— А что ты намерен предпринять дальше? — просил Киреевский.
— Скоро узнаешь, — ответил Днищев.
Днищев не стал рассказывать своему другу, что ему удалось не только добраться до файлов с программным психозомбированием в базовом компьютере отца Дионисия, но и обнаружить «ключевую фразу» в кодировке подсознания его паствы. Звучала она так: «Затмение Луны коснулось твоих глаз». К чему она должна была привести и какую вызвать реакцию — Днищев не знал, времени на поиск ключа к шифру в компьютерной памяти не оставалось, надо было спешить покинуть кабинет «пророка» до прихода его секретаря и помощника. Выбравшись через окно на крышу трехэтажного особняка в Сокольниках, который арендовал у мэрии отец Дионисий и где проходили сборища его секты, Сергей спустился затем по пожарной лестнице (охранник мирно посапывал в будке, а с двумя ротвейлерами Днищев успел подружиться загодя), перелез через забор и был таков. Теперь он гадал: какую команду готов отдать своим последователям отец Дионисий? На что он «запрограммировал» их: убийство, самоубийство, всеобщая паника или что-то иное? Этот тщедушный, скелетообразный «пророк» и сам производил впечатление психически ненормального человека. Такие обычно одержимы жаждой власти, но и за ними кто-то стоит. Он приобрел в России уже достаточный капитал и наверняка сумел вывезти его в уютное место — это определенно. Как следует нагадить в «этой стране», так он называл Россию в своих проповедях, пылая к ней генетической ненавистью. Такому бы человеку в Чека работать, уж он бы постарался власть… Днищев правильно оценил устремление отца Дионисия, но ошибся в другом. «Апостол» Жора не покинул Москву, а затаился, также дожидаясь возвращения «пророка». Уж очень ему хотелось поглядеть на то, как голова Днищева слетит с плеч… Ждать оставалось до двадцать второго мая, когда должно было состояться первое «жертвоприношение».
А сейчас, восемнадцатого числа, Киреевский с Днищевым продолжали тихо беседовать, прогуливаясь по Суворовскому бульвару и не предполагая, что ожидает их впереди. Вернее, самые ближайшие планы были ясны: Анатолий должен был ехать читать лекцию в Академии, а Сергей отправлялся на встречу с Юрием Ковчеговым. Тот предлагал перейти к нему на работу и возглавить службу безопасности.
Зарплату можешь назначить себе сам, — сказал по телефону Ковчегов.
— Меня ведь деньги не особенно интересуют, — ответил Днищев. По-моему, сейчас ты способен нанять даже какого-нибудь бывшего генерала КГБ.
— Могу, — согласился его старый приятель. — Но я никому не доверяю. Только тебе.
И хотя Днищев польстился эти слова, но он отказался: работать сторожевым псом даже у своего друга не прельщало. Но Ковчегов уже давно «созрел» для «Русского Ордена», а оставлять его в опасности также не годилось. Ковчегов дал понять, что его телефоны прослушиваются. Помещение офиса, судя по всему — тоже. Об остальном Днищев догадался сам. Значит, из его окружения идет утечка информации — кто-то из служащих или охранников. И Ковчегов постарается прийти на встречу один, если ему удастся ускользнуть от «своих же».
— Возле «Длинного», в час «последней надежды»? — лукаво предложил Днищев.
— Согласен, — догадался Ковчегов. В молодые годы они называли так памятник Маяковскому, а водку в те времена продавали до семи вечера — и «надежда» умирала последней. Потом приходилось изворачиваться и прилагать немало усилий, чтобы достать злосчастную бутылку. А может быть, и правильно? Сейчас Россию буквально залили дешевым спиртом и суррогатом, который можно раздобыть в любом ларьке посреди ночи — по цене чуть выше двух буханок хлеба. И какая от этого радость? Гайдар, придя во власть, первым делом отменил государственную монополию на водку. А если бы у них была такая возможность, они бы раздавали зелье даром, из бочек, прямо на улице — чем больше русских от нее загнется, тем лучше. Во что превратилось взрослое население страны — страшно смотреть. Какая уж тут может быть политическая воля или самосознание нации: руки трясутся, в голове туман, хоть Ельцин, хоть сам черт с экрана — все равно. Молодежь пичкают наркотиками, тех кто постарше — отравой из бутылок, да и женщины от них не отстают, а уж о том, чтобы рожать и речи нет! Еще лет десять и народ вымрет, как динозавры, останутся одни «новые русские» — разновидность популяции корабельных крыс, готовых грызть доски собственного судна. Вот и сосед Киреевского — еще тот «фрукт». Но с ним Днищев решил выяснить отношения немного позже…
В шесть часов вечера Сергей стоял возле памятника Маяковскому, поджидая друга. Этот монумент пока что никто взрывать не собирался, разве что какой-нибудь Евтушенко в приступе падучей. Ковчегов задерживался. Вокруг гудели моторы автомашин, прохаживались парочки, шла бойкая торговля с лотков. Обычная жизнь, даже чем-то напоминающая ту, прежнюю, когда можно было не бояться выйти ночью на улицу, или стоять рядом с памятником пролеткультовскому поэту, словно мишень. С некоторых пор у Днищева появилось это ощущение — что кто-то старательно прицеливается в него и остаются какие-то доли секунд до нажатия на курок. Передернув плечами, Сергей сделал несколько шагов в сторону. За ним не могли следить: сюда он приехал, тщательно поплутав в метро. Но Кротов предупреждал — Мокровец сам начал охоту за Днищевым. Кто же все-таки предатель?
Ковчегов наконец-то появился со стороны ресторана «Пекин», в половине седьмого. Один, без сопровождения. И судя по выражению лица, чувствовал себя довольно весело.
— Даже не представляешь, как приятно ощущать себя снова свободным человеком. Куда хочу — туда и иду! — произнес он, обнимая друга. — Нет, не умеем мы ценить настоящее счастье. И не умеем любить жизнь. Иначе не запирались бы от нее за семью засовами. Как в тюрьме.
— Ты сам выбрал себе такую жизнь, — ответил Днищев. — Кто тебе мешает плюнуть на все и уехать куда-нибудь в деревню, фермерствовать? Ты кажется, когда-то хотел этого?
— Теперь уже не могу. Засосало. Вокруг меня крутятся большие суммы, завязано множество людей. И у них, и у меня обязательства друг перед другом. Я не вправе все так бросить и сказать: «До свидания!». Не поймут. Бизнес — тот же наркотик, Сережа. А сейчас начинается новый передел собственности. Теперь только держись!
— Понятно. А что тебя беспокоит?
— Кто-то взял меня «на мушку». Чувствую это. Пока что идет просто слежка, прослушиваются разговоры… Они словно присматриваются: как со мной поступить дальше? Но скоро поставят диагноз… Структуры Великого князя Столичного, — добавил он, чуть погодя. — Знаешь о чем хотел тебя попросить? Раз не можешь со мной работать, то, в случае чего, позаботься о сыне.
— Брось это, сам воспитаешь, — отозвался Днищев. — Соберись и не раскисай. Мы с тобой еще на его свадьбе погуляем.
— Конечно, если переживем это брожение, — вяло согласился Юрий. — Ты нашел Мокровца?
— Упустил.
— Скверно. За ним числятся кое-какие дела и по моей сфере. А не завалиться ли нам в какой-нибудь самый дешевый и противный кабак? — неожиданно предложил он. — Как в наши годы?
— Таких теперь и не найдешь, — усмехнулся Днищев. — Одни фешенебельные — для «новых русских». А мы с тобой — старые.
— Поехали — поищем?
Сергей не успел ответить. Позади них раздалась серия громких хлопков, похожих на выстрелы, взвизгнули тормоза. Одновременно, и Ковчегов, и Днищев, бросились на землю — к подножию памятника, прямо в свежую майскую слякоть. Мгновенно выхватив «ТТ», Сергей чуть было не выстрелил в сторону заглохшей «волжанки». И только потом сообразил, что эти звуки производила неисправная выхлопная труба.
— Ч-черт! — выругался он и засмеялся, не обращая внимания на вытянувшиеся от удивления лица прохожих, которые стали собираться вокруг них. Смеялся и Ковчегов — от всей души, радуясь будто большой ребенок.
— Ну и нервы у нас с тобой стали! — произнес он, поднимаясь и оттирая дорогой костюм от грязи. — Самое время ехать лечиться на воды.
— Самое время идти в распоследний кабак, — возразил Днищев. — Вот теперь нас ни в какой иной ресторан и не пустят.
— …Сегодня мы поговорим о политике, о том, что происходит в ближнем зарубежье, а конкретнее — в Белоруссии, поскольку тема эта сейчас чрезвычайно важна и очень многое зависит от воссоединения двух братских народов. Я оговорился: по существу, и русские, и белорусы — это единый народ, все равно, что восточные и западные немцы до разрушения Берлинской стены. Александр Лукашенко уже вошел в историю России тем, что в 1991 году оказался в Белорусском парламенте единственным противником расчленения единого государства. Тогда он и шесть таких же депутатов в Москве не побоялись перед оскалом «демократии» выразить народное мнение белорусов и великороссов. Теперь же новому воссоединению мешают реформаторы России, активно поддерживаемые Западом.
Они называют себя «демократами», но игнорируют волю народов во всесоюзном референдуме, когда подавляющее большинство выступило за сохранение СССР, конституцию и Хельсинский Акт о нерушимости границ, а сами дорвались до власти в результате контрпереворотов и беловежского путча. Почти все «президенты» стран СНГ — это бывшие члены политбюро и ЦК КПСС, они могли сохранить свою власть в удельных княжествах, лишь отгородившись от России на националистической антирусской платформе. Потому и тянутся к «НАТО», как к гаранту своей липовой «независимости». В Грузии «гражданин Израиля» Шеварднадзе захватил власть в результате вооруженного мятежа, путем подавления инакомыслящих в Азербайджане в президенты пробрался старый «чекист» Алиев, осенью 1993 года Ельцин залил центр Москвы кровью и навязал России свою конституцию, — но Запад на все эти мерзости закрывает глаза, зато громко кричит о нарушении прав человека в Белоруссии. Называют действительно всенародно и честно избранного Лукашенко «фашистом», «диктатором», а феодальные и чуть ли не рабовладельческие режимы в странах СНГ (особенно это касается Туркменистана, Узбекистана) — демократическими. Двойная мораль. Мировую закулису больше устроит даже Зюганов, чем Лукашенко, который совершенно не ответственен за деяния КПСС. Они объявили ему войну, поскольку боятся, что воссоединение позволит ему стать общероссийским президентом. В таком случае рухнули бы не только олигархические режимы в России и в СНГ, но пришлось бы и возвращать награбленные капиталы, все завоеванные позиции США и Запада были бы утрачены. Кое-кому пришлось бы отвечать по всей строгости закона. Лукашенко не отдал Белоруссии на разграбление приватизаторам, типа Чубайса и Гайдара, открыто выступил против «Нового мирового порядка». Можно констатировать, что как и в 17 веке белорусы стали оплотом сопротивления предателям и врагам России, отстаивающим национальную идею общерусского Православия, удерживающими захватчиков. Авторитет Лукашенко и в России, и в Белоруссии таков, что состоись общенародные выборы обеих стран — и исход их будет предопределен в пользу мужественного и бескомпромиссного борца. Все больше и больше патриотов смотрят теперь на Белоруссию, как на центр славянской цивилизации, откуда может начаться ее восхождение. Ведь Л