— Эка важность, шеф! Каждый ученик четвертого или пятого класса знает, как измерять площадь… Но что я там вижу, Дед! Если глаза мне не лгут, на велосипеде к нам спешит старшина Амарией.
По пыльной дороге, перерезающей поля, мчался велосипед. Майор достал карманный бинокль размером с табакерку и без труда установил, что человек, который ехал напрямик к ним, был старшина милиции села Сэлчиоара.
— Должен признаться, я ошибся в расчетах. Я был уверен, что кто-нибудь появится, но никак не предполагал, что это будет старшина милиции…
— То есть кто должен был появиться, Дед?
— Кто-нибудь, дорогой мой, но не он. Кажется, мы зря потратили время на эту комедию.
— Тогда порвать бумаги с цифрами-метрами?
— Нет, дорогой мой, рвать-то ничего не надо, еще не известно, на что они могут пригодиться.
Майор и его подчиненный встали. Панаитеску, как бы желая загладить свою вину, что он не справился с простейшими расчетами, стал отряхивать брюки Деда от приставших колючек.
Амарией приблизился с той максимальной скоростью, какую позволяло ему выбранное средство передвижения. Он отчаянно нажимал на педали и, пренебрегая осторожностью, перемахивал через дорожные ухабы, рискуя упасть каждую секунду. Нетрудно было сделать вывод, что известие, с которым мчался старшина, было чрезвычайно важным. Еще издалека он делал им какие-то непонятные знаки рукой.
Наконец он резко затормозил, протащив длинные ноги по земле, и, едва переводя дыхание, сказал:
— Товарищ майор, на проводе Бухарест, полковник Леонте перезвонит вам через четверть часа. Садитесь на раму, я мигом отвезу вас, иначе опоздаете. Товарищ Панаитеску… Извини меня, но на этот драндулет я могу посадить только одного…
— Ничего страшного. Поезжайте, а я за вами своим ходом. Но будь осторожен, товарищ старшина, а то Дед очень чувствительный, у него камни в почках. Объезжай, будь добр, ухабы. Свет не сойдется клином, если он и опоздает чуть-чуть.
Дед уселся на раму велосипеда — так он не ездил с детства. Старшина на сей раз поехал куда осторожней.
— Ты с ним разговаривал, дорогой мой? — спросил Дед с безоблачным спокойствием, чтобы приободрить переволновавшегося старшину.
— Да, Дед, лично я! Меня и спрашивали. Слава богу, что я был на месте! Впервые мне позвонили из самого Бухареста!
— И что тебе передали?
— Ничего, Дед, но голос, если позволите, был сердитый. Мне кажется, товарищ Леонте в курсе до мелочей, потому что он спросил, верно ли, что вы измеряете тот участок земли, что находится возле Форцате.
— Полковник так спросил?
— Да, Дед. Я удивился, откуда он знает. Я чуть было не свалился со стула, когда он меня спросил про это оттуда, а я здесь понятия не имел, где вы находитесь.
— Дорогой мой, это превзошло все мои ожидания! — И Дед даже заерзал от радости, заставив старшину вцепиться в руль.
— Вы рады, Дед?
— Рад, очень даже, дорогой мой… Вон, гляди, видишь лужу? Давай через нее, прошу тебя, я хочу вспомнить детство. В ту пору большой радостью для меня было залезть в самую большую лужу.
— А вдруг она глубокая? Как бы не свалиться!
— Дорогой мой, ты забыл, что такое приказ?
— Есть, товарищ майор! — И Амарией, изо всей силы нажав на педали, въехал прямо в лужу.
— Дед, одного я не понимаю, или, может, у вас все иначе, чем здесь. По-нашему, когда звонит начальник — это дурной знак. Тут не жди приятных новостей, а я вижу, вы…
— Ты хотел сказать, что я прыгаю от радости, так знай, что ты не далек от истины, хотя при такой транспортировке прыгать невозможно…
Они выехали на окраину села, и велосипеду больше не пришлось преодолевать препятствия. Дворами они подрулили к милицейскому посту, и Дед, насвистывая, направился к новому зданию, еще пахнущему свежей побелкой. Он едва открыл дверь, как пронзительно затрезвонил телефон. Сержант почти мгновенно взял трубку.
— Да, здравия желаю, товарищ полковник! Да, товарищ Дед здесь, да, здравия желаю, сейчас даю…
Дед взял трубку и сел на стул, который пододвинул ему старшина. На проводе был сам полковник Леонте, и заговорил он отнюдь не спокойно. Голос Леонте звучал так громко, что Амарией хотел выйти из помещения, чтобы не присутствовать при очевидно секретном разговоре, но Дед сделал ему знак остаться, и старшина остался. Он лишь почтительно отошел к окну и, вытянувшись по стойко «смирно», стал смотреть на большую пустынную улицу села.
— Слушай, Дед, что там у тебя происходит? Трое суток от тебя ни звука, зато я узнаю, что ты перемерял земли кооператива. Товарищи жалуются, что ты мешаешь им проводить уборочную кампанию.
— Раз я меряю землю, товарищ полковник, значит, у меня на то есть серьезные основания.
— Но какая связь между смертью девушки и землей, Дед? Неужели ты забыл, что мы живем не во времена частной собственности, когда из-за межи…
— Товарищ полковник, весьма сожалею, что вас побеспокоили, но, вероятно, я в этом виноват. Тот факт, что вам сигнализировали, вам, который находится в пятистах километрах отсюда, а мне ничего не сказали, означает, что, в сущности…
— Ладно, Дед, шутки в сторону. Занимайся своим делом, промеряй хоть само небо. Удивляюсь, но знаю, ты деликатный человек и зря не станешь мешать людям трудиться…
— Я и не мешаю, товарищ полковник, но у меня такое впечатление, что кому-то я все же помешал, и для меня это просто радость. Я ждал, что мне велят прекратить мерять землю. Значит, ее надо мерять…
— Дед, долго тебе еще необходимо там задерживаться? Ты уверен, что речь идет не о смерти… то есть не о несчастном случае?
— Я только теперь в этом убедился, товарищ полковник. Речь идет совсем не о несчастном случае, — повторил Дед, нажимая на последние слова и настойчиво глядя в сторону окна, где стоял старшина. Тот никак не реагировал, но поза его самопроизвольно из «смирно» превратилась в «вольно».
Дед положил трубку на рычаг и довольно потер руки, думая о хорошем обеде. С улицы послышался голос. Амарией открыл окно.
Дед повернулся к окну и увидел на дороге председательскую машину и самого председателя, машущего им шапкой.
— Поехали пообедаем, товарищ майор! Нехорошо, если вы хоть разок не отобедаете у меня… Я был занят, но сегодня освободился пораньше.
— С удовольствием, товарищ Урдэряну, с огромным удовольствием. Подождем моего коллегу. Он скоро придет, и мы пожалуем к вам вместе, а аппетиты у нас волчьи.
Председательская машина с Прикопе за рулем тронулась, и Дед, оставшись со старшиной, сказал:
— Я бы должен всерьез на тебя рассердиться, Амарией.
— Почему, товарищ майор? Что я такого сделал, здравия желаю?
— Всему свое время, дорогой мой, свое время, а сейчас время обеда, о котором я давно мечтал, — сказал Дед и, открыв дверь, вынул свой карманный бинокль, чтоб поглядеть в поле: в окуляре майор увидел своего шофера, шагавшего к селу со скоростью, на какую только был способен.
17
Председатель Урдэряну жил на околице. У него был большой дом, двор, за ним сад, а потом маленький березняк спускался к берегу Муреша… Двор был обнесен с фасада железной оградой, выкрашенной в светло-зеленый цвет, под стать окраске самого дома, а по бокам — дощатым забором, каждая планка которого оканчивалась вверху вырезанным сердечком.
Прежде чем пригласить гостей в дом, Урдэряну захотел показать им свое хозяйство: курятники, бетонный свинарник с водосборными канавками, огромный хлев, добротнее дома, разделенный на два крыла сараем для сельхозинвентаря и сеновалом. Сарай пустовал, а в хлеву, где поместилась бы и дюжина коров, Дед увидел только одну с совсем маленьким теленком, который еле держался на ногах. Урдэряну подошел к нему и ласково почесал бугорки на его головке, обтянутые нежной кожицей, — будущие рожки.
Дед тоже решил погладить теленка, но, когда он коснулся влажной мордочки, пахнущей молоком, корова, не спускавшая глаз с пришельцев, замычала.
— Ему второй день пошел! — сказал Урдэряну. Панаитеску с напряженным вниманием следил за председателем.
— Зачем вы тратились на такую махину? Хлев, можно сказать, необитаем! — спросил майор, когда они вышли во Двор.
— Местная традиция. Хлев строился давно. Я говорил, кажется, а если не говорил, ручаюсь, что вам говорили другие. Я не здешний, приехал сюда при коллективизации, лет двадцать с лишним назад и строил, как эти люди, раз остался среди них. Если бы строил дом сейчас, то, конечно, сделал бы все по-другому и не воздвигал бы хлев, как дворец. Вообще-то мне и в голову не приходило, что я останусь тут. Так решили товарищи, и я остался. Не всегда человек делает то, что хочет, — добавил он, потирая лоб. — Сам я с юга Бэрэгана, из села, расположенного между Дунаем и дорогой Воров, была там такая дорога; я удивляюсь, что дорожные строители, когда проектировали шоссе на Констанцу, не провели его там, это самый короткий путь и самый укрытый, — сказал Урдэряну и вытащил ведро воды из колодца, вылил ее в таз, принесенный женой из дома. — Вот моя половина, — представил он женщину маленького роста, еще сохранявшую следы былой красоты.
— Теперь уж половина нужна мужику лишь для того, чтобы обстиран был и покормлен, не так ли, Василе? — откликнулась она и улыбнулась, показав белые и здоровые зубы. — Ну, пожалуйте в дом, раз он вас привел, он всегда так делает, очнуться не успею, гости уж на пороге, а мой господин заранее предупредить не может, нет у него времени. Таковы все председатели, — продолжала она, улыбаясь.
— Ты, Эмилия, так с гостями разговариваешь, что они подумают, будто через силу их принимаешь.
— Ну, их-то я приму, как всех принимаю, а тебя вот как чужака приму, больно редко домой заявляешься.
— Она — арделянка, за словом в карман не лезет, смолоду у нее язычок, как жало, иначе бы я и не пустил здесь корни, — сказал Урдэряну, приглашая гостей на широкую веранду, увитую виноградом. — Ты, Эмилия, неси, что у тебя есть, здесь и поедим, не холодно. — И, не дожидаясь ответа жены, подвинул стол от стены на середину веранды. Панаитеску посчитал себя обязанным помочь хозяину и придвинул две лавки к столу.