– Я к вам по делу… – сдержанно-холодно сказал Сергей Павлович, едва притрагиваясь к поданной ему Владимиром Игнатьевичем руке.
– Милости просим… милости просим, – заторопился Неелов. – Пожалуйте ко мне в кабинет.
Долинский снял пальто и последовал за хозяином.
– Чем могу служить? – спросил Владимир Игнатьевич, когда он вошел в кабинет. – Прошу садиться.
Сергей Павлович не слыхал или сделал вид, что не слышит последнего предложения.
– Я приехал спросить вас о ваших намерениях относительно Любовь Аркадьевны Селезневой.
– По какому праву… У вас есть доверенность от ее родителей?
– Нет, у меня нет никакой доверенности, и спрашиваю я вас не от лица ее родителей, а лично от себя.
– По какому праву, в таком случае, еще раз спрошу вас я?
– По праву человека, который любил ее, предлагал ей руку и сердце, но которому она отказала из-за вас…
– И совершенно напрасно! Я никогда не собирался жениться на ней, – отвечал спокойно Неелов.
– Это ложь! У меня есть ваши к ней письма…
– А, вот насколько вы с ней близки! – заметил Владимир Игнатьевич, нимало не смущаясь.
– Дело не в близости, а в правде…
– В таком случае выслушайте меня, не горячась. Надо вам сказать, что жизнь я вел всегда бурную, полную чувственных наслаждений. Затем дела мои расстроились. Приходилось решиться брать жену с деньгами. Любовь Аркадьевна, кроме того, хороша собой и одно время мне казалось, что я даже люблю ее. Но когда она согласилась бежать со мной, пыл этот прошел, а изменившиеся обстоятельства дали мне возможность вдуматься. Какой я ей муж? Ведь этот брак был бы и ее и моим несчастьем. А главное, теперь я дешево своей свободы не отдам!
– Но ведь вы ее скомпрометировали и обязаны…
– Повторяю, я не женюсь и ради себя, и ради нее.
– В таком случае, я вас заставлю.
– Вы?!
– Да, я…
Неелов презрительно расхохотался.
Настойчивость этого «адвокатишки», как он мысленно называл Долинского, начинала его раздражать.
– Да, именно я… – повторил твердо и решительно Сергей Павлович.
– Не пригрозите ли вы мне дуэлью? – иронически заметил Неелов.
– Да, я требую удовлетворения.
– По какому праву, за чужую вам женщину?
– Не за нее, а за ваш презрительный смех, который я считаю оскорбительным.
– Это другое дело. Но сперва смотрите…
Владимир Игнатьевич вынул из ящика письменного стола заряженный револьвер и, прицелившись в окно в сидевшего беззаботно шагах в двадцати на крыше воробья, выстрелил.
Воробей мгновенно свалился.
– Посмотрите и вы, – ответил хладнокровно Сергей Павлович, для которого стрельба и охота были любимой забавой.
Он взял из рук Владимира Игнатьевича револьвер и подойдя к окну, мимо которого в это время пролетала ласточка, поднял руку. Курок щелкнул и ласточка тотчас упала мертвою на землю.
– Хорошо!.. – сказал Неелов. – Но где же мы будем драться, один на один… Ведь это против всяких правил.
– Не беспокойтесь, все предусмотрено.
– Как так?
– На станции дожидаются окончания моих с вами переговоров Николай Герасимович Савин и два моих товарища, из которых один доктор. Савин охотно будет вашим секундантом.
– Однако, вы предусмотрительны, – сквозь зубы проворчал Владимир Игнатьевич.
– Пошлите за ними экипаж, – продолжал Сергей Павлович, пропуская мимо ушей это замечание.
– В таком случае, я сейчас распоряжусь.
Владимир Игнатьевич дернул сонетку.
– Четырехместную коляску отправьте сейчас на станцию за господами, – отдал он приказание явившемуся на звонок слуге.
– Теперь все-таки садитесь, – сказал Неелов Долинскому, когда слуга удалился, а сам стал ходить по кабинету.
Сергей Павлович сел.
– А вы послушайте мои условия: стрелять в вас я буду, но убить не убью, а только раню, потому что рана облегчит ваше дело женитьбы на Любовь Аркадьевне.
– Говорю вам, что я не женюсь… А вас убью… – сказал на ходу Неелов.
– Это – как решит Бог, – отвечал Долинский.
Владимир Игнатьевич вдруг остановился против него.
– К чему же такое великодушие?.. Если вы меня убьете или искалечите, честь вашей будущей жены будет восстановлена и вы можете спокойно на ней жениться.
– Увы, – вздохнул Сергей Павлович, – она не любит меня, а любит вас…
– Вот как! – заметил Неелов и стал снова ходить по кабинету. Наступило молчание.
Какие думы роились в голове этих двух молчавших людей – кто знает?
Шум подъехавшего к крыльцу экипажа заставил Сергея Павловича встать с кресла.
Неелов пошел встречать новых гостей.
Долинский последовал за ним.
– И ты, Брут! – встретил упреком Николая Герасимовича Владимир Игнатьевич. – И даже со смертоносным оружием, – указал он рукой на ящик с пистолетами, который держал в руках Савин.
– Что делать, брат! У меня правило и относительно самого себя, и относительно моих друзей: «Заварил кашу – расхлебывай».
– Присяжный поверенный Таскин… Доктор Баснин… – представил Сергей Павлович Неелову остальных двух прибывших.
– Мы несколько знакомы, – подав руку обоим, сказал Неелов, обращаясь к Таскину.
На лице Владимира Игнатьевича выразилось смущение.
Таскин был один из претендентов на руку дочери московского купца-толстосума, за которою ухаживал Неелов, и часто участвовал в карточной игре в доме ее отца, подозрительно поглядывая всегда на руки банкомета Неелова.
Он понимал, что это его враг, и появление его в качестве секунданта Долинского ему казалось дурным предзнаменованием.
Игроки и особенно шулера все суеверны.
– Так значит, вы не сговорились? – начал Савин, когда все прибывшие с Долинским по приглашению хозяина вошли в кабинет.
– Нет, – коротко отвечал Неелов.
– Значит, драка?
– Да… Я прошу тебя быть моим секундантом. Господин Долинский оскорбился моим презрительным смехом и вызвал меня на дуэль.
– Представляю вам моего секунданта, – сказал Сергей Павлович, указав на Таскина.
Тот молча поклонился.
– Очень приятно, – процедил сквозь зубы Владимир Игнатьевич.
– Когда же мы назначим дуэль? – спросил Николай Герасимович.
– По мне, хоть сейчас, – согласился Неелов.
– И отлично, – подтвердил Сергей Павлович.
– Здесь у меня в лесу есть отличная полянка, как будто сделанная для дуэлей… Я не велю отпрягать, и мы отправимся.
Неелов позвонил и отдал явившемуся слуге соответствующее приказание.
Секунданты удалились в другую комнату и через четверть часа вернулись с выработанными условиями поединка.
Все пятеро в четырехместной коляске отправились на место, о котором говорил Неелов.
– В тесноте, да не в обиде! – пошутил Савин, усаживаясь на переднем сидении, между Нееловым и доктором Басниным.
Коляску остановили у опушки леса и пошли по лесной тропинке.
Владимир Игнатьевич шел впереди, указывая дорогу.
Полянка действительно оказалась чрезвычайно удобной.
Защищенная со всех сторон густым лесом, она была в тени, так что солнце, ярко блестевшее в этот чудный сентябрьский день, не мешало прицелу.
В воздухе веяло прохладой.
Отмерив шаги, секунданты установили противников и в последний раз обратились к ним с советом примирения.
Оба противника от мира отказались.
Пистолеты были им вручены.
– Орел или решка? – крикнул Савин, подбрасывая монету.
– Орел! – сказал Неелов.
– Тебе стрелять первому, – объяснил Николай Герасимович, поднимая монету.
Присяжный поверенный Таскин стоял рядом с Долинским и не спускал глаз с лица Владимира Игнатьевича.
Последний не мог отвести глаз от его задумчивого, испытующего взгляда.
Этот взгляд смущал его.
Он целился долго, но рука видимо дрожала.
Наконец он выстрелил и пуля пробила шляпу Долинского и несколько опалила волосы.
– Вам стрелять! – крикнул Николай Герасимович Сергею Павловичу.
Последний быстро поднял руку и выстрелил, почти не целясь. Владимир Игнатьевич со стоном упал на землю. Все бросились к нему.
– Ну что? – спросил Долинский тихо доктора после осмотра.
– Жизнь не в опасности, но ампутацию сделать придется. Раздроблена голенная кость левой ноги.
Доктор сделал первоначальную перевязку, а затем все вчетвером бережно вынесли раненого из леса и уложили в коляску… Доктор сел с ним, и коляска шагом направилась к усадьбе.
Остальные пошли пешком.
Также бережно внесли Неелова в его кабинет и уложили в вольтеровское кресло.
– Садитесь рядом со мной, – сказал он Долинскому. – Мне нужно переговорить с вами… Теперь Любовь Аркадьевна едва ли захочет венчаться с калекой, – продолжал он. – Мне теперь нужна уже не жена, а сиделка на всю остальную жизнь. Все, все пропало!
Он тяжело вздохнул и замолчал.
– Послушайте, привезите ее… – сказал он после некоторой паузы.
– И священника! – добавил Сергей Павлович.
– Ну и священника, если хотите, – согласился Владимир Игнатьевич.
Долинский и Таскин уехали, а Савин и доктор остались при раненом.
По приезде в Москву Долинский передал все Елизавете Петровне, всячески стараясь выставить Неелова в лучшем свете.
Но когда она передала его рассказ Любовь Аркадьевне, то она поняла роль ее друга и горячее чувство приязни к нему еще усилилось.
– Он плох?.. – было ее первым вопросом, когда она вместе с Долинским и Дубянской на другой день приехали в именье Неелова.
– Кажется, необходимо будет ампутировать ногу, – морщась, ответил доктор. – А там увидим… всяко бывает…
– Люба… – сказал Владимир Игнатьевич. – Совесть заставляет меня загладить зло… Если я умру, ты будешь свободна, а если выживу, тебе придется быть прикованой на всю жизнь к креслу калеки и твоего врага.
– Для меня не остается выбора, – ответила она, – но я буду тебе благодарна за то, что ты не бросил меня на позор.
В это время приехал Долинский с сельским священником и дьячком, которых ему удалось ссылкой на законы и даже на регламент Петра Великого убедить в возможности венчать тяжело больного на дому, тем более, что соблазненная им девушка чувствует под сердцем биение его ребенка. В этом созналась Любовь Аркадьевна Дубянской.