– Говорят, что несмотря на то, что граф продал его очень дешево, именье великолепное и стоит вдесятеро дороже, – отвечал Долинский.
– Сколько же мог Неелов заплатить?
– Сорок тысяч.
– Однако, значит у него есть средства, – задумчиво проговорила Селезнева, видимо, окончательно примирившаяся с выбором дочери.
– Вероятно, – равнодушно ответил Сергей Павлович.
– В таком случае, поезжайте в Москву, – заговорил снова Аркадий Семенович, – я сегодня же заготовлю письмо Любе. Эх, сколько ты причинила мне горя, злая девчонка! – воскликнул старик, и из глаз его выкатились две слезы.
Это был первый взрыв его отчаяния при посторонних. Что он переживал со дня бегства дочери в кабинете, знали только стены этой комнаты.
– Когда же мы поедем? – спросил Сергей Аркадьевич.
– Завтра, с курьерским поездом, – отвечал старик Селезнев. – Вам удобно? – обратился он к Долинскому.
– Я всегда к вашим услугам…
Аркадий Семенович пристально посмотрел на молодого человека и только теперь понял, сколько и он пережил за это время.
Человек так устроен, что поглощенный своим горем, никогда не замечает горя ближних.
– Благодарю вас, – с чувством пожал Селезнев руку Сергею Павловичу.
Отъезд на завтра был решен.
В этот же вечер Аркадий Семенович пригласил Елизавету Петровну в свой кабинет и заставил ее пересказать те наблюдения, которые она сделала за период пребывания в доме над Любой.
Дубянская повиновалась, хотя ей было очень тяжело сообщать свои теперь осуществившиеся подозрения.
В настоящее время ей казались они настолько выясненными, что она мысленно жестоко укоряла себя, что не последовала совету Анны Александровны Сиротининой и не сообщила их родителям Любовь Аркадьевны.
«Любящую девушку трудно удержать…» – припомнилась ей в виде некоторого утешения фраза той же Сиротининой.
– Это были все лишь одни мои предположения, – закончила свой рассказ Елизавета Петровна, – до встречи господина Неелова, беседующего с Машей, я не могла точно доказать их и боялась оскорбить Любовь Аркадьевну необоснованным обвинением…
– Я понимаю вас, – пожал ей руку Аркадий Семенович, – у вас прекрасная душа и доброе сердце… Я думал, что у моей девочки тоже доброе сердце… Я ошибся…
– Она полюбила… и не могла совладать со своей любовью. Все, Бог даст, устроится, и она будет счастлива… – заметила Дубянская в утешение огорченному отцу.
– Дай-то Бог! Дай-то Бог! – задумчиво произнес он.
XXIVВ Москве
Долинский, молодой Селезнев и Елизавета Петровна Дубянская по приезде в Москву остановились в гостинице «Славянский Базар», заняв два смежных номера, и с того же дня принялись за официальные и неофициальные розыски.
Первые были безуспешны, по справке адресного стола, дворянина Владимира Игнатьевича Неелова в Москве на жительстве не значилось. Что же касается до Любовь Аркадьевны, то она и не могла быть записанной, так как убежала из дома без всяких документов.
Ее метрическое свидетельство лежало, и теперь в дорожной сумочке Елизаветы Петровны, переданное ей Аркадием Семеновичем Селезневым, как необходимое при браке, в совершение которого он не верил.
– А если и обвенчались они где-нибудь в селе без бумаг, так, пожалуй, священник и не записал в книги, а брак-то такой едва ли действителен… Тогда пусть запишет и на свидетельстве сделает надпись… Уж вы похлопочите, успокойте меня, – сказал Аркадий Семенович Дубянской во время беседы их в кабинете накануне отъезда.
– Найти бы только, а я уже все сделаю и настою, чтобы оформить как можно крепче, – отвечала Елизавета Петровна.
– Непременно, как можно крепче.
На другой же день по прибытии в Москву, Долинский и Селезнев поехали за шестьдесят верст по смоленской железной дороге, где верстах в пяти от станции лежало именье, купленное Нееловым у графа Вельского.
Тут они напали на некоторый, но весьма туманный след.
Неелова и Любовь Аркадьевну они там не нашли, но им сказали, что барин с молодой барыней пробыли несколько дней в имении, а затем уехали.
– Куда же они уехали? – спросили в один голос Долинский и Селезнев.
– А уж этого не могу знать… Мне барина не допрашивать, – отвечал староста, он же управитель имения.
– Кто-нибудь же возил их на станцию?
– Вестимо, возили… Михайло-кучер возил.
– А где этот Михаило?
– Да, чай, на конюшне спит… Я пойду, пошукаю его.
– Пошукай, пошукай.
Вскоре перед лицом обоих приятелей явился Михаило.
– Ты к какому поезду возил Владимира Игнатьевича с барыней?
– Надо быть, к часовому…
– Это, значит, в Москву?
– А уж не могу знать, не то в Москву, не то в Смоленск.
– Как так?
– Да так, в ту пору у нас на станции перекресток… С обеих сторон поезда приходят…
– Тэк-с…
Таким образом, вопрос, возвратился ли Неелов с Селезневой в Москву или поехал дальше на Смоленск, Брест, Варшаву и даже за границу, остался открытым.
Во время этого отсутствия Долинского и Селезнева в Москве, Елизавета Петровна сама, сидя у себя в номера, получила неожиданные сведения о беглянке при тяжелых, впрочем, для Дубянской обстоятельствах.
Не прошло и часу после отъезда молодых людей, как в номер, занимаемый Елизаветой Петровной, постучались.
– Войдите.
Вошел лакей гостиницы и сообщил, что госпожу Дубянскую желает видеть какой-то господин по тому делу, по которому она приехала в Москву.
– Просите! – сказала очень заинтересованная Дубянская. Через пять минут незнакомец вошел в номер.
При виде его у Елизаветы Петровны вырвался крик ужаса, гнева и горя.
Перед нею стоял Егор Степанович Алферов.
– Елизавета Петровна, – заговорил он дрожащим от волнения голосом. – Не отвергайте человека, которого привело к вам раскаяние. Вы видели, что я сумел обмануть и судей, и присяжных, и сделался снова полноправным и свободным человеком. Следовательно, не страх, а глубокое, мучительное раскаяние в том, что я осиротил и обездолил вас, приводит меня к вам.
– Вы лжете! Такие, как вы, раскаиваться не могут. Вы пришли сюда все под влиянием той же постыдной страсти, которой вы преследуете меня с первого дня нашего знакомства.
– Вы несправедливы ко мне, – перебил он с мольбой в голосе. – Не скрою от вас: я люблю вас более собственной жизни и переживаю муки ада от сознания, что эта любовь остается навеки безответной. Но я пришел просить не любви вашей, а только одного слова прощения.
– Ну и что же было бы, если бы я простила вас?
– У меня осталось бы счастье посвятить вам всю свою жизнь, все мои мысли, – ответил он просто.
– Дружба преступника.
– Нет, дружба человека, который был преступником.
– Не станете ли вы уверять, что исправились?
– Да, Елизавета Петровна, беру Бога в свидетели, что с той минуты, в которую я заглянул в вашу чистую душу, все нечестное стало для меня ненавистно! О, сжальтесь надо мной…
Он неожиданно для Дубянской бросился перед ней на колени.
– Не бросайте меня в тьму безысходного отчаяния… Я так измучился! Пощадите!.. Будьте для меня тем же светлым ангелом надежды, как и для всех, кто вас знает.
– Встаньте, – сказала Елизавета Петровна. – Может быть, я прощу вас, когда буду убеждена в вашем исправлении.
– Благодарю, благодарю вас, – прошептал Алферов, по лицу которого струились слезы.
Он схватил край ее платья и горячо прижал его к губам.
– А теперь уйдите, – проговорила молодая девушка. – Я не могу больше выносить вашего присутствия.
– Позвольте мне остаться еще несколько минут, и я скажу вам вещи, которые докажут вам, что я и до этого старался быть полезен, если не вам самим, то вашим друзьям. Вы ищете Любовь Аркадьевну Селезневу?
– Да, а вы знаете где она? – с поспешностью спросила Дубянская.
– Она здесь, в Москве, вместе в Нееловым.
– Так дайте мне ее адрес… Я пойду к ней…
– Я сам не знаю, где они живут… Он тщательно скрывает это…
– Они обвенчаны?
– Нет. Он, кажется, даже собирается жениться на одной богатой купеческой дочке…
– Несчастная! Одна, в чужом городе и в руках негодяя! – воскликнула Дубянская.
– Теперь она не так одинока… У нее есть добрая и умная подруга.
– Кто это?
– Мадлен де Межен.
– Шансонетная певица?
– Она бросила сцену… Она теперь невеста Савина.
– Этого мошенника?
– Он оправдан.
– Вы тоже оправданы! – не удержалась Елизавета Петровна.
Алферов подавил вздох.
– Я прошу вас только повременить говорить кому бы то ни было о сообщенном мною вам. Я достану адрес или, в крайнем случае, устрою возможность вам видеться с Любовь Аркадьевной.
– Хорошо, но устройте это как можно скорее.
Егор Степанович поклонился и вышел.
Оставшись одна, Елизавета Петровна Дубянская почувствовала себя крайне несчастной.
Ей начало казаться то, что она оскорбила память отца, снизойдя до разговора с его убийцей, то, что раскаяние этого человека было глубоко и искренно, что было бы грехом отвергнуть его окончательно.
Девушка то плакала, то молилась, то глубоко задумывалась и измучила бы себя окончательно, если бы эту борьбу дочернего чувства с долгом христианским не прервало возвращение ее спутников.
Они рассказали ей все, что узнали в имении Неелова.
– Невозможно было добиться лишь одного, куда они уехали из имения, – заметил Селезнев.
– Да, это вопрос, – вставил Долинский.
– Они в Москве, – заявила Дубянская.
– Почему вы так в этом уверены? – в один голос спросили молодые люди.
– Я имею на это основание, которое пока сказать не могу… На этих днях я получу точные сведения.
– Вы где-нибудь были?
– Я не выходила из номера.
– Что же, вам птица на хвосте принесла все эти сведения? – произнес, смеясь, Селезнев.
– Если это птица, то коршун, выклевавший мое сердце.
Молодые люди посмотрели на нее широко раскрытыми глазами.