— Я, мне в городе обещали, — рванулся Бутуз.
Смелый ткнул в тебя пальцем.
— Ты, ты, — сказал он, видя, что ты колеблешься. — Я слышал, ты храбрый. Немецкому офицеру дал по морде. Значит, в твои руки.
И он протянул тебе изъеденный ржавчиной револьвер с барабаном, без кобуры.
Потом открытая местность, неровная, замерзшая земля, скупо побеленная инеем. Отряд двинулся навстречу Большой Медведице, висевшей над горизонтом. На затемненных хуторах лаяли собаки, ты даже слышал, как где-то вдали гнусавила гармонь. Пахло дымом и лесом.
Бутуз быстро-быстро семенил сзади, стараясь приноровиться к общему темпу движения. Наконец он нагнал тебя у запруды, вдоль которой ощетинились голые стволы вербы, и схватил за рукав.
— У тебя есть пистолет? — спросил он.
— Угу, — пробурчал ты в ответ.
— Хочешь со мной дружить?
Ты засмеялся, а он стиснул твой локоть.
— Я буду держаться подле тебя.
Потом вы долгое время шли рядом.
— Знаешь, я никогда не соглашусь, чтобы они меня так называли. Мне нужна настоящая кличка.
— Ну так придумай другую, получше.
— Я заслужу. Увидишь.
Над горизонтом взвилось синеватое зарево. Потом вынырнула пара голубых фар. Ты прильнул всем телом к оледеневшей кочке, а рядом по дороге проехал грузовик. Всей твоей группе впервые довелось притаиться перед врагом, так вас произвели в солдаты.
— Когда у нас будет оружие, этакий грузовик безнаказанно не проедет, — тихо сказал Бутуз и поежился, будто от холода. — Увидишь.
Вы долго еще шли, пока наконец откуда-то из глубины гнетущей сонной тишины не вырвалось пение, чужое, резанувшее ухо. Смелый остановился, а за ним и остальные. Он осветил фонариком карту. Неуверенно кашлянул.
— Тургеляны. Немцы не спят. Вероятно, празднуют.
Все молчали.
— Чтобы обойти их, придется шесть километров наложить.
— Проскочим деревню. Нас никто не заметит, — предложил Бутуз.
Крестьяне молчали.
— Правильно. А то я уже натер ногу, — добавил человек из города, который привел парнишку.
— Ну ладно, попытаемся, — решил Смелый и поставил на боевой взвод свой автомат.
Партизаны, буквально на цыпочках, прошли между первыми строениями.
— Есть у тебя пистолет? — шепнул Бутуз.
— Есть.
— Я буду возле тебя, помни.
Ты взвел курок. Рукоять быстро стала влажной в твоей судорожно стиснутой ладони. Ты слышал, как бьется твое сердце.
— Halt! Wer da? — подсек тебя внезапный окрик.
А потом все покатилось своим хаотическим порядком. Сверкнула автоматная очередь, которой ты не слышал, оглушенный никогда еще не испытанным волнением. Все стремительно отскочили в сторону, выламывая жерди забора, перебежали двор, где полно было удиравших собак, вбежали между редкими деревьями, которые осветила новая автоматная очередь — ее выпустили вам навстречу. И тогда все вы припали к заиндевелой земле и смотрели, как пьяные немцы ходят между деревьями, уныло перекликаясь. Кто-то выстрелил с вашей стороны, вероятно Смелый, и, словно под гипнозом, ты вместе с остальными — безоружными рванулся на несколько метров вперед, почти вплотную приблизившись к немцам.
Казалось, что свои перемешались с немцами. Сердце у тебя колотилось так сильно, что ты подумал, будто оно через тонкие ребра бьет по окаменевшей земле, гулкой, как пустая цистерна.
И тогда голос сознания, а вернее, еще сохранившееся чувство достоинства, напомнили тебе про пистолет. Ты вытянул вперед руку, крепко стиснувшую наган, и, напрягая зрение, искал подходящую цель. В нескольких шагах от себя, чуть впереди, чуть сбоку ты заметил какую-то фигуру, прижавшуюся к дереву. Ты направил дуло на ее нечеткое очертание и дважды нажал на спусковой крючок. Первое, что ты запомнил, — тот странный факт, что выстрелов не было слышно. Второе — то, что фигура врага отделилась от ствола дерева и очень медленно сползала на землю, совсем как пальто, сорвавшееся с вешалки.
Потом вы услышали пронзительный крик Смелого:
— За мной! Сюда!
И все побежали вправо, преследуемые полосами трассирующих пуль, которые неслись низко над землей, как обезумевшие светлячки. Вы бежали по замерзшему лугу, и лужи, затянутые коркой льда, разлетались у вас под ногами, как оконные стекла. Утром, когда все спали уже на квартире, пришел командир, поручик Буря. Он снял шапку и сел у окна, глядя на новеньких, лежавших в ряд на соломе. Вы поднимались, как штафирки, неуклюже потягиваясь, зевая, а он улыбался и оценивал взглядом своих будущих солдат.
— В порядке, Смелый?
— В порядке.
— Все пришли?
— Все.
Вы стояли перед ним в ваших городских пальто и старались побороть упрямую сонливость.
— Одного нет, — робко сказал человек, который пришел с мальчиком из города.
— Кого? — спросил Смелый.
— Бутуза.
— Как это? Почему?
— Ну нету.
— Может, спит где-нибудь в другом месте?
— Не было его, когда мы пришли сюда на квартиру.
Наступила полная тишина.
— Кто последний его видел?
Все молчали. Тогда ты заговорил.
— Я. В Тургелянах.
— А потом?
Поручик Буря встал и подошел ближе.
— Больше мы его не видали, — сказал один из парней.
— Это сын профессора, да? — спросил поручик.
— Так точно. Он шел рядом с ним, — Смелый указал на тебя.
— После Тургелян вы его больше не видели?
— Нет, поручик, — тихо ответил ты.
Поручик помолчал.
— Подождем до вечера. Может, он затерялся во время перестрелки.
Но Бутуз не пришел даже к полуночи, когда ты настороженно и боязливо засыпал, ощущая тупой внутренний холод. Всю ночь подряд без передышки тебе снилась запомнившаяся картина первой стычки. Ты видел два тусклых огонька, в непрерывном ритме вырывающихся из дула твоего нагана, и оползающую на землю тряпку, которая еще минуту назад была человеком.
Ты проснулся на рассвете, окостенев от холода, хотя товарищи твои лежали рядом в одном белье, раскидав все, чем они были прикрыты. Ты встал, подпоясался чужим ремнем и сунул за него наган с тремя патронами.
Потом ты зашел в соседнюю комнату, где спали старые ветераны. Перелезая через спящих, ты перетряхнул все рюкзаки и достал из них три надежные, грубо тесанные гранаты.
Ты вышел из хаты. Куры клевали лошадиный навоз. Из труб сочился реденький дымок, лениво проползал между домами и плоским облачком повис в огородах. Часовой исподлобья смотрел на тебя.
— Куда это? — спросил он, когда ты пошел по дороге в обратную сторону.
Ты не ответил.
— Стой! Стой! Куда ты идешь?
И поставил винтовку на боевой взвод. Но ты не оглянулся. Ты шел, опустив голову, как будто искал что-то в тонком слое снега.
— Стой, а то стрелять буду! — беспомощно кричал часовой.
А потом он замолчал и бессмысленно смотрел тебе вслед. Ты шел ровным шагом, хорошо зная, что никакая сила тебя не удержит и ты выполнишь то, что задумал. Уже остались позади какие-то деревушечки, покосившиеся придорожные кресты и маленькие кладбища, как мхом, обросшие инеем, — основной элемент сельских пейзажей.
Наконец ты вошел в Тургеляны. Крестьяне с ужасом и удивлением смотрели на тебя. По твоей походке, по нагану, воткнутому за пояс, они догадывались, кто ты такой. А ты между тем шагал серединой дороги, как командир патруля, возвращающийся на безопасную квартиру.
И тогда крестьяне стали многозначительно переглядываться и снисходительно про себя усмехались, дивясь своей ошибке. Они ведь уже твердо решили, что ты полицай и явился на немецкий пост.
Но немного погодя они снова повернулись в твою сторону, толкаемые странным сомнением. Тебе казалось, будто деревня внезапно замирает, и вот среди немой тишины ты идешь один между живой изгородью человечьих глаз.
Ты миновал запомнившиеся тебе деревья и без труда обнаружил то, которое видел во сне. Под ним на тонком слое снега ярко алело замерзшее пятно крови. Длинная нить красных бусинок протянулась от этого места к посту, укрепленному бревенчатыми стенами и мешками с окаменевшим песком.
Ты двинулся по кровавому следу, ожидая, что вот-вот кончится эта линия красных точек, открывая путь надежде. Но снег густел, становился все более страшным, как будто кто-то пронес здесь ведро крови и нетерпеливо раскачивал его.
У входа в немецкий блиндаж часовой в заснеженном шлеме с тоской поглядывал на стоявшую здесь же рядом новенькую баню. Из пустого чердака бани валили сочные клубы дыма, смешанного с паром. Внутри слышны были крики немцев и свист березовых веников, которыми они хлестали себя.
Ты подошел к этой бане и жадно слушал голоса, свидетельствовавшие о буйном веселье, нескрываемом удовольствии, о ликующем сознании полноты бытия. Ты упорно смотрел в пустой треугольник чердака под соломенной крышей и знал, что в бане нет потолка.
Часовой снял шлем и шерстяную шапочку и яростно чесал свою кудлатую голову. Ты прекрасно видел, что он никак не может дождаться своей очереди.
А когда вопли мужчин, шалеющих от восторга, слились в один общий крик упоения, ты полез в карман и достал оттуда гранаты. Старательно, как добросовестный продавец, ты связал их веревочкой наподобие пучка свеклы и зубами вырвал чеку из той гранаты, у которой потрескалась темно-зеленая глазурь.
И тут-то тебя и заметил часовой и в одно мгновение понял, какой сюрприз ты им готовишь. Он истерически вскрикнул, словно остерегая тебя от беды, швырнул на землю каску и вязаную шапочку и крепко ухватился за винтовку. Но прежде, чем он успел нацелиться, ты спокойно, точно рассчитав расстояние, размахнулся и бросил гранаты в зияющий треугольник чердака. Потом и ты, и часовой, вы оба мучительно долго ждали, не отрывая глаз от просмоленных стен бани.
Наконец крыша раскололась надвое, давая выход фонтанам искр и мясистого пара. Один за другим взметнулись вверх раскаленные кирпичи и только тогда вывалились на снег двери, а на них скатился к твоим ногам голый мужчина, державшийся за красный живот. Потом выскочил второй и сразу упал на колени в снег, рыгая кровью. За ним выполз третий, зажимая ладонью разорванную артерию. Они кричали, но это не был крик. Голые люди выли, порываясь бежать, а белый снег цепко держал их у земли, и они перекатывались в холодном сверкающем пуху, на котором все шире растекались алые пятна крови…