— Не знаешь, Челнок?
— Что я, гадалка? Может, зуб на тебя имеет…
— Или на тебя. Ты говорил, он мытарил тебя четыре месяца.
— Сказал я такое?
— Разве нет?
— Окстись! Приснилось. Ша! Вот они, входят.
Силе внимательно посмотрел на него и приник ухом к перекрытию.
Крестьяне ушли. Начальник отделения рапортовал:
— …Таково правило у сторожа: прибирает одежду и дожидается, чтобы пришли голыми в село… Часа через четыре после его последней проделки я получил циркуляр. Проверил документы, они в порядке. Посмотрите сами.
Последовала долгая пауза, затем послышался голос майора:
— Да, вроде в порядке…
— А все-таки я подумал, что не мешает на них взглянуть. Если бы они знали за собой вину, то не пришли бы за одеждой, я и послал ребят им наперерез.
— Но они пришли.
— Пришли… Сторож Митрий заговорил им зубы и дал нам знать через односельчанина… Чуть было их не взяли. Они исчезли в последний момент.
— Жаль!
— С вашего разрешения, далеко они уйти не могли. Мужики поджидали их на всех направлениях. Наши считают, что они притаились в пруду и дожидаются темноты.
— М-да… Какого дьявола он задерживается?
— Кто, простите?
— Сержант с собакой. Димок вцепился в руку Силе:
— Хана! Пес сразу нас унюхает!
— Что ты предлагаешь?
Челнок почесал затылок в задумчивости.
— Выйти из берлоги.
— Как? Светло ведь… Глаза вора сузились.
— Ша! Каиафа! По-моему, он что-то чует!
В самом деле, подперев ворота, Митрий Киперь внимательно разглядывал стропила…
Над селом проносились тяжелые тучи, налитые влагой. Ветер срывал кружевные накидки с цветущих черешен, волочил их по дворам.
У корчмы остановился грузовик. Из-под брезента выглядывали три гроба. Димок мигнул многозначительно:
— Хошь, устрою тебе похороны, дядя?
— Шутить охота?
— Нисколько! Я серьезно.
Силе недоумевал. Вора распирало, и он выпалил скороговоркой:
— Если удастся забраться под крышки, только они нас и видели!
— То есть?
— До сих пор не дошло, дура? Видишь номер машины? Она не здешняя. Водитель пропустит рюмку-другую да и включит скорость. Кто станет проверять документы у мертвецов?
— В этом что-то есть…
— Поехали!
Зелень в глазах Беглого посветлела.
Тяжелые редкие капли лупили по крыше, вбивали мокрые гвозди в пыль улицы. Затем разверзлись хляби небесные, и в одно мгновенье село залило водой.
— Аида! — сказал Челнок.
Они слезли вниз и стали пробираться вдоль заборов. Дождь опустил тяжелые занавеси, в трех шагах ничего не было видно.
В несколько прыжков они оказались в кузове. Димок постучал по крышке гроба:
— Можно?
— За нами смерть гонится, а у тебя на уме одни глупости. Залезай скорее.
— До встречи на том свете!
— Типун тебе на язык!
Грузовик шел на полной скорости, тормоза стонали на поворотах.
Беглый приподнял крышку:
— Димок!
Вор высунул голову:
— Что, кляча, дрейфишь?
— С этим водителем прямым ходом попадем в больницу!
— Это бы еще ничего. Как бы не попасть туда, где нет ни боли, ни печали, ни вздоха, — пропел Димок.
— Брось свои глупости. Я постучу ему в окошко.
— Ты что, сдурел? Мы еще не выкарабкались, погоди.
— Как бы не было слишком поздно!
Грузовик притормозил, и беглецы исчезли под крышками. В кузов влезли два торгаша с множеством корзин. При виде гробов они по-христиански перекрестились:
— Да будет им земля пухом!
Уселись сзади и заговорили, уверенные, что их никто не слышит.
— Смотри у меня, гусей по восемьдесят, не дешевле!
— Не беспокойтесь, батя!
— Как не беспокоиться? Запрашивай сто, чтоб можно было уступать. И при сдаче не опростоволосься. Сначала давай 5 леев…
— Да знаю, знаю! Пока шарю по карманам, покупатель, может, и забудет….
Старик, поглядывая на гробы, проговорил, качая головой:
— Вот она какая, жизнь! Стараешься, гребешь себе, а вот с чем уходишь! С четверкой досок… Яйца пусти под конец, слышь, Нелу, когда на рынке поредеет. Начни с лея с полтиной… А ну, глянь, тама ли они?
— Тама.
— Да не яйца, дурак! Покойники.
— Что ты, батя! Упаси меня господь!
— Глянь!
— Да ни за что на свете! Тшшкэ глянул и глаз лишился, теперь милостыню просит.
Старик посмотрел на него с презрением:
— Материна школа! Набожный!.. Болван!
— Болван? А с Прибэу из Чокэнешть что было?
— А что было?
— Поспорил, что пойдет ночью на кладбище и воткнет нож в тещину могилу. Ведьма мучила его и после смерти, на себя не похож стал человек.
Глаза старика заискрились интересом.
— Подумать только! Ну и что?
— Тьма была — хоть глаз коли. Он выдул для храбрости пол-литра сливянки и подался.
— Один?
— Один. Наутро парни должны были увидеть воткнутый в могилу нож, и тогда Прибэу выигрывал. Так они нашли его самого, седого и полоумного.
— Попиты!
— Помешался со страху. Как он нож воткнул, так послышался стон. Он — удирать, а тут его за полу кто-то держит…
— Тьфу ты, нечистая сила!
— До сих пор гниет в больнице.
Димок только посмеивался. Он тоже слышал эту историю: парень воткнул нож в полу собственного пиджака…
Шальная мысль стукнула ему в голову. Он потихоньку приподнял крышку, высунул руку и похлопал торгашей по коленям.
Они обомлели, волосы у них встали дыбом. Увидев высунутую из гроба руку, они с воплями перемахнули на ходу через борт…
В боку горы неприветливо зияла темная пасть пещеры. Ветви елей и огромные, недавно свалившиеся обломки скал надежно скрывали ее от праздного любопытства. Из котла долины поднимался пар, затяжной дождь косо срезал вечерние тени.
Уже больше четверти часа Силе тер две палочки в надежде добыть огонь. Малый наблюдал за ним с деланным равнодушием. Они промокли до нитки, холод давал о себе знать все сильнее. Когда Силе, матерясь, бросил наконец палочки, Челнок вытащил из кармана спички.
— Попытай этим способом, петух. Силе позеленел:
— Что ж ты, прыщ, мучаешь человека?
— А ты не просил…
— Черту ты душу продал, Митря! Вор улыбнулся:
— Я целиком ему продался!
Они разожгли костер. Языки пламени жадно поглощали тьму, цепляющуюся за стены. Беглецы огляделись. Пещера была низкая, сужающаяся к входу, в случае надобности она могла приютить три-четыре человека, не больше. Дым уходил в щель, увлекаемый дыханием горы.
Димок обшарил корзины торгашей. Он поклонился Силе:
— Что прикажете подать?
— Что посоветуете?
— Овечью брынзу, печеные яйца и гуся на вертеле…
Одежда подсохла, от костра шло приятное тепло, провизии было вдоволь. Димок смаковал приключение в кузове:
— Сколько живу на свете, не видал таких патретов!
— Чумной ты, Митря!
— Как из пушки вылетели, головами вперед, слово чести!
Они хохотали до слез.
— Как бы не повредились, бедняги…
— Куда там! Рванули через поле, не разбирая дороги! Во здорово, если мусора возьмут их вместо нас…
— Пускай и они переночуют в отделении.
Димок задыхался от хохота, держась руками за живот. Силе хлопнул его по спине.
— Эй, малый! Слышь, Митря! Гляди, помрешь со смеху! Димок зажарил трех гусей. Умял одного как одержимый, запихивая в рот обеими руками. Набив брюхо до отказа, он привалился на бок.
— Гляди, я как на седьмом месяце…
Силе бросил кость в огонь и вытер руки о порты.
— А ты обжора.
— Занятие-то — ничего!
— Привык, видать, у матушки…
— Там мне одни кукиши доставались.
Димок ковырял в зубах ногтем мизинца. Профессор откопал на дне кармана окурок. Они выкурили его, затягиваясь по очереди.
— Так, говоришь, чуть было не забил тебе баки Каиафа?
— Надо признать, он был бесподобен!
— Чепуха! Я ж его раскусил! За версту чую продажу! — Как?
Димок улыбался огню. Ответил не сразу:
— Нечистый поддевает меня рожками: «Внимание, Димок, мой мальчик, это Каиафа!» А почувствую укол рожек — все! Ушки на макушке. Как ушел из исправительной…
— Да, ты же обещал рассказать. Вор сплюнул.
— В другой раз.
— Никак стыдишься?
— Черта с два!
— Так в чем же дело? Расскажи, Митря, все равно делать нечего.
Ночная мгла отступала, сквозь дождь изредка прорывались огненные стрелы. Димок ковырял палкой угли, всматриваясь в них.
— В тюряге накололи двоих: Тити Спину и Агарича, воров в законе. Комиссары — на нас, прицепились ко мне из-за шрама на патрете. Через неделю прописали в исправительной.
— На пользу пошло. Ты исправился, тьфу-тьфу, не сглазить… Челнок улыбнулся горько:
— Вот те крест, самому что ни на есть скверному там и научился! Что ты! Тюряга просто рай, лоно Авраамово! Знаешь, чем нас лупцевали? Железными прутьями с сигарету толщиной, как удар — так кожа лопается. Не успевали штопать! Будь ты святой, все равно били, гады! Вздохнул — получай, засмеялся — получай, повернулся — получай!
— Ужас!
— Меня затолкали в столярку вместе с Санду Менялой, Припоном и двумя ворами из Галаца, они попали под поезд лет пять назад…
— Которые грузовые поезда чистили?
— Да, братья Пырцулете. Только война кончилась — упарила засуха, сам директор сосал лапу. В Аушвице и то больше травы было, чем во дворе исправиловки, слово чести! С тех пор не терплю зелени. Листья, брат, жрали, кору.
— Брось заливать!
— Чтоб мне не жить!
— Что же вам давали?
— На завтрак — тминный суп, на обед — тминный суп и три картошины, на ужин — тминный суп. И вот так восемь месяцев кряду! Меня рвало от одного его вида. Ни единый опосля такой школы не пошел по праведному пути, одни воры да рецидивисты тюрьмы заполонили…
— Там и познакомился с Трехпалым?
Челнок криво улыбнулся и кивнул. Он точил о камень «перо», найденное в корзине.
— Чем ты его держишь на кукане?
— Мой туз, чего лезешь!