списной деревянной ложкой. Икрой же он закусил рябиновую настоечку, налитую невозмутимым слугой в высокий и массивный бокал.
Я стоял у дверей безмолвным истуканом, являя собой тип слуги-хранителя. В какой-то момент Павел сделал неопределенный жест рукой, как будто приглашая меня присоединиться к трапезе, но я остался у дверей, из чего он заключил, что подобное, видимо, не принято, и продолжил свой скромный императорский ужин в одиночестве. Рябчики, судя по всему, ему очень понравились. Как, впрочем, и рябиновая настойка. Он даже обернулся, выискивая того, кто распоряжался заветной бутылкой. Слуга вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Бутылка так и не появилась, и Павел разочарованно занялся рябчиком, но очень скоро повеселел – уж очень ему этот рябчик нравился.
Блюда сменяли одно другое, и у императора явно поднималось настроение. Он опьянел, не столько от наливки, сколько от еды, и я уже не сомневался, что ему понравилась его императорская жизнь. Здесь было много еды, хорошая одежда и вышколенные слуги, и все земные заботы, казалось, отступали на задний план.
Я смотрел на нашего героя, заранее зная, что будет дальше, и вдруг поймал себя на мысли, что я сейчас чувствую то же, что, наверное, чувствовал в подобных ситуациях и Самсонов. Я был наблюдателем. И это оказалось пугающе интересным. Самсонова иногда осуждали за отстраненно-испытующий взгляд на происходящее. Но только так можно было увидеть то, что все остальные попросту не замечали.
Павел все-таки проявил характер. Отыскал взглядом слугу, ответственного за разлив рябиновой настойки, и благодушно сказал:
– Что-то ты, братец, плохо справляешься. Налей-ка!
И хотя это было сказано совсем не грозным голосом, слуга подчинился. У меня не было возможности его остановить, хотя и следовало бы – я опасался, что его величество так наберется, что с ним потом не будет сладу.
Поскольку трапеза катилась к завершению, я позволил себе возвратить государя к делам.
– По поводу завтрашнего дня, ваше величество, – учтиво сказал я. – Предстоит принимать парад войск – совместно с прусским посланником. В какую форму прикажете облачиться войскам?
Павел, занятый пирожным, поднял голову и задумчиво посмотрел на меня.
– В парадную, – неуверенным голосом произнес он, глядя на меня во все глаза: не глупость ли он сказал.
Я с готовностью кивнул, подтверждая, что его величество приняли мудрое решение. Моя поддержка благотворно подействовала на Павла. Он снова вернулся к своему пирожному. Оказывается, не такое уж сложное это дело – царская жизнь. Приятного в ней больше, чем сложностей. Так, наверное, представлялось императору. Он откушал пирожных, запил их душистым чаем и окончательно сомлел.
– Прикажете постелить? – осведомился я.
Император с сомнением посмотрел на меня, на свою роскошную, до сих пор не застеленную кровать и надолго задумался. Вроде бы только что пробудился от полуденного сна, а уже хочется прилечь. Я кивнул расторопным слугам, и те засуетились, взбивая подушки на лебяжьем пуху. Павел зевнул. За бутафорским окном было темно. Ночь близка, стало быть, пора отдохнуть от государственных забот.
– Кружилинское дело, – напомнил я. – Как изволит распорядиться ваше величество?
На государево чело набежала тень.
– Отменить пока что, – ответил Павел, поразмыслив. – Ничего с ним не делать. Завтра все в подробностях выслушаю, тогда и порешим.
И снова по нему было видно, что он остался доволен той легкостью, с которой разрешались все вопросы.
Павла облачили в ночную рубашку и уложили в постель. В общей сутолоке я покинул царские покои, и когда слуги стали расходиться, Павел меня не обнаружил. Из-за прозрачного с одной стороны зеркала я видел, как император в беспокойстве оглядывается, отыскивая меня, и не находит. Наконец успокоился, его лицо обрело выражение задумчивости. В его жизни произошли крупные изменения. Их предстояло осмыслить, приведя в порядок растерзанные необычностью происходящего мысли.
Оператор, стоявший с видеокамерой рядом со мной, обернулся ко мне и выразительно покачал головой: подобную комедию он видел впервые. Но это было еще не все. Я показал ему жестом – погоди, мол, сейчас начнется самое интересное.
Пришел Демин и встал рядом.
– Все готово? – спросил я его шепотом.
Он кивнул.
– Начинайте.
Демин скрылся в дальнем углу павильона, откуда вскоре раздался неясный шум и крики. Из своего укрытия я видел, как император поднялся на локте. Пришло время моего появления. Я придал лицу выражение крайней тревоги и ворвался в Павловскую опочивальню.
– Мятеж! – выдохнул я. – Гвардейцы во дворце!
Императора будто подбросило пружиной.
– Мятеж, ваше величество! – доложил я, бешено вращая глазами. – Гвардейцы обнажили шпаги! Двое слуг уже лишились живота!
Вряд ли он понял, что лишиться живота означало лишиться жизни, но испугался преизрядно. Лицо, пару минут назад еще сохранявшее благостное выражение, побелело, а во взгляде плеснулся ужас.
– Павел Первый был убит! – сообщил я. – Сегодня как раз ночь с одиннадцатого на двенадцатое марта одна тысяча восемьсот первого года! Та самая ночь, ваше величество! Я думал, что мы сможем этого избежать, но что-то не получается.
Император смотрел на меня остановившимся взглядом. Он прозрел свою незавидную судьбу и, кажется, начинал терять присутствие духа.
– У нас два пути! Остаемся здесь и пытаемся подавить мятеж или скрываемся во «временном коридоре»! Тогда трон переходит к вашему старшему сыну, Александру Первому.
Это был очень важный момент. Бороться или бросить все, чтобы спастись. Император почти не раздумывал.
– К черту! – не задумываясь, решил он. – Возвращаемся!
– В будущее?
– Ну конечно! – Его прежняя жизнь уже не казалась ему такой уж невыносимой.
Я покачал головой.
– Что такое? – обеспокоился Павел.
– С этим сложности. Можем не успеть.
Его лицо пошло пятнами.
– Давайте попробуем прорваться в прошлое, – предложил я, – где вы были стрельцом.
– Что за времена? – уточнил император.
– Эпоха Петра Первого. Он еще совсем юн. И все реформы – впереди.
– Я там – стрелец?
– Да. Мы проверяли, сведения точные.
– А вы?
– Что – я?
– Вы там кто? Вы ведь будете со мной?
– Конечно, – успокоил я его. – Но про меня сведений никаких. Не успели навести справки.
Шум за стеной нарастал.
– Принимайте решение, ваше величество! – поторопил я. – Иначе будет поздно!
– В прошлое! – решился император. – В стрельцы!
Он забирался в глубь веков, надеясь там укрыться от всех невзгод.
Я с готовностью кивнул и хлопнул в ладоши. Появился наш гипнотизер, но сейчас его невозможно было узнать: накладная борода и грим сделали свое дело.
– Вот! – сказал я императору. – Этот человек проводит нас во «временной коридор». Сначала – вас, потом меня.
Павел с надеждой воззрился на нашего спасителя. Прошло всего несколько минут, и император впал в состояние, очень похожее на сон. Гипнотизер распрямился над царским ложем и удовлетворенно произнес:
– Готово!
Тотчас же появился Демин, Светлана и множество других людей. Светлана обняла меня и счастливо засмеялась.
– Послушай! – сказала она. – Такого я еще не видела!
Невменяемого императора переложили на носилки и понесли прочь.
– Может, хватит? – смеясь, спросила Светлана. – У него и без того впечатлений выше крыши.
– Нет! – твердо сказал я. – Все отснимем, как намечали.
Виктора уже перенесли в соседний павильон.
– М-да, – сказал я, оглядываясь по сторонам. – Он немало удивится, я думаю.
А гримеры уже тянули меня к зеркалу.
– Побольше краски, – попросил я. – Все должно выглядеть эффектно.
Через некоторое время я выглядел так, будто только что надо мной учинили допрос в застенках гестапо. Лицо было в кровавой раскраске, и даже белая рубашка навыпуск, в которую меня облачили, была сильно орошена «кровью».
– Бедненький! – с непередаваемой печалью произнесла Светлана и погладила меня по голове.
– Не плачь, Ярославна! – приободрил я ее. – Прорвемся. Вот только Виктора жаль. Для него все так хорошо начиналось.
Герой передачи сейчас выглядел не лучше меня. Ему наложили фальшивые рубцы, а на левой руке так вообще была рваная рана. Она смотрелась очень живописно.
– Ужасно! – выдохнула Светлана, увидев эту картину.
– Нормально, – оценил я. – Мне нравится.
Примчался гипнотизер. Он уже был загримирован.
Виктора уложили на пол и приковали цепью к стене. То же самое проделали и со мной. Несколько человек в «окровавленных» одеждах вповалку упали рядом с нами. Мы находились в темнице. Низкий каменный свод нависал над нами, красноречиво демонстрируя незавидность нашей судьбы. Сквозь крохотное зарешеченное окно пробивалась полоса света. От окружающей нас обстановки становилось холодно и нехорошо. Я вздохнул и кивнул стоявшему наготове гипнотизеру. Он привел Виктора в чувство и стремительно упал на пол, отвернувшись от нас.
Массивная металлическая дверь захлопнулась, лязгнул засов, и я увидел, как мой собрат по несчастью вздрогнул. Он открыл глаза и бездумно воззрился на каменистый свод. Целая минута понадобилась ему на то, чтобы осознать происшедшие вокруг него перемены. Наконец он увидел меня, окровавленного, и отшатнулся. Звякнула цепь, которой он был прикован к стене. Эта цепь совершенно его обескуражила.
– Что, Козьма, плохо? – спросил я его тихим голосом истерзанного в пытках человека.
Он недоверчиво посмотрел на меня.
– Сущие звери, – доложил я ему. – Пятьдесят плетей! Думал, помру. Уже распрощался с тобой, Козьма.
Он придвинулся ко мне и спросил горячим шепотом:
– Что происходит? Где мы?
– В петровских застенках. Меня зовут Викулой, вас Козьмой. Не пытайтесь им ничего объяснять, иначе объявят колдуном и сожгут на костре.
Лицо моего Козьмы потемнело.