— Ага, — бормочу я, — видно, поэтому я не узнал букет… Коньяк высшей марки, четырнадцать леев стопка!
А, так бы и говорили, тогда понятно. Отпиваю еще глоточек, прежде чем перейти в атаку.
— Это ты Ромикэ?
Он самый. Ремус Балабан, к вашим услугам. Меня к тебе послал Дудуш Тебейка.
— Племянничек?
— Он. Велел тебе сказать, что я от Дудуша Фрайера, дескать, так ты его лучше вспомнишь.
— Шутник!
— А что ты можешь дать адрес его папаши, он тоже шутил? Дядя Ромикэ морщит лысину.
— Гм… Он так сказал?
— Только что. Дескать, его папаша с ним уговорился, чтобы связь держать через тебя.
— М-да… только вот какая штука: где он остановился, я и сам не знаю.
— Как так?
— Так. Когда человек пятнадцать лет отсидит, он уже всего, даже тени своей, боится, хоть за ним и грехов никаких нет… Марин заходил ко мне пару раз — не домой, а сюда, — только вот адрес оставлять никак не хотел.
— А как же тогда, если его сын будет искать?
— Мы условились, что Дудуш мне скажет, что ему надо, и, когда Марин зайдет, я ему передам.
— Понял…
— Если хотите, вы тоже можете ему передать, даже записочку черкнуть, я вам сию минуту бумагу и карандаш…
Этого мне еще не хватало!
— Нет, спасибо, дело срочное. Он мне нужен позарез, прямо сейчас. Он когда еще зайдет?
— Это только господу богу известно. Я и так его уже три дня не видел.
Делаю вид, что достаю из кармана платок, и вытягиваю за уголок сотенную, чтобы ее было видно через стойку.
— Выходит, ничего нельзя сделать?
Глаза бармена косятся на купюру, кажется, он впадает в глубокое раздумье.
— М-да… прямо не знаю… Нехорошо получается, Дудуш вас вроде как бы зря только гонял… Нехорошо как-то получается…
Затем, когда его коммерческое чутье подсказывает, что сцена длится достаточно и что я категорически не расположен добавить ни лея, он решается:
— Не хочется отпускать вас ни с чем. Сегодня вечером, около семи, Марин должен зайти к одному своему приятелю тут, по соседству, по Дука-Водэ, 35. Его зовут Йоргу Мэлэеру. Скажете ему, что я вас прислал.
Роль воровского эмиссара начинает меня угнетать, но имя, произнесенное дядей Ромикэ, кажется, направляет меня по верному следу. Йоргу Мэлэеру — это тот самый старьевщик с черного рынка, через которого Марин Тебейка пытался пятнадцать лет назад сбыть пару украшений, купленных на фальшивые деньги. Будь у меня хоть капля соображения, я бы раньше догадался, с кого надо начинать. Дешевле бы обошлось.
Со сдержанным вздохом подвигаю бармену через стойку сотенную. Пока он поклонами выражает свою признательность, я думаю, что хотя бы сэкономил четырнадцать леев за жидкость с запахом хлорки и медицинского спирта. Но нет, я не знаю людей. Уже у выхода меня настигает голос дяди Ромикэ:
— Эй, любезный, а за коньяк?
Испепеляя его взглядом, возвращаюсь, расплачиваюсь, а у него еще хватает наглости не дать мне сдачи с трех бумажек по пять леев.
Дождик кончился, но дорогу развезло, и ботинки заляпаны грязью. Если бы не это, у меня был бы, наверное, вид человека, который совершает свою послеобеденную прогулку. Я нисколько не тороплюсь. Во-первых, до срока, названного дядей Ромикэ, остается три четверти часа. Кроме того, я еще не знаю, как лучше действовать. Караулить у дома, дождаться Тебейки, а потом выследить, где у него хаза? Или арестовать его тут же, на месте? Или, может, ждать его в открытую, а там уже — сообразуясь с обстоятельствами? Немного поразмыслив, выбираю третье. В конце концов, Тебейка меня не знает, наше столкновение в бывшей мастерской произошло в темноте, и потом, есть еще этот выпавший из мозаики кусок, этот провал в моем стройном логическом построении…
Когда я нахожу номер 35 по Дука-Водэ, часы показывают без четверти семь. Уже порядком стемнело, хотя тучи рассеялись, и от этого приходят меланхолические мысли про осень. Значит, так, я вернулся из Швейцарии пятого октября, в понедельник, а сегодня воскресенье, то есть одиннадцатое. Меня вдруг пронзает мысль, что через несколько часов исполнится ровно месяц, как убили Дана Сократе. У меня нет суеверий относительно круглых дат, но сегодня вечером, ей-богу, что-то должно произойти…
Однако Йоргу Мэлэеру, вышедший на порог ветхого домика в недрах огромного двора, одним своим видом способен разрушить подобные предчувствия. Он представляет собой полную противоположность типу жулика с толкучки. Передо мной высокий, изысканный господин за шестьдесят, с костлявым лицом английского лорда, с серебряной, тщательно причесанной шевелюрой. Одет он так, как будто явился с визитом в собственный дом: строгий темный костюм, безукоризненно белая рубашка, галстук точно в тон костюма. Подавленный такой элегантностью, я в смущении гляжу на свои ботинки, облепленные уже не только уличной, но и дворовой грязью.
— Господин Мэлэеру?
— Да, это я. С кем имею честь?
— Я — Николае Испас. Меня к вам направил дядя… я хочу сказать, господин Рему с Балабан.
— Чем могу служить?
— Господин Балабан сказал, что сегодня вечером я могу встретить у вас Марина Тебейку.
— В самом деле, он должен зайти. Хотите подождать?
— Если не побеспокою…
— Никакого беспокойства. Впрочем, он должен быть с минуты на минуту.
Все это слишком просто, слишком просто…
— Я, кажется, слышал о вас от Марина, — продолжает мой амфитрион. — Вы ведь его старый приятель, вы с ним были знакомы еще задолго до той неприятной истории…
— Именно.
— Да, да… Николае Испас… припоминаю…
Совпадение? Каприз старческой памяти? Чувствую приближение опасности, но не знаю, откуда она грозит и под каким видом… Отступать поздно, Когда звучит гонг, надо драться, иначе тебя дисквалифицируют.
— Пожалуйте в дом, — приглашает Йоргу Мэлэеру. Хорошенько вытираю ноги о коврик у входа и следую за ним в маленький салон, меблированный со вкусом и без всяких претензий. Двое мужчин, возраста примерно того же, что и хозяин, поднимаются мне навстречу.
— Позвольте вам представить господина Николае Испаса, старого друга нашего дорогого Тебейки. Знакомьтесь, пожалуйста: это — Марук Бедросян, сын того самого Бедросяна, который держал лучшую в Бухаресте кофейню. До войны. А об этом господине вы, конечно, слышали, несмотря на вашу молодость: Дезидериу Варлам, знаменитый жокей, гордость румынского ипподрома.
Сын кофейни Бедросян имеет вид беломясой горы, из-под вершины которой смотрят два черных добродушных глаза. У гордости румынского ипподрома — к стыду своему, должен признаться, что не слышал о таком, да и на бега не хожу, — лысая круглая голова на карликовом теле, и если что у него и бегает, так это глаза. Я пожимаю сначала рыхлую и влажную руку, потом — ручку размером с мой большой палец и с трудом сдерживаю улыбку. Если меня и ждет опасность, то исходит она не от этой безобидной троицы…
Мы рассаживаемся по стульям, происходит обмен любезностями, Дезидериу Варлам повествует о каком-то древнем случае на скачках, Йоргу Мэлэеру занимает гостей парой благопристойных бородатых анекдотов, затем Марук Бедросян исчезает на кухне, откуда возвращается с четырьмя чашечками кофе — в качестве блестящего подтверждения своей генеалогии. Атмосфера даже приятная, но вот уже половина восьмого, а мой Тебейка что-то запаздывает.
Первым констатирует это вслух хозяин:
— Что могло случиться с Тебейкой? Он всегда такой пунктуальный… — И добавляет: — Но чтобы он не пришел — это исключено.
— Только нам его опоздание совсем ни к чему, — вступает карлик.
— Подождем еще немного, — предлагает Бедросян.
— Время не ждет, дорогой Марук!
— Видите ли, господин Испас, — чувствует необходимым объяснить мне Мэлэеру, — мы люди маленькие, пенсионеры. Что нам надо от жизни? Пить мы не пьем, путешествовать не путешествуем, что же касается женщин…
— Хи-хи, — тоненько смеется Дезидериу Варлам, — женщин лучше не касаться…
— У нас осталась одна радость, — продолжает Мэлэеру. — По воскресеньям собираемся тут, у меня, выпить по чашечке кофе, какой только Марук умеет приготовить, и раскинуть скромный покер, как в добрые старые времена. Играем по маленькой, нам важна сама игра, а не выигрыш.
— И вы приняли Тебейку в свой крут?
— У нас был другой партнер, наших лет, но он скончался два месяца назад, царство ему небесное. А тут как раз вернулся Тебейка после той неприятной истории. Ну, мы и решили пригласить его. Втроем — никакого интереса…
— Йоргу, а что, если мы предложим господину Испасу сыграть с нами несколько партий, пока не придет Тебейка? — мягко произносит Марук Бедросян.
— Хорошая идея, дорогой Марук! — загорается карлик, — Вы ведь играете в покер, господин Испас?
— Да… но… я, право, не знаю…
— О, на этот счет можете быть спокойны, — усмехается Мэлэеру. — Мы играем по-стариковски, ставки — один-два лея, без эксцессов. Если у нас кто за весь вечер выиграет сотню, мы считаем, что игра была азартнейшей.
В конце концов, какие мотивы могут быть у Николае Испаса, старого приятеля Марина Тебейки, уклониться от такого приглашения?
Хозяин вытаскивает из-за шкафа древний ломберный столик с зеленым сукном и подогнутыми ножками. Раскладывает его посреди своего маленького салона почти ритуальными жестами. Мы садимся вокруг, и Бедросян достает из кармана новенькую колоду карт.
— Мой вам подарок!
Карты раздаются, и по первым же ставкам я убеждаюсь, что заявка Мэлэеру на умеренность себя оправдывает. Я, конечно, не игрок, если мне и случается взять в руки карты, то разве что в приятельском кругу, при почти символических ставках, или в каких-то особых обстоятельствах, но даже мне осторожность трех пенсионеров кажется преувеличенной. Бедросян начинает торг с трех леев, Мэлэеру ставит один лей явно на отличной карте, а карлик, имея трех тузов, не решается накинуть три лея при блефе, который учуял бы и ребенок. Когда я открываюсь, он стучит себя кулаком по лбу и на несколько минут разражается охами и ахами. На кону у нас хорошо, если набирается 4–5 леев.