни с кем не общаешься. – Девушка говорила так, будто извинялась. Ей было неловко в обществе этого странного типа, но подружки целыми днями увещевали ее подойти к новому помощнику наездника и поболтать с ним. В конце концов, выбор свободных мужчин на работе был крайне скромным, а красотой она не блистала.
– Почему ни с кем не общаюсь? С чего ты взяла? Я часто встречаюсь с друзьями и родными, как все, – обиделся Сергей.
– Извини, просто все говорят. Ты по выходным даже из комнаты не выходишь. Мы решили, что тебе просто некуда и не с кем пойти.
– Я просто… Да, наверное, ты права. Увлекся работой и совсем всех забросил, нужно будет к друзьям съездить, – задумчиво ответил Головкин.
На речку он, конечно, не пошел, но понял, что по окончании рабочей недели нужно куда-то ездить, хотя бы для того, чтобы изобразить наличие личной жизни. На следующий же день он отправился в Москву, но на Речной вокзал, к родителям, ему отчаянно не хотелось. Он знал, что мать будет смотреть оценивающим взглядом и начнет придираться к его внешнему виду, а отец в очередной раз станет рассказывать, что жалеет о появлении на свет сына, который вырос стопроцентным неудачником. Кроме того, была велика вероятность встретить там кого-то из бывших одноклассников, а те могли заметить у него отсутствие передних зубов и сделать вывод, что он так никем и не стал, покинув родной район.
В тот день Головкин поехал на ВДНХ и долго бродил по павильонам, разглядывая выставленные товары. Там всегда можно было увидеть что-то интересное, купить редкую вещь, которую днем с огнем не найдешь. Слоняясь без цели, он зашел в оружейную лавку, где скучающий продавец ждал хоть кого-то, с кем можно перекинуться парой слов.
– На какого зверя пойдете? – поинтересовался мужчина за прилавком.
– Да я не то чтобы… Ножи если только посмотреть…
Сергей стушевался, но продавец тут же выложил перед ним три охотничьих и один редкий выкидной нож. Головкин помнил, как во дворе школы кто-то из мальчишек хвастался таким. Счастливого обладателя тогда облепила целая толпа, восхищенно внимавшая небылицам о том, как и где парень этим ножом пользовался, – разве что от медведя с его помощью не отбивался. Теперь перед Сергеем призывно поблескивало наточенное лезвие. Рукоять ножа удобно легла в ладонь. Минут десять он бессмысленно крутил его в руках, пока продавец нахваливал свой товар, а потом все же купил, спрятав в карман ветровки.
Я купил его случайно. Мысли такие были у меня много лет назад. У всех одноклассников были свои ножи, но я все не мог найти нужный. Тогда я просто приехал погулять, магазин попался на глаза случайно, а продавец все очень хорошо рассказывал.
Всю обратную дорогу Головкин сжимал в кармане нож. Он полностью погрузился в мир фантазий, ничего вокруг не замечая. Вернувшись в свою комнату в общежитии, он ночь напролет представлял, как пускает в ход отточенный клинок. На следующий день коллеги заметили, что молодой человек выглядит каким-то отрешенным. Девушки сразу сочинили историю о тайной неразделенной любви, к которой Головкин ездил на выходных и из-за мыслей о которой ничего вокруг не замечал.
Через пару недель Сергей получил повестку на военные сборы в Твери. Обучение в академии давало возможность не служить в армии, но взамен требовалось посещать военную кафедру, а также ездить на сборы, которые больше напоминали пионерлагерь, а не воинскую службу. На работе ему дали отпуск, а на сборы требовалось явиться только через пару дней. В первый выходной он прямо с утра отправился на железнодорожную станцию и наугад сел на первую же электричку. Как только в окне мелькнул указатель «Детский пионерский лагерь «Солнышко», Головкин двинулся к выходу. Он сошел на остановке и побрел по направлению к лагерю, лихорадочно сжимая в руках недавно купленный нож.
Детей он увидел прежде, чем дошел до забора лагеря. Они отдыхали на берегу местной речки под надзором пионервожатого. Подростки лет тринадцати-четырнадцати резвились в воде. Их счастливые лица вызывали в нем смешанные чувства. Головкину определенно хотелось смотреть на них бесконечно долго, поговорить с кем-то из них, а затем убить – ведь так с ним намеревалась поступить та шпана возле ипподрома.
Нужно было придумать какой-то план, чтобы отвлечь кого-то из мальчишек и убедить пойти с ним. С компанией двадцатитрехлетний Головкин ничего бы не смог поделать, но с одним из пионеров легко бы справился. Высокий, под два метра, Сергей был намного сильнее любого из них. Впрочем, драться у него не было желания, он жаждал чувствовать чужую жизнь в своих руках, вершить правосудие. А с ножом это было значительно проще.
Стряхнув с себя оцепенение, Сергей двинулся в сторону лагеря и еще долго из-за забора наблюдал за тем, как там устроена жизнь. За эти несколько часов он выкурил целую пачку дешевых сигарет; во рту появился неприятный никотиновый привкус.
Жизнь пионеров шла своим чередом. То и дело кто-то входил и выходил из ворот. В одном из корпусов шел ремонт, так что возле забора были сложены мешки со строительными материалами, и рабочие то и дело устраивали перекур за территорией лагеря. Дети помладше участвовали в каких-то соревнованиях, которые организовал один из вожатых, а старшие подростки слонялись без дела, выискивая возможность улизнуть на волю.
Вскоре показалась компания ребят, веселившихся на речке. Один из мальчиков обернулся и посмотрел на Сергея, будто узнав. От этого сделалось стыдно и страшно, но Головкин продолжал стоять на месте и курить. Он словно впал в ступор, едва справляясь с нахлынувшими на него чувствами.
– У вас не будет сигареты? – поинтересовался подскочивший к нему пионер спустя минут двадцать. Сергей вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял тот самый парнишка. Тщедушный, улыбчивый, со взъерошенными черными волосами и лучезарной улыбкой, подросток был тем, кем всегда хотел быть он сам. Головкин полез в карман и достал из пачки последнюю сигарету.