После завтрака отец с Игорьком на автомашине подвозил к строившейся птицеферме песок, глину и доски.
Нина увидела Игорька и Григорию ревниво:
— Не можешь обходиться без него?
— А он тебе жить мешает? — с усмешкой спросил Григорий.
— Он-то мне не мешает… — и замолкла, не стала говорить, кто ей не дает жить. Отошла кроткая, притихшая, совсем не такая, какой она бывает обычно со своим отчимом.
Перед самым обедом по пути к столовой Игорек из окна кабины увидел на улице своего ровесника — Олега, сына директора совхоза, катавшегося на велосипеде, и у него завистливо загорелись глазенки.
— Папа, купи мине велосипед, — робко, осторожно, будто прощупывая отца, попросил он.
— Куплю, сынок, — пообещал Григорий.
Почувствовав податливость отца, Игорек настойчиво:
— Я сейчас хочу.
— Подожди немного. У меня с собой денег нет.
Но какое Игорьку дело до каких-то денег. У Олега велосипед, а у него нет. И он захныкал.
В столовой Игорек отказался от обеда. Надув губы и нахохлившись, как воробей от дождя, он сидел с обидчивым видом, отпихнув от себя ложку и вилку.
— Я сейчас спрячусь на улице, — плаксиво тянул он. — Ты меня, папа, не найдешь и заплакаишь. А я буду сидеть один-один и молчать… И никто меня не увидит…
— Ну вот что, — сказал ему Григорий. — Ты на меня тоску не нагоняй, а бери-ка ложку и ешь. А велосипед я тебе куплю после обеда.
Заняв у Дарьи Ивановны денег, Григорий купил в сельмаге трехколесный велосипед. С этим велосипедом и подкатил сияющий Игорек к дому.
Анастасия Семеновна, приняв от Григория продукты, внимательно осмотрела их: пощупала хлеб — мягкий ли; заглянула в пакет с сахарным песком — мелкий или крупный; понюхала мясо — свежее ли. Убедившись, что продукты вполне пригодны, она проводила Игорька в комнату и заговорила с Григорием с глазу на глаз:
— Ты его не привечай, у него и свои родители есть. Да и деньги напрасно не трать. Лисапед купил, а у него валенок и шапки нет. А уж зима на носу. Марина недавно заезжала, харчишек привезла и пальтишко ему купила.
— Как они живут? — спросил у нее Григорий. — Чего они сына-то не берут к себе?
Анастасия Семеновна огорченно вздохнула.
— Между собой-то у них вроде хорошо. А на квартиру встали у никудышных людей. Ты знаешь Куропаткиных? Нет? Так их в Первомайске все знают. Иван-то Тихонович старый уже хрыч, а все ревнует свою Стасю. Ругаются почти каждый день, а когда и дерутся. Сами-то еле терпят. Куда же им брать Игоря? Вот квартиру получат и тогда заберут. Так ты его не приваживай, а то он совсем родного отца признавать не будет.
Григорий попрощался и уехал. Жизнь для него стала безотрадной. Каждый новый день ничем не отличался от прожитого: все они были серыми, будничными. Из слаженного механизма выпал стержень, и винтики с колесиками рассыпались, бесцельно закружились каждый по-своему. Скучно жить для одного себя. Купил брюки, фуфайку, сапоги, покушал в совхозной столовой, а дальше что?
Григорий больше не стал заходить к Анастасии Семеновне. По Игорьку он скучал, но сдерживал себя и старался не показываться ему на глаза.
А Игорек искал отца повсюду: выбегал на дорогу, цеплялся глазами за каждую машину (не отец ли проехал?), обегал вокруг дома Григория, надрываясь до хрипоты, звал его, но вдруг останавливался у двери, стихал, подолгу угрюмо глядел на большой ржавый замок. И будто он был причиной его сиротливости, с остервенением стучал палкой по этому ненавистному замку…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Мокрый липкий снег густо сыпался из туманной блеклости неба, забивал лобовое стекло, мешал осматривать дорогу. Запорошенный снегом грейдер слился с белой пеленой ровных полей. Все вокруг скрылось в тусклой белизне. Только за машиной отчетливо виднелся темный сырой след. А когда свернул с грейдера к совхозу, Григорий совсем перестал различать дорогу. Спускались сумерки. Григорий поехал наугад. Вдруг впереди показались темные круги, машина легко покатилась к ним и застряла. Попробовал выбраться, но сразу понял, что без посторонней помощи не сумеет. До совхоза оставалось не более километра. Григорий вылез из кабины и под ногами почувствовал зыбкую почву. Темными кругами оказались кочки болота, еще не занесенные снегом. Передок машины основательно увяз, а задние колеса стояли на твердом грунте, но скользком и покатом. «Нужен буксир, — окончательно убедился Григорий. — Сходить в совхоз за тягачом? Но ведь в машине бочки с горючим. Опасно оставлять машину без присмотра». Закурив, он опять влез в кабину. Мотор еще не остыл. От него распространялась согревающая теплота. Григорий уронил голову на руль и задремал. Проснулся он от холода. Сырая изморозь просочилась в кабину, пронизала его до самых костей. Правую ногу свело судорогой. Руки, на которых лежала голова, онемели и замерзли. Он оставил машину и пошел в совхоз. До глубокой ночи Григорий провозился со своей машиной. Мокрый и иззябший, он пришел к себе домой, не хотел поздней ночью тревожить дядино семейство.
Нежилым сырым холодком встретил его нетопленый дом. Наспех раздевшись, он лег в постель, укрывшись сверху меховым пиджаком. Долго не мог согреться. От озноба стучали зубы.
В тишине ночи слышно было, как стрекотал сверчок. На улице расхлябанно поскрипывал оторвавшийся на крыше железный лист. В трубе завывал ветер.
С рассветом Григорий встал. От слабости его бросало в сторону. Умываться не стал, помыл только руки. В столовой у него от вида пищи подступила к горлу противная тошнота.
Дарья Ивановна пригляделась к нему внимательно:
— Чтой-та у тебя глаза красные? Не зарядился ли ты с утра пораньше?
Но зная, что Григорий выпивал очень редко, догадалась, в чем дело.
— Ты, никак, заболел? Иди-ка в медпункт, — посоветовала она. — Сейчас ходит вирусный грипп. Мне врачиха, Клавдия Петровна, сказывала, что от него даже помереть можно. Возьми бюллетень и полежи дома.
На крыльце столовой Григорий задумался в нерешительности: «На работу идти или в медпункт?» разминая пальцами папиросу, склонялся к работе, а когда закурил — к медпункту. Табачный дым показался ему необычным, он его не ощущал, будто курил сухой лист подсолнуха. «Наверное, и вправду этим вирусом захворал», — и направился к докторам.
В медпункте у него измерили температуру. Ртутный столбик поднялся до 38 градусов. Григорию выдали больничный лист. Дома он разгрыз горькую таблетку, выплюнул ее у печки в пустой чугунок, завалился в постель и задремал. Разбудил его стук в дверь. В дом вошла Нина, принесла ему из столовой обед.
Скинув с себя старенькое демисезонное пальто, она засверкала золотыми блестками черного нового платья, закрасовалась: смотри, жених, что мы в будни носим. Для видимости девичья гордость обронила:
— Мать тебе обед велела принести. — Будто сама она никогда бы к нему, одинокому парню, в дом не вошла.
Развернув упакованные бумагой кастрюли и тарелки Нина налила Григорию фасолевого супа с мясом, зачерпнула — и ложкой ко рту.
— Не хочу, — отвел Григорий ее руку.
Нина настаивать не стала. Поставив на подоконник обед, заметалась по комнате: вымыла стол, протерла мокрой тряпкой стулья, одежду Григория аккуратно развесила на вешалке.
— В комнате у тебя только волков морозить, — заметила она. — Где дрова?
— В сарае, — ответил Григорий, любуясь ее толстой косой, с пушистым расчесанным концом.
Коса метнулась к двери, скрылась в сенях, и вот уже хлопнула в сарае дверь. Нина принесла охапку поленьев, в уголке кухни нашла пыльную с отбитым горлышком темную бутылку, нюхая, спросила:
— Керосин, что ли?
— Да, — подтвердил Григорий.
Вскоре весело затрещали в печке дрова, гулко загудело в трубе. Обед с подоконника перекочевал на плиту. И вот уже разогретые блюда дымятся на стуле у постели Григория.
— Платье запачкаешь, надела бы фартук, — подсказал ей Григорий.
— На черта он мне сдался. Фартук твоей вертихвостки, а я его буду к себе на шею цеплять, — и брезгливо поморщилась.
Сильным движением рук Нина приподняла Григория, сунула под спину подушку, с решимостью поднесла ложку с едой:
— Ешь.
Григорий сдался: «Корми, шут с тобой». Медленно прожевывая пищу, он с безразличным видом уставился в угол.
— Об ней все думаешь? — спросила она и испугалась: вдруг скажет «да».
Но он ничего не сказал, только пристально поглядел на нее и, отодвинув подушку, лег.
Собрав посуду, она оделась, у порога сказала:
— Вечером меда принесу. Выпьешь чаю с медом на ночь и утром станет полегче.
Через несколько минут после ее ухода около кровати Григория задребезжало стекло. Григорий посмотрел в окно. На него глядели расторопные глазки Игорька.
— Папа, открой мине дверь! — кричал он.
Григорий приветливо замахал рукой, улыбнулся.
«Откуда же он узнал, что я дома? Наверное, видел, как отсюда вышла Нина».
— Папа, впусти меня!
Григорий заколебался: что он будет с ним делать?
Но тут Игорька схватила за руку подошедшая Анастасия Семеновна и увела к себе.
Вечером опять пришла Нина. Григорий насильно заставил себя съесть ужин, а чай с медом выпил с удовольствием.
Среди ночи он проснулся. Голова и подушка были мокрые от пота. Сырая рубашка прилипла к телу. Перевернув подушку, он опять заснул. А когда утром пробудился, почувствовал себя лучше. С аппетитом позавтракал. На душе стало веселее. Только в комнате было невыносимо жарко. Через открытую дверь кухни Григорию виделись пляшущие на стене огненные блики от раскаленной плиты. Он встал с постели и открыл форточку.
На улице потеплело. Тающий снег на дороге перемешался с грязью.
Не успел Григорий снова лечь в постель, как услышал за окном голоса:
— Я к папе хочу…
— Нет его, он на работку ушел. Пошли домой.
Перед обедом Григорий встал, оделся. Несколько раз он заглядывал в окно: «Где же коса?» Скучно было в доме одному, да и есть захотелось. Неожиданно для него самого пришла мысль: «А не побриться ли мне до прихода Нины?» Мигом он поставил на плиту кружку с водой, настругал в пластмассовый стаканчик мыла, направил на ремне бритву. Поглядывая в окно, Григорий выбрил одну щеку и намылил другую. Вдруг он увидел, как наперерез ехавшей по дороге машине бросился со всех ног Игорек. Его отчаянный вопль ворвался через открытую форточку в комнату.