— Не понимаю…
— Она ведь двуличная или, скорее, роковая женщина. Верно? Женщина — дитя. Так или не так?
Меня буквально подмывало вцепиться ему в глотку, в его сухую, разрисованную узором жилок шею. Он почувствовал мою ненависть и усмехнулся выпяченными губами, к которым пристали запекшиеся капельки слюны.
— Мужчина в зрелом возрасте, растративший свою жизнь на высокие идеи и загадочных девиц.
Я тут же пожалел о своей откровенности и усилиях, затраченных на неудавшуюся встречу. Он все яростнее хлопал себя линейкой по блестевшей от пота ладони.
— Я о вас говорю. Именно о вас. Вас завораживают тайны. Вы падкий на сладенькое, противный, грязный тип.
Я сделал несколько шагов по направлению к нему. Он заслонился линейкой, держа ее обеими руками на высоте груди.
— Вы знаете, что мне нужно, — с трудом выговорил я.
Он криво усмехнулся. Я видел, что его левая щека быстро дергается. Глаза у него широко раскрылись, сверкая желтоватыми белками.
— Ты добиваешься, чтобы я тебе сказал, будто я и есть тот человек, которого ты неизменно встречал в разные периоды своей жизни?
— Да, я того хочу.
— Ну ладно. Я покажу тебе след твоей пули. — Он рванул рубаху на груди. — Расскажу, как я лежал раненый на полу и слышал плач ребенка. Как я звал на помощь, а прохожие думали, будто это кричит пьяный за праздничным столом, как к моему дому подъехали люди, которые везли на санях замерзших парней Кмицица. Как я ехал среди обледенелых трупов, слизывая с их рук снег, потому что меня мучила лихорадка с кошмарами и бредовыми видениями. Я тебе припомню все наши встречи, когда я видел, что у тебя такие же глаза затравленного зверя, как и у меня, когда я предчувствовал, что судьба сведет нас и ты до конца жизни будешь искать меня, как я ищу своего очищения.
— Ты когда-то был другим.
— Я был и всегда остаюсь со слабыми.
Я слышал свой голос и удивлялся, что не испытываю облегчения. Мне казалось, что мы исчерпали весь запас кислорода в этой мрачной комнате и сейчас задохнемся.
— Чего ты еще от меня хочешь? — спросил он, тяжело ворочая языком.
— Не знаю. Пожалуй, больше ничего. Хотя я совершенно иначе представлял себе эту минуту.
За окном метался голос кларнета, сливаясь с шумом реки. Продолговатый солнечный луч уже дополз до дверей, ведущих в сени, и стал взбираться на почерневшие сосновые доски.
— Я давно уже ищу и тебя и его. Сперва в своих воспоминаниях, потом в рассказах людей и на страницах газет. Каждую фамилию я принимал за вашу. Потом я искал вас в маленьких городках, вроде нашего, который все мы навсегда покинули. Мне часто кажется, что пережитое мною можно сравнить с горсткой камней, которые я добыл со дна реки и до конца дней буду раскладывать их, всякий раз в новых комбинациях, и искать смысла, управляющего моими действиями.
Где-то за стеной послышались чьи-то шаги. Мы оба взглянули на окно. Сквозь сетку дикого винограда сочился мерцающий зной, от которого пахло гарью. Потом мы ждали, пока отворятся двери и она появится на пороге. Длилось это очень долго. Его лоб с нависшими над ним черными кудрявыми волосами покрылся потом. Дверь так и не отворилась. Я подошел к нему и протянул руку.
— Спасибо тебе, — сказал я и мне внезапно не хватило нужных слов. Он, однако, не подал мне руки. — Спасибо, — повторил я.
— За что ты меня благодаришь?
— Я хотел обязательно с тобой встретиться.
Он приложил руку к резко дергавшейся щеке.
— Видишь, — хрипло произнес он. — Я мог бы тебе солгать и оставить все как есть. Но ты ведь не нуждаешься в легком утешении, правда?
Я молчал, пытаясь раскрыть слипшиеся губы. Сердце у меня билось быстро и неровно.
— Я не тот, кого ты ищешь. Я вижу твой страх и беззащитность и без труда мог бы уверить тебя, будто сыграл какую-то роль в твоей жизни. Но я думаю, полезнее будет, если ты действительно найдешь то, что тебе нужно. Итак, пускайся в дальнейший путь, быть может, ты уже недалек от цели.
— Лжешь! — крикнул я.
Вдруг он оскалил зубы, словно сдерживая невыносимую боль.
— В каждом человеке ты будешь видеть тех, кого обидел. Каждое лицо тебе покажется знакомым, в каждом ты обнаружишь следы муки, которую ты причинил. Ты знаешь, что тебя гонит с места на место? Сказать тебе?
Я бросился к нему, ухватил его за рубашку на груди, но он с неслыханной силой оттолкнул меня, откинулся назад и стоял некоторое время, пошатываясь, странно щеря зубы. Он нервно ударял линейкой по смятым брюкам, словно выколачивая из них пыль. Потом бессвязно пролепетал несколько слов и как-то угловато, всем телом, навалился на дверь в соседнюю комнату. Дверь дрогнула, качнулась, а потом плотно захлопнулась.
Я сел на табурет и смотрел в окошко, ожидая, когда же она вернется. Отсюда мне был виден склон луга, могильный курган повстанцев и голубой, реденький дым над тлеющим торфяником.
Из соседней комнаты, в которой он скрылся, доносилось нечто вроде бессвязного лепета и приглушенный стук, словно кто-то лениво молотил стебли гороха.
Ждал я так очень долго. Мне бы давно следовало уйти, но какая-то сила удерживала меня, требуя, чтобы я довел дело до конца. Я снова стал разглядывать скромное убранство комнаты, выискивая в ней хоть самое косвенное подтверждение моей догадки.
— А может, он прав? — вполголоса спрашивал я себя. — Может, это несущественно, живы ли они или давно уже умерли.
И я стал заново вспоминать прошлое, сопоставляя тогдашние факты с его сегодняшним поведением. Я чувствовал, что меня сбили с толку и обманули. И тем большая злоба поднималась во мне против него.
Луч солнца вполз уже на стену над дверью, в окне повис растрепанный моток красного солнца, а Юзеф Царь все еще не возвращался.
Когда я наконец решил, что он давно уже куда-то ушел и нет смысла дольше ждать, дверь скрипнула.
Я быстро посмотрел в ту сторону. Он вошел покачиваясь, как после длительной болезни, и с удивлением посмотрел на меня.
— Ах, это вы? Здравствуйте.
— Здравствуйте, — растерянно сказал я.
Слегка охнув, он сел на топчан и отложил в сторону линейку, почерневшую в нескольких местах.
— Страшная жара сегодня, — сказал он усталым голосом.
И мне показалось, что на губах его сверкнуло что-то ярко-алое. Я подумал даже, что это, возможно, отблеск заходящего солнца.
— Вы ходили к реке? — прозвучал вопрос.
Он смотрел на меня равнодушным взглядом человека, вернувшегося из далекого путешествия.
— Да, я был на Соле.
— На том берегу все больше людей и машин.
Звук кларнета ворвался в комнату, и ему тихо ответил какой-то стеклянный сосуд.
— Мне что-то нездоровится, — сказал со вздохом Юзеф Царь. — Вы зайдите к нам как-нибудь. Мы с Юстиной будем очень рады. Вы ей нравитесь.
Я стремительно встал. Он рассеянно взглянул на мои стиснутые кулаки и зевнул, и я с ужасом заметил, что рот у него полон липкой крови.
Не знаю почему, но я решил ни о чем больше не спрашивать. Он упал навзничь на топчан и мертвенным взглядом смотрел на меня из-под прищуренных век.
— Вы говорили о своем отъезде, — тихо сказал он.
— Да? Не помню.
— Может, мне показалось.
Из темного угла вылетел комар и назойливо зазвенел у меня над головой.
— Приходите к нам на реку. Мы там молимся каждый день.
Я вытер лицо рукавом рубахи. Комар пел мне прямо в ухо.
— Жаль, что вы уезжаете, — шепотом сказал он. Потом добавил: — А может, оно и лучше.
Мне хотелось схватить его под обе руки, поднять и крикнуть прямо в лицо, что я никуда не уеду, что я тут останусь, что я еще глубже погряз в делах этой долины. Но он снова зевнул, не стесняясь моего присутствия, и я снова увидел рот в крови.
Я вышел не попрощавшись.
Все кругом засохло и почернело. Только возле монастыря сверкали редкие прямоугольники озимых. И казалось, что оттуда, от этой пронзительной зелени, тянет легким холодком, который робко пощипывает мою мокрую спину.
На моем окне стоял жбан, обвязанный пожелтевшей марлей. В этом жбане, в жидкости пивного цвета, плавал японский гриб, лекарство от всех болезней. В моей комнате за мной следили с выцветших портретов внимательные глаза старых женщин и усатых мужчин. В моей комнате пахло бессмертниками, из которых были понаделаны букетики в знак памяти о минувших годах.
Я знал эту комнату «наизусть», по многу раз вникал во все подробности ее обстановки, и я знал также, что в комодике лежат чьи-то бумаги, записи чужой жизни.
Я вытащил выщербленный мародерами ящик, сильно пахнувший древесным жучком, и еще раз поглядел на документы и бесцветное, заурядное лицо мужчины на фотографии.
Я был уверен, что недавно видел это лицо, постаревшее и изменившееся благодаря другим условиям жизни. Точно так же поджав губы, человек этот приглядывался ко мне, к здешним людям, к нашему дому.
— Он прав, — смущенно сказал я. — Я всюду выискиваю особый смысл. Каждая увиденная физиономия задевает мою память и извлекает с ее дна забытые образы. Никогда я от этого не избавлюсь. Он прав.
Тень моя была очень длинная. Она двигалась по пригорку, как огромная стрелка часов. Мне казалось, что я чувствую ее тяжесть.
Я вошел в сад, где уже облетели все листья. На белой вишенке лежал румяный луч. Я поднялся на заросший полынью бугор — остатки бывшей клумбы — и осторожно огляделся по сторонам. Здесь ее не было.
Тогда я взошел на устланное опавшими листьями крыльцо с деревянными колоннами, потрескавшимися во всю длину. Я отодвинул знакомую доску, загородившую вход.
Очутившись внутри, я увидел, что полоски плотного яркого света делят большую комнату на удлиненные прямоугольники. Свет проникал сюда сквозь щели в окнах, забитых досками. Картина эта была мне знакома.
Под ногами у меня, как и в прошлый раз, зашуршала почерневшая солома.
— Юстина, — тихо позвал я.
Мне никто не ответил. Я вошел в первый прямоугольник, очерченный линией света.
— Юстина, — повторил я.