Б. Очень злая. Она работала медсестрой в больнице. Она сказала, что отца выгнала из дома мама, что мама — распутная женщина. Потом она мне сказала, что Скоро у меня будет новый отец. Она не обманывала меня.
В. Эта соседка была замужем? У нее была семья? Как ее звали?
Б. Георгина. Нет, она не была замужем. Она, как и я, была ужасно некрасивая.
В. Потом у тебя появился отчим?
Б. Как сказала Георгина, так оно и случилось. Мама привела в дом другого мужа.
В. Как ты относилась к своему отчиму?
Б. Я ненавидела его… до смерти ненавидела. Но потом…
В. Говори, не стесняйся.
Б…потом, когда мне исполнилось шестнадцать лет, мне стали по ночам сниться сны… Мне снилось, что он хочет забраться ко мне в постель, что он хочет меня… Мне нравились эти сны… Но всякий раз кончалось тем, что мне снилось, будто сейчас в комнату войдет мама и… От страха я просыпалась в холодном поту.
В. И часто тебе это снилось?
Б. Каждую ночь. Мне нравилось, но я ужасно боялась… мама появлялась как раз, когда мы… и я просыпалась от страха.
В. Ты рассказывала кому-нибудь об этих снах?
Б. Георгине.
В. Ты рассказала ей и то, что ненавидишь своего отчима?
Б. Я ей все рассказывала. У Георгины я пряталась и тогда, когда мама сердилась на меня, повсюду искала и никак не могла найти.
В. Отчего ты боялась матери?
Б. Мне казалось, что она знает, какие сны мне снятся.
В. Кто тебя научил прятаться от нее?
Б. Георгина.
В. Чему тебя еще учила Георгина?
Б. Она говорила: «Если ты так ненавидишь его и хочешь избавиться от этих твоих снов — убей его… Избавься от него, и от снов своих избавишься. Иначе ты тронешься в уме».
В. Часто ли она тебе так говорила?
Б. Всегда. Я ходила к ней каждый день…
В. Она заставляла тебя рассказывать о том, что делается у вас дома?
Б. Да. И всякий раз хотела, чтобы я пересказывала ей свои сны. А потом советовала: «Если хочешь избавиться от него и от своих снов — убей его».
В. Она тебе советовала и как именно его убить?
Б. Да. Она научила меня сделать так, чтобы никто на меня не мог подумать. Она говорила, что знает, как это сделать.
В. Как?
Б. Сделать отчиму укол морфия, когда он спит… а потом взять веревку и закинуть ее за крюк, чтобы люди подумали, что он сам повесился.
В. Что ты ей ответила?
Б. Что разве же я могу такое сделать?.. У меня не хватит на это ни смелости, ни сил… Тогда она показала мне шприц. Сказала, что это совсем не трудно — сделать укол. Потом она сказала, что если я боюсь, то она сама мне поможет.
В. Что было потом?
Б. Однажды вечером, когда мамы не было дома, отчим, и вправду стал приставать ко мне, ну совсем как мне во сне снилось. Я испугалась и начала кричать. Он побил меня и отпустил. Тогда я убежала к Георгине.
В. Сколько тебе тогда было лет?
Б. Семнадцать. Отчим сказал, что я дура дурой и что так и помру старой девой.
В. Ты рассказала матери о случившемся?
Б. Нет, но кто-то подкинул ей записку про это. Она спросила: «Правда?» Но я испугалась и стала кричать, как в тот раз, когда отчим полез ко мне.
В. А Георгина что сказала?
Б. Что это из-за него со мной приключился нервный припадок, что я должна отомстить ему, убить. И что она мне во всем поможет.
В. Ты убила своего отчима? Или кто-то другой это сделал?
Б. Георгина.
В. Где ты была в это время?
Б. Там же, на месте… Я хотела ему отомстить, но мне не хватало смелости. А Георгина мне обещала помочь. Отчим тогда как раз заболел. Мамы не было дома, она уехала в деревню. Врач велел сделать ему укол, я и позвала Георгину. — «Детка, — сказала она мне, — пришло твое время!» Но…
В. Рассказывай все подряд, не торопись… Что тогда произошло?
Б. Георгина вместо укола, который прописал ему врач, вколола ему морфий. А я стала вся дрожать от страха.
В. Ты потеряла сознание?
Б. У меня сделалось темно в глазах, и потом я будто в яму какую черную провалилась…
В. Когда ты пришла в себя, кто был рядом с тобой?
Б. Георгина.
В. Что она делала?
Б. Она обняла меня, поцеловала, стала хвалить. Сказала, что я оказалась очень смелой… в что сделала все точь-в-точь как она меня учила. И тогда я увидела, что он висит в петле… И опять я как в яму провалилась.
В. Что было потом?
Б. Больше я ничего не помню, а когда я очнулась, мне сказали, что я в полиции, потому что убила человека.
В. Кто разговаривал с тобой в полиции?
Б. Комиссар… он велел, чтоб я ему все рассказала.
В. Что же ты ему рассказала?
Б. Все, что узнала от Георгины.
В. Тебя спрашивали, отчего ты это сделала?
Б. Да.
В. Что ты ответила?
Б. Что я убила его из-за любви.
В. Откуда ты могла знать, что именно ты его убила?
Б. Мне Георгина сказала.
В. Где сейчас Георгина?
Б. Не знаю, с той ночи я ее больше не видела.
Заключение: психическая природа пациентки обусловлена развитием ее личности в психогенной среде, в условиях, способствовавших повышенной внушаемости со стороны. На этом фоне и произошел стресс, вызванный попыткой к изнасилованию со стороны отчима. Невротический срыв объясняется болезненными сексуальными отклонениями пациентки и агрессивностью отчима. Их совокупность дала толчок к появлению у Лукреции Будеску патологических наклонностей, непосредственно связанных с проявлениями эротомании. Давление, осуществленное со стороны Георгины, подтолкнуло пациентку на совершение преступления, якобы разрешающего психический конфликт и воспринимаемого больной как допустимое и возможное, подготовило тем самым сферу подсознания к его совершению. И хотя преступление было совершено другим лицом — а именно Георгиной, — внушить девушке мысль, что это она убила отчима, не представляло особого труда. Следует отметить, что во время совершения самого убийства и непосредственно после него Лукреция Будеску потеряла сознание и не могла отдавать себе отчет в происходящем.
В переводе на общедоступный человеческий язык выводы доктора Спиридона звучали бы приблизительно так: убийство совершила Георгина, с преступной изобретательностью свалив вину на душевнобольную Лукрецию Будеску. Если это было действительно так, то можно предположить, что и в нашем случае кто-то другой убил Кристиана Лукача и старается ввести следствие в заблуждение, будто это сделала все та же бывшая пациентка Титуса Спиридона.
Прокурор Бериндей прибыл на место раньше и, как мы и условились, ждет нас на улице. По судорожному пожатию его руки я понимаю, как он взволнован. Он сразу вводит меня в курс событий:
— До сегодняшней ночи все нити, казалось бы, сходились к Лукреции Будеску… Теперь же, черт меня побери, совсем голова идет кругом! Кто, кто на этот раз сорвал печать и взломал дверь?! И что нас ждет там, наверху?.. Я не желаю новых трупов, капитан, хоть это вам понятно?!
Я отмалчиваюсь. Григораш же отвечает ему с вечной своей невозмутимостью:
— Было бы здоровье, все остальное приложится.
— Вам-то, конечно, море по колено! Знай щелкаете себе фотокамерой, снимаете отпечатки пальцев, делаете анализы — и все! А потом сваливаете все это на нас и умываете руки!
А у меня все не идут из головы эти несколько страничек записей доктора Спиридона. Вот почему я слушаю лишь вполуха то, о чем мне взволнованно толкует прокурор. Поднимаясь по лестнице, я продолжаю мучительно размышлять о выводах, к которым пришел доктор в результате проведенного им сорок лет назад эксперимента. В наше время подобные методы никого уже не удивляют и заключения, сделанные на их основе, не подвергаются сомнению. Да и «пентатол» давно широко применяется для лечения обширного круга психических заболеваний. Но что касается правовой стороны применения таких методов, то она далека еще от официального узаконения. В ходе судебного разбирательства их результаты не могут быть приняты в качестве улики или доказательства вины. Однако мне они могут быть полезными. Каким образом? Очень просто — мне следует сопоставить заключение доктора Спиридона с результатами экспертизы, которую провел Григораш. На чем настаивает психиатр? На том, что преступление в 1940 году совершила не Лукреция Будеску. Что доказала экспертиза? Что отпечатки пальцев на ампуле также принадлежат не ей. Отводя, однако, от нее подозрения, я обязан ответить на вопрос: возможно ли, чтобы по прошествии стольких лет было совершено преступление, повторяющее один к одному способ, которым был убит отчим Лукреции Будеску? Как объяснить это более чем странное совпадение?
Мы останавливаемся перед дверью мансарды Кристиана Лукача. Знакомая уже картина: печать сорвана, замок взломан, дверь полуоткрыта. Григораш первым входит в дверь со своей фотокамерой. Мы ждем по эту сторону порога. Прокурор молчит, едва сдерживая бешенство. Впрочем, и меня приводят в ярость эти бесконечные вторжения в опечатанную квартиру.
— Входите! — зовет нас Григораш.
Прокурор уступает мне право переступить порог первым. Входя в дверь, я вспоминаю о недавнем риторическом вопросе Бериндея: «Что нас ждет там, наверху?!»
Я оглядываю с порога комнату. В тусклом свете осеннего дня я все же ясно различаю все предметы обстановки. Постель, скажем, нетронута и подушки под покрывалом, как и прежде, походят на человеческое тело. В затылок мне возбужденно дышит прокурор.
На лестнице слышны шаги.
— Наверное, это женщина, которая сообщила, что дверь опять взломана, — предполагает Бериндей.
Так оно и есть — это домработница каких-то жильцов с первого этажа.
— Пусть пока не входит! — говорю я Бериндею, он кивает головой и спускается вниз, чтобы предупредить женщину.
Я нахожу выключатель, и мансарда сразу наполняется голубоватым неоновым светом, похожим на свет того же пасмурного осеннего дня. И сразу же в глаза мне бросается то, отчего я застываю на месте как вкопанный.
— Магнитофон! Магнитофон на месте!..
И в следующее же мгновение замечаю возле магнитофона несколько кассет и микрофон. По-видимому, тот, кто взломал дверь, торопился и не успел положить кассеты на обычное их место — в ночной столик.