– И как часто вы практикуете, интересно знать? Часто думаете о том, чтобы убить кого-то?
– Как минимум пару раз в день, – засмеялся мужчина. – Особенно по утрам, когда носки найти не могу.
– У нас тут детям головы отрезают, – недовольно ответил следователь, только сейчас уловив иронию.
– Это, конечно, перебор, – живо согласился врач. – Хотя, знаете… Помню, мы с мамой во время войны ехали в эвакуацию на машине. Нас там человек пять было. Увидели по дороге истерзанный труп, и знаете что?
– Что?
– Поехали дальше. Мы просто очень спешили, понимаете? Нас не шокировало, что кто-то поиздевался над погибшим, а потом пошел себе дальше. В нас не было жалости. Человек ко всему привыкает, в том числе и к жестокости. В то время для нас было обычным делом то, что сейчас сложно даже вообразить, но мы это так не воспринимали. А ваш убийца уже вошел в раж. Теперь он будет совершенствоваться в своей жестокости. Каждое следующее убийство будет все менее тщательно продуманным, но все более кровавым и садистским.
– Увлеченный профессионал? – переспросил Телицын, пристально разглядывая сидящего перед ним человека. Он был уверен, что тот начнет сыпать профессиональными терминами, которыми люди часто пытаются замаскировать свою интеллектуальную беспомощность, но этот карикатурный врач, будто сошедший со страниц романа Гашека, говорил сейчас о вполне конкретных вещах.
– Совершенно верно. Психопат обычно имеет уникальную способность концентрироваться на чем-то одном. В ущерб личным отношениям, чувствам, хобби. В ущерб всему.
– Этот человек занят только поисками новых жертв?
– Сексуальное отклонение тем и отличается от пристрастия, что всегда стремится к расширению, всегда норовит завладеть человеком. Как и любая другая болезнь, оно постепенно полностью поглощает личность. Вполне вероятно, что она у него все еще имеется, а значит, он может заниматься профессионально каким-то делом. Но, скорее всего, страсть к подросткам заставила его искать работу, связанную с детьми.
– Пионервожатый, учитель?
– Да, вполне вероятно. Пионервожатый или учитель подходят, хотя я бы расширил этот список до спортивных тренеров, завхозов, уборщиков в школах…
– Я понял, – оборвал его следователь. – И смертной казни он не боится, вы говорите?
– Полагаю, он ее ищет повсюду.
– То есть?
– Судя по тому, что мне стало известно о преступнике, сексуальная составляющая вопроса для него второстепенна. Его очень интересуют мальчики, которым на вид лет двенадцать. Но в его случае первичное расстройство – садомазохизм, стремление к причинению боли подросткам этого возраста.
– И почему тогда он стремится к казни? – спросил Телицын. Психиатр говорил вроде бы понятные вещи, но произносил их таким тихим, вкрадчивым и мягким голосом, что уже на второй фразе следователь замечал, что теряет нить разговора, а на третьей – начинал клевать носом. Наверное, у врача это было профессиональной привычкой, но поддерживать беседу в таком ключе было сложно.
– Вы не думали, почему они его интересуют, если сексуальная сторона для него вторична? Что-то темное произошло у него в этом возрасте, событие, которое не позволило ему спокойно жить дальше. Возможно, он даже самому себе не признается в этом. Если не вдаваться в подробности, то, убивая других, он метафорически уничтожает себя. Так что смерти он не боится, а вот жизнь его пугает.
– По мне, так он должен быть насильником-отморозком, но никак не учителем, – пробормотал Телицын, когда понял, что пауза затянулась.
– Не путайте садизм с агрессией, молодой человек. Преступник слишком труслив и ничтожен.
– Я понял вас, – вздохнул следователь и многозначительно посмотрел на дверь.
– Фишер, – повторил напоследок психиатр, поднимаясь со стула. Сказывалась профессорская привычка повторять в конце разговора самое важное.
На следующий день все отделение милиции говорило только про Фишера, которого еще вчера все негласно называли Удавом в соответствии с методом убийства. Теперь уже на планерке активно обсуждался вопрос об объединении нескольких дел в одно, а допросить Квачкова приготовились чуть ли не все сотрудники милиции Одинцова, а заодно и вся областная прокуратура. Каждый хотел лично убедиться в том, что мальчик ничего не выдумывает, каждый надеялся на то, что подросток вспомнит что-то еще более важное о той встрече с предполагаемым убийцей. Сам Квачков уже не боялся милиции. Скорее наоборот. Всякий раз, когда сотрудники в форме приходили в школу и снимали его с уроков, чтобы отвезти на допрос, он вставал из-за парты со все более гордым и важным видом. Одноклассники и учителя в такие моменты смотрели на него с восхищением и уважением, так как знали, что подросток – единственный свидетель ужасного преступления. Единственный человек, который может помочь в поисках убийцы.
15Работа с детьми
Двое подростков, хихикая и перешептываясь, шли в сторону серого блочного здания, в котором жил Сергей Головкин. В школьном портфеле одного из них звякала бутылка портвейна «777», всякий раз вызывая новую волну сдавленного смеха.
Наконец они дошли до входа в подъезд, из вежливости поздоровались с незнакомой женщиной, гулявшей с собакой возле дома, и побежали по лестнице на седьмой этаж. Головкин открыл дверь еще до того, как они успели нажать на кнопку звонка.
– Вас никто не видел? – с порога спросил он, тревожно заглядывая за спины подростков.
– Никто, конечно, дядя Сережа. Все, как вы говорили, так и сделали, – обиженно протянул десятиклассник Костя, уже немного привыкший к странностям своего мастера производственного обучения.
Головкин посторонился, пропуская ребят в квартиру. Костя и Рома бросили взгляд на груду вещей при входе. Все это можно было принять за мусор, если бы не запечатанная коробка болтов и несколько невскрытых упаковок с витаминами для лошадей. В остальном интерьер холостяцкой однокомнатной квартиры ничем не отличался от обычной для 1970-х обстановки, растиражированной в советском кино. Повсюду наблюдались приметы запустения и неряшливости хозяина. На подоконнике не мытого с прошлого года окна громоздились пустые бутылки из-под алкоголя. На стуле рядом с тахтой высилась целая гора грязных вещей, приготовленных для стирки. Причем спецодежда, в которой зоотехник обычно работал, лежала вперемешку с парадным костюмом и выходной рубашкой: по мере совершения новых убийств и неуклонного распада личности отношение Головкина к порядку и чистоте менялось.
– В универсаме стирального порошка не было, а идти в другой поленился, – пояснил Головкин, поймав изучающий взгляд Кости.
– А витамины для лошадей вам зачем? – спросил тот, присаживаясь на тахту. Было видно, что ответ ему не очень-то интересен. Все его внимание сейчас было приковано к новому японскому видеомагнитофону, который чудом удалось достать дяде Сереже.
– Продам, – пожал плечами Головкин. – Нужно же на что-то видеокассеты покупать.
– А дорого стоят? – заинтересовался Рома. Он достал из портфеля бутылку портвейна и протянул ее наставнику. Портвейн был платой за просмотр нового боевика. Головкин всегда подчеркивал, что пускает ребят по дружбе, а не за портвейн, но без бутылки подросткам приходить было неудобно.
– Эти дешевые. Дорогие под замком в ветеринарке.
– Что, так хорошо охраняют? Прямо конвой день и ночь стоит? – начал подтрунивать Костя.
– Конвой не стоит, взять в целом можно кое-что оттуда, – задумчиво протянул Головкин.
– А сколько дадут за это? – тут же посерьезнел подросток.
– Лет или рублей? – с издевкой спросил хозяин квартиры.
– Все воруют, – рассудительно ответил Рома. Так рассудительно обычно умеют говорить только дети, повторяющие слова родителей.
– Завтра обсудим. Обдумать надо, – сказал наставник, доставая из шкафа видеокассету с новым боевиком.
Остаток вечера они втроем завороженно следили за перипетиями сюжета «Не отступать и не сдаваться», одного из первых фильмов, в которых снялся мегапопулярный в те годы Жан-Клод Ван Дамм.
На следующий день после занятий в школе Рома снова отправился к дому дяди Сережи. Подросток был так погружен в свои мысли, что не ответил на приветствие той же женщины, которую они с другом встретили накануне. Соседка Сергея Головкина, гулявшая с собакой, заметила, что школьник как-то слишком взволнован.
Рома буквально за минуту взлетел по лестнице на седьмой этаж и нажал кнопку 48-й квартиры.
– Чего тебе? – спросил Головкин, увидев на пороге подопечного.
– Я подумал, мы можем все организовать с аптечкой, если там правда дорогие препараты. Их легко продать? – выпалил подросток.
– Проходи на кухню, – велел мужчина. – Видел барыг возле школы? А рядом с конезаводом? А тех парней со стеклянными глазами, которые у теплотрассы ошиваются? – Рома молча кивал и с каждым следующим кивком казался все более испуганным. – Так вот, все они за любые деньги кое-что оттуда купят, – удовлетворенно закончил Головкин.
– Что я должен делать?
– А что ты будешь делать, когда тебя поймают?
– Что вы имеете в виду? Молчать, конечно, буду. За одиночку меньше дают, – со знанием дела и явно повторяя чужие слова, ответил подросток.
Головкин усмехнулся, сделал шаг назад и внимательно осмотрел подростка – так, будто видел его впервые. Судя по всему, мужчину удовлетворил этот осмотр, потому что он хмыкнул и, ничего не говоря, ушел в комнату. На кухню он вернулся, держа в руках фотоаппарат Polaroid, о котором тогда мечтали буквально все. Еще бы не мечтать! Ведь вместо того, чтобы тратить 36 кадров пленки, бежать в ателье, чтобы ее проявить, и потом, спустя месяц, поражаться тому, как это тебе удалось скроить такую физиономию, можно было просто нажать кнопку – и через пару секунд Polaroid выплевывал маленький квадратный снимок. Несколько мгновений Рома завороженно смотрел на фотоаппарат, а потом поднял непонимающий взгляд на своего наставника.