– Хорошо, – после некоторой паузы сказал Николай Герасимович, – я согласен. Вот моя рука… Но одно условие…
– Хоть десять, – отвечал Кирхоф, крепко пожимая руку Савина.
– Расскажите мне всю суть этой истории с растратой и с Сиротининым…
– Извольте…
– Я вас слушаю…
– Молодой Алфимов находится всецело в руках графа Стоцкого… Он эксплуатирует его и вертит им, как хочет… Молодой человек ведет большую игру, принимает участие в кутежах, а между тем его средства очень ограничены.
– Как ограничены?.. Но он миллионер…
– Да, действительно, отец его очень богат, и у него самого отдельное громадное состояние.
– Как же так?
– Но его капитал находится в деле отца, который платит ему ограниченное жалованье и держит вообще в черном теле.
– Ага… – протянул Савин.
– Кроме того, в последнее время Иван Корнильевич без ума влюбился в компаньонку бежавшей Селезневой Елизавету Петровну Дубянскую… Это его отвлекало от кутежей, но играть он продолжал, надеясь отыграться… Долгов у него много, и понятно, что он, вероятно, по совету графа Стоцкого, повыудил из кассы конторы деньги, а для того, чтобы отвести от себя подозрение, поручал изредка ключ Сиротинину, его счастливому сопернику в любви к Дубянской…
– Хороша махинация…
– И, несомненно, придуманная графом Сигизмундом… Молодой Алфимов до этого не додумался бы вовек… Впрочем, это все только мое предположение. Так ли это было на самом деле, я не знаю, но думаю, что оно похоже на правду…
– Это сама правда…
– Имея в руках эти данные, вам надо будет действовать на графа Стоцкого и воспользоваться его влиянием на молодого Алфимова.
– В каком смысле?
– Чтобы тот сознался во всем отцу… Отец может и не начать против него дела, а Сиротинин будет свободен.
– Да, да, это так… – задумчиво согласился Николай Герасимович.
– Но, повторяю, во всем этом я буду вашим деятельным помощником только при одном условии, что сам представлю вас его сиятельству.
Он подчеркнул умышленно титул.
– Когда же это представление состоится?
– На днях в одном злачном месте Петербурга будет вечер по случаю совершеннолетия будущей жрицы любви…
– Вот как, в каком же это месте?
– У полковницы Усовой. Ее дочери исполнилось недавно шестнадцать лет. Мать хочет показать этот свежий товар своим знакомым. Вы не знаете Капитолину Андреевну?
– Не имею понятия… В мое время такой не было.
– Любопытная дама, и не менее любопытный дом… Я поведу вас на этот вечер, и там вы встретите и графа Стоцкого, и других действующих лиц интересующей вас истории.
– Будет и молодой Алфимов?
– Нет, едва ли… Будет старик, претендент на распускающийся цветок… Граф Сигизмунд ревниво охраняет от встречи отца и сына на одной дорожке.
– Ну, делишки же у вас, занятные… Хорошо, я согласен… Когда вечер?
– Через два дня.
– Это не долго.
Они перешли к воспоминаниям о парижской жизни, и затем Николай Герасимович простился и уехал.
«Ура! Победа!» – чуть не вскрикнул он, сходя с лестницы дома, в котором занимал квартиру Кирхоф.
В тот же вечер Николай Герасимович успел побывать у Долинского и у Дубянской, сообщив им о счастливом начале дела.
Елизавета Петровна вдвойне порадовалась этому, так как день этот принес ей именно двойную радость.
Утром она имела первое свидание с Дмитрием Павловичем Сиротининым, любезно разрешенное ей, в качестве невесты обвиняемого, судебным следователем, которому она, хотя и не официально, не в форме показания, успела высказать все, что у нее было на душе по поводу дела Сиротинина.
Судебный следователь выслушал ее сочувственно, но воздержался выразить свое мнение.
Свидание состоялось в конторе дома предварительного заключения.
Дмитрий Павлович уже от матери знал о неизменившихся к нему отношениях любимой девушки, и это известие действительно утешило его в его невольном одиночестве.
Он и так, надо сказать, безропотно переносил заключение, тем более, что по распоряжению прокурорского надзора, вследствие ходатайства судебного следователя, ему было разрешено чтение и письмо; теперь же убеждение, что самые дорогие для него лица не считают его виновным, еще более успокоительно подействовало на его нервы.
Он вышел к Дубянской спокойный, почти веселый.
Помощник смотрителя, зная из предъявленного Елизаветой Петровной разрешения следователя, что свидание происходит между женихом и невестой, галантно уселся за стол в другом конце комнаты и углубился в книгу, делая вид, что совершенно не интересуется их беседой.
Да и интересоваться было нечем.
Как это ни странно, но в то время, когда общественное мнение было всецело за виновность Дмитрия Павловича Сиротинина в растрате конторских сумм, в доме предварительного заключения, начиная с самого смотрителя и кончая последним сторожем – все были убеждены, что он невиновен.
Таким образом, ничего обличающего обвиняемого, как это было в других делах, из беседы заключенного с посетителями начальство ожидать не могло.
– Лиза, ты… – протянул молодой девушке обе руки Сиротинин.
– Я, милый, я, дорогой…
– Я не знаю, как благодарить тебя…
Он нагнулся и приник к ее рукам, покрывая их горячими поцелуями.
Она почувствовала, что на ее руки капнуло несколько горячих слезинок.
– Ты плачешь… – вздрогнула она. – О чем?.. Видишь, я не плачу, а надеюсь и жду… Я – женщина…
– Ничего, ничего, Лиза, – тряхнул он головой, – это не беда, это слезы радости… В общем, я спокоен.
– И должен быть спокоен, так как, во-первых, ты прав, а, во-вторых, все скоро выяснится…
– Что выяснится?
– Твоя невиновность.
– Это невозможно… Я сам знаю, что не виноват, но если бы был своим собственным судьею, то обвинил бы себя… Более обвинить некого…
– Как знать…
– Лиза, – вдруг сделавшись необычайно серьезным, сказал Дмитрий Павлович, – если у тебя такая мысль, на которую намекнул мне следователь, то оставь эту мысль… Это невозможно даже допустить…
– Значит, следователь намекнул тебе на возможность виновности молодого Алфимова?
– Да… – скорее движением губ, нежели языком, сказал Сиротинин. – Но почему ты знаешь?
– Очень просто, потому что это и моя мысль. Что я говорю, мысль! Мое твердое, непоколебимое убеждение.
– Лиза!.. – тоном упрека остановил ее Дмитрий Павлович.
– Что тут Лиза… Я давно Лиза… Не одна я в этом убеждена…
– Не одна ты…
– Да… Мое мнение разделяет Долинский и Савин…
– Савин… Это который недавно судился?
– Да.
– Откуда ты его знаешь?
В коротких словах рассказала Елизавета Петровна Сиротинину все случившееся в последние дни, побег Селезневой, поездку ее в Москву и знакомство там с Николаем Герасимовичем.
– Потому-то я так долго и не была у тебя… Я ничего не знала, не читала в хлопотах и газет… По приезде я получила письмо от твоей мамы, а ее рассказ поразил меня, как громом… Я прямо от нее бросилась к Сергею Павловичу.
Она передала Дмитрию Павловичу сущность беседы с адвокатом, совет его поручить дело Савину, согласие последнего и приезд его в Петербург.
– Дорогие мои, из этого ничего не выйдет… Такое подозрение и бессмысленно и возмутительно, – сказал Сиротинин.
– А для нас всех, а также, говоришь ты, и для судебного следователя, которому я сегодня высказала все свои соображения…
– Ты?
– Да, я… Для нас всех, повторяю я, это даже не подозрение, а полная уверенность…
– Это невозможно… Он такой душевный человек…
– Весьма возможно, что он орудие в руках других, и это даже вернее всего… Ясно одно, что деньги взял он…
– Нет.
– Значит взял их ты! – вспылила Дубянская.
– Лиза!
– Ты не брал, значит взял он… Да что говорить об этом, ведь поверишь же ты, когда он сам в этом сознается?
– Он… сам… сознается… Голубчик, ты… расстроена…
– Пусть… Считай меня хоть помешанной, а я говорю тебе, что он сам сознается… Его доведут до этого… Его заставят…
– Если он сознается, то, конечно, я поверю… Но не иначе…
– Иначе и не может быть…
– Страшное затеяли вы дело…
– Чего же тут страшного?.. Отыскивать правду?.. Страшное было бы дело, если бы ты был обвинен и сослан…
– Это так и будет…
– Посмотрим… Для моих отношений к тебе это все равно… Никакой приговор суда меня не убедит в твоей виновности… И в Сибири я буду любить тебя точно так же, как люблю теперь…
– Это для меня выше всех оправданий…
– Напрасно… Я хлопочу не для себя и даже не для тебя… Я хлопочу из-за торжества правды… Правда для человека должна быть выше всего…
– Даже выше любви?
– Не выше, так как в любви должна быть прежде всего правда…
– О, ты моя дорогая энтузиастка! Я рад, что ты утешаешься этой иллюзией и поддерживаешь мою мать… Она стала куда бодрее… Благодарю тебя…
Назначенный срок свидания миновал, и они расстались.
В тот же день вечером, как мы знаем, Николай Герасимович принес Елизавете Петровне утешительные вести.
Через несколько дней на вечере у полковницы Усовой состоялось знакомство Савина с Сигизмундом Владиславовичем Стоцким.
XIIВ летнем саду
В конце сентября часто выдаются в Петербурге великолепные дни. Кажется, что природа накануне своего увядания собирается с силами и блестит всею роскошью своих дивных красок. Даже сады Петербурга – эти карикатуры зеленых уголков – красуются яркою зеленью своих дерев, омытой осенним дождичком, и как бы подбодренной веющей в воздухе прохладой. Таким осенним прощальным убором красовался Летний сад.
Был воскресный день, третий час пополудни.
Графиня Надежда Корнильевна Вельская шагом прогулки шла по средней аллее сада.
Доктор прописал ей моцион, и она ежедневно, по возвращении в город в половине сентября, ездила в Летний сад и два или три раза проходила его.
Эти прогулки составляли даже развлечение в ее скучной, однообразной жизни, среди обстановки того иногда настоящего, а зачастую кажущегося, злата, через которое, по выражению русской песни, льются еще более горькие слезы.