— Нет.
— Ну и дурак!
В дверь постучали. Вор спрятал свои игрушки и быстро уткнулся в книгу. Вошла хозяйка с подносом, на котором стояли тарелка печенья и три чашечки кофе.
— Я вам не помешаю? Силе всплеснул руками:
— Что вы, мадам Анджелеску! Право, вы ставите нас в неловкое положение.
Старушка ласково улыбнулась:
— Пока жив был супруг, мы пили кофе вдвоем. Я привыкла… Она посмотрела на Димка. Вор шевелил губами, не отрываясь от книги.
— Прервись, Дем, — предложил Беглый.
— Правда! Вы слишком много читаете, господин доктор. Малый поднял руки:
— Повышение квалификации!
Эти слова принадлежали к числу немногих, которые ему дозволялось произносить при хозяйке.
— Мне кажется, вы излишне мучаете себя.
— Что поделаешь!
— Дело в том, — поспешил вмешаться Беглый, — что мой коллега родился в семье книжников, для которых весь смысл человеческого существования сводится к тому, чтобы грызть гранит науки…
Димок тут же изобразил жертву семейной традиции, способную вызвать слезу. Хозяйка присела в кресло у письменного стола. На ней было скромное домашнее платье с кружевным воротничком. Единственным ее украшением был перстень с синим камнем — капля чернил на пальце. Казалось, она сошла со страниц иллюстрированной книжки — миниатюрная, улыбчивая бабушка, ребенок с белыми волосами и морщинистым лицом.
— Господин Дем как две капли воды похож на одного моего ученика. Сейчас он концертирует в Зальцбурге. Рауль Падина, скрипач, вы, конечно, о нем слышали…
— Разумеется! — Беглый был настроен на шутливый лад. Он повернулся к Димку: — Ты, конечно, тоже слышал его игру?
Вор улыбнулся, как мог приятнее, качая головой.
Минуты, проводимые в обществе хозяйки, были его крестом. Он покрывался потом, давился кофе, изо всех сил стараясь не чавкать.
— Вы преподавали музыку? — любезно поинтересовался Силе.
— Давала частные уроки. Когда-то имела счастье играть под дирижерскую палочку Энеску… затем в Европе — с Сарелли. Он был лучшим исполнителем Моцарта. Затем пришла война, тяжелые времена, кому тогда было до концертов?
— В самом деле.
— Я никогда не могла похвастаться крепким здоровьем. Много лет провела в санатории.
— Легкие? — проявил профессиональный интерес Димок.
— Нет. Малокровие. — Она грустно улыбнулась. — Так закончилась, едва начавшись, моя артистическая карьера…
Беглый хотел было закурить, но удержался. В доме царил запах айвы и лаванды. Вор добросовестно ковырял в ухе мизинцем. Силе легонько стукнул его носком по голени, малый с перепугу икнул.
Мадам Анджелеску деликатно отвела глаза и поставила чашечку на край письменного стола.
— По-видимому, у меня не было большого таланта. Истинное дарование, я убеждена, способно укрепить слабое здоровье.
— Вы много путешествовали? — спросил Беглый поспешно, видя, что старушка ступила на опасную стезю.
— Относительно. Испания, Италия, Австрия, северные страны… — Она улыбнулась. — В бомбежку сорок четвертого я потеряла дом, унаследованный от отца. Он был хорошим врачом. Его трактат по экспериментальной хирургии изучают и сегодня.
Она заглянула в книгу Димка. Вор немедленно закашлялся. «Если она вздумает спросить мое мнение, конец!» — было написано у него на физиономии.
— Выдающаяся работа, — поспешил на выручку Беглый. — Мой коллега особенно ценит ее…
— Подходящая, подходящая… — закивал Димок.
— Мой супруг погиб в автомобильной катастрофе. — Она вздохнула, — Я хочу сказать, что утратила все, кроме воспоминаний. Они — единственное приобретение, которое никто не может у меня отнять. Турне по Европе доставили мне радости, которыми я живу по сей день. Когда идет дождь, и я плохо себя чувствую, и мне не хватает и того, и другого, гнетет одиночество, я вспоминаю день, когда впервые увидела собор Саграда Фамилия в Барселоне. Это случилось в тридцать втором году. Была весна, цвели рощи лимонов и апельсинов… Вы не можете себе представить, господа, как выглядит Андалусия, когда цветут апельсины! На мне тогда было белое платье с маками… Или визит на Капри… Там я познакомилась со своим будущим мужем. — Она засмеялась: — Четверть часа мы разговаривали на плохом итальянском и только потом поняли, что оба — румыны… — Глаза ее засверкали. Она стала вдруг значительно моложе. И поднялась. — Простите меня, пожалуйста.
— Что вы, мадам Анджелеску, нам было очень приятно…
— Это старые истории, которые сегодня никому не интересны.
— Напротив. Я тоже люблю путешествия. Ребенком я засыпал с атласом в обнимку… Десяти лет мог с закрытыми глазами нарисовать контуры материков, по ночам видел во сне, как пробиваю себе путь в одиночку по джунглям Амазонки… — Силе пожал плечами. — К сожалению, не всем мечтам суждено осуществиться. Жизнь ведет нас путями, в которых ничего общего с грезами, а если им случается совпасть, вмешивается судьба, и опять ничего не выходит.
Старушка ласково улыбнулась:
— Фаталист в столь молодые годы? Вера в судьбу приходит обычно тогда, когда устаешь бороться.
Беглый покачал головой:
— Иногда человек устает очень рано… — Он махнул рукой, как бы стремясь отогнать печальные мысли. — В самом деле, воспоминания — это единственные приобретения, заслуживающие того, чтобы вложить в них душу. Грустно, однако, в сорок лет иметь одни лишь воспоминания…
Вор сидел как на иголках. Старушка это заметила и сказала, застенчиво улыбаясь:
— Вам необходимо заниматься, а я разболталась.
— Вы не так поняли! — поспешно возразил Беглый. — Доктор Дем хочет обратиться к вам с просьбой, но не смеет.
— С какой же?
— Сыграть нам Паганини. Он обожает «Каприччио»… Мадам Анджелеску густо покраснела.
— Как вам сказать… Последний раз я играла несколько месяцев тому назад.
— И тем не менее…
— Боюсь разочаровать вас.
Малый выкатил глаза, с ненавистью уставился на Силе. Взволнованная старушка поднялась.
— Минуточку. Я только возьму скрипку. Едва они остались вдвоем, Димок взорвался:
— Слушай, Беглый!
— Ничего, очень даже здорово, пообтешешься маленько. От тебя же за версту слободкой несет! Внимание, превратись в слух и мотай головой в знак того, что, мол, нравится.
— Я тебе это припомню!
— Кроме того, было бы неестественно, чтоб интеллигентные люди, доктора…
— Прижму же я тебя когда-нибудь! Прижму так, что тебе самому пондравится!
— Тсс!
Мадам Анджелеску положила на письменный стол толстую кипу нот.
С вором сделалось дурно. Он достал сигарету, но, встретив взгляд Беглого, вздохнул и засунул ее в пачку.
— С чего начать? Прошу вас, выберите сами.
Димок перебрал альбомы и остановился на самом тонком.
— Вы любите доклассическую музыку? — Умираю по ней…
Старушка зарделась:
— Это меня радует. Я тоже ее люблю.
— В нашем распоряжении целый вечер, — подсказал Беглый. Как только мадам Анджелеску принялась настраивать скрипку, Димок сделал томную мину и усиленно закивал. Почувствовав сильный удар по ноге, он покосился на Беглого. Тот подал ему знак не спешить.
Старушка начала застенчиво, еле касаясь струн. Но вот из скрипки полились глубокие рыдания. У вора волосы встали дыбом! Он глядел на ехидную улыбку Беглого и готов был придушить мучителя…
И вдруг вместо старушки вор увидел цыгана Оанчу. Закрыл глаза, но образ стал только четче. Это был скрипач с Колентины, обремененный кучей детишек, прокормить которых стоило тяжкого труда. Играл он только на поминках бедняков. На свадьбы приглашали оркестрики Тэтэраша или Борчага, в кабаках был спрос на молодых да пригожих музыкантов, чтоб по вкусу дамочкам, — как туда сунешься?
Димок знал его давно — встречал по ночам, когда цыган возвращался домой после поминок с кутьей в корзине. «Играешь, Оанча, нет тебе отдыха!» «Куда денешься, господин Челнок, семья большая…» Как-то Оанча прибился к буфету со спиртным в Рахове, играл зеленщикам, бывало, давали монетку-другую. Однажды во время драки кто-то выхватил у цыгана скрипку и хватил корчмаря по голове. Скрипка разлетелась в щепки. Пока подоспела полиция (дело вышло мокрое), хулиганы разбежались. Ищи ветра в поле!
Шесть месяцев вкалывал Оанча в каменоломне, чтобы купить новый инструмент. Труд тяжкий, от музыканта остались кожа да кости. А по весне отправился за новой скрипкой. Димок догнал его на пустыре. Несчастный так и не понял, кто его повалил, а поднявшись, обнаружил, что карманы пусты.
Вечером вся слободка шумела: цыган Оанча повесился.
Беглый зачарованно следил за пальцами женщины. Они то выплясывали чарльстон на струнах, то вдруг останавливались, вибрируя. Старушка играла, вглядываясь куда-то в сетку дождя, глаза ее блестели странным светом. Интересно, о чем она теперь думает?
Возможно, о том дне, когда впервые надела шелковые чулки и сделала высокую прическу, чтобы прогуляться весной по проспекту Виктории, запруженному извозчиками и господами в канотье, галантно приподнимающимися перед флорентийскими шляпками. Напротив ресторана «Бон тон» цветочницы предлагают букетики ландышей, на углу у Драгомира Никулеску разносчики газет выкрикивают: «Убийство на улице Бэрэцией! Мисс Румыния имеет шансы стать Мисс Вселенной!»… А может быть, вспоминает о первой прогулке в гондоле под мостом Риальто и как она покраснела, потому что венецианец слишком настойчиво разглядывал ее декольте… А может быть, ей видится сцена, полная света и цветов. Она выходит на поклон в десятый раз, но овации не прекращаются…
Сердце Беглого сжалось. Он сожалел о своей проделке. Старушка ушла, засыпанная благодарностями. Димок кипел:
— Есть сигареты?
— Не смей говорить, что не понравилось!
— Придет мой черед, поглядим, как пондравится тебе!
Они открыли окно и жадно затянулись. Дождь перестал. По дорожке медленно ползали улитки с мокрыми домиками на спине. Димок задумчиво курил.
— Повидала бабка свет. Поездила за тридевять земель.
— Естественно. Большой талант.