К походу в театр он подготовился заранее. Пьесы Шекспира бесплатно скачивались на айпад, чем он и воспользовался, даже начал читать, но не мог сосредоточиться, поскольку мало что понимал. Пьеса начиналась какой-то длинной речугой, в которой Джозеф не уловил ни складу ни ладу. А речуга начиналась так: «Сколько мне помнится, Адам, дело это произошло так: по завещанию он отказал мне всего какую-нибудь несчастную тысячу крон»[15], и Джозеф сразу задергался. Что такое тысяча крон? Это приличная сумма? Или гроши? Если говорится «несчастную тысячу», значит жалкие гроши. Он набрал в «Гугле» «Чему равнялась тысяча крон во времена Шекспира?» и нашел сайт, который вроде бы все объяснял, но одновременно еще больше запутывал. Там говорилось, что три тысячи крон составляли крупную сумму, хотя тысяча крон равнялась всего двум с половиной сотням; в пересчете на сегодняшние деньги – двадцати пяти тысячам. Разве двадцать пять тысяч – это мало? Ну почему же? На всю жизнь, конечно, не растянешь, но перекантоваться, пока не нашел работу, вполне можно. А вслед за тем шел текст про бычьи стойла, навозные кучи и дворянское достоинство[16]. Если проторчать на этом сайте не один час, врубиться, наверное, можно, но ведь это всего лишь первая страница! Сколько же времени надо угробить, чтобы понять всю пьесу? Джозеф решил, что такое чтение ему не по зубам, и обратился к «Википедии», где есть краткое содержание: «Розалинда, переодевшаяся юношей по имени Ганимед (слуга-виночерпий Зевса), и Селия, назвавшаяся Алиеной (лат. «чужая»), добрались до Арденнского леса в Аркадии, где живет опальный герцог с немногочисленными сторонниками, среди которых выделяется меланхолик Жак, вечно грустный персонаж, в первой своей сцене оплакивающий убитого оленя». Что за хрень?! И так абзац за абзацем. Это настолько сбивало с панталыку, что Джозеф решил снова попробовать айпад. Какой-то чувак назвал «Как вам это понравится» не серьезной шекспировской пьесой, а легковесной вещицей, созданной в угоду толпе; не начни Джозеф с краткого содержания, такой отзыв мог бы его чуток обнадежить. Но теперь ему было трудно представить, что автор смог угодить толпе описаниями убитого оленя и Арденнских лесов, а тем более Зевсова виночерпия.
Он бы не возражал просто посидеть в зале, наблюдая за персонажами, разглядывая публику и думая о своем. Скуку еще можно перетерпеть. Но его страшила обратная дорога. Что в таких случаях полагается говорить? Неужели надо высказывать какое-то мнение? О чем? Об актерах? О постановке? А с чем сравнивать-то? Джозеф снова обратился к «Гуглу» и нашел вопросы для обсуждения в студенческой аудитории. «Люси, правомерно ли утверждать, что в пьесе „Как вам это понравится“ сельская жизнь возведена в ранг идеала? Проиллюстрируй, пожалуйста, свой ответ цитатами из текста». Последнюю фразу, наверно, стоит опустить. Как-никак спектакль они смотрели вместе.
Правда, с началом действия все оказалось не так уж плохо. Курс кроны вообще был ни при чем. Кроме того, он узнал одну актриску из «Шерлока». Джозеф не понимал, почему это его зацепило: просто он не ожидал увидеть здесь, так сказать, знаменитость. Но он не учел, что спектакль идет с антрактами, а значит, разговор, которого он страшился, грозил начаться с минуты на минуту.
– Ну, что скажешь? – спросила Люси.
Для Джозефа невинный вопрос был как нож острый.
– Я не ожидал увидеть эту девушку из «Шерлока».
– Кого она играет?
– Э-э…
Кто ж ее знает, кого она играла. Одну из тех, что начинали под одним именем, а теперь звались как-то по-другому, однако на ум не шло ни одно из имен. Больше ему сказать было нечего.
– Тебе не скучно?
– Да нет.
– Точно?
Джозеф еще раз оценил впечатления последнего часа. Время пролетело довольно быстро. Пару раз он даже посмеялся, чтобы выказать энтузиазм и поддержать актеров.
– Точно. А тебе как?
– Добротная постановка. Я бы еще многое могла сказать, но сейчас просто лопну.
Джозеф мысленно воздал хвалу мочевому пузырю Люси. Она встала и протиснулась мимо досадливых супругов, которые раздосадовались еще больше и, судя по всему, не собирались ликовать по поводу третьего нарушения их покоя. Джозеф оглядел зрителей, оставшихся на своих местах. Те, перешептываясь, читали программки. Никогда еще ему не доводилось затесаться в такую компанию. Сидевший впереди мужчина в костюме, лет сорока с лишним, обернулся и что-то сказал.
– Простите? – не понял Джозеф
– Очки. Меня, кажется, угораздило их уронить прямо вам под ноги.
Джозеф посмотрел под ноги – действительно, там лежали очки. Он их поднял и передал владельцу.
– Спасибо, – сказал тот и продолжил: – Жуткая тягомотина, правда? Я понимаю хорошо если одно слово из трех.
– Но вы продолжаете ходить по театрам?
– Это она продолжает, – уточнил он, кивнув в сторону то ли дамской комнаты, то ли буфета, где скрылась его спутница.
Джозеф улыбнулся. Ему даже захотелось обменяться телефонами с этим джентльменом, чтобы поддерживать знакомство.
В очереди к туалету Люси присматривалась к стоявшим перед ней женщинам. Она, кажется, ненавязчиво дала понять Джозефу, что эти зрители составляют ее круг, хотя билеты покупал он, но почему-то сейчас у нее закрадывались сомнения относительно их общности. Да, все они пришли на шекспировскую пьесу, но многие ли из них любят Шекспира? Или театр как таковой? Сколько таких, что пришли по обязанности или по привычке? Молодежи в очереди не оказалось, но, быть может, молодым не приходится часто бегать по-маленькому. Чернокожих тоже не наблюдалось. Люси вглядывалась в лица, пытаясь определить, кто голосовал за Брекзит, и поняла, что с ходу не угадаешь. За Брекзит проголосовало более половины населения; хоть кто-то из этих людей наверняка пришел сегодня в театр. А как проголосовал бы Шекспир? Очевидно, в зависимости от своего возраста на день референдума. Доведись ему явиться на голосование сегодня, в возрасте каких-нибудь четырехсот пятидесяти лет, он, очевидно, проголосовал бы за выход. С годами человек становится менее терпимым – особой толерантности от такого престарелого респондента ждать не приходится. Но в то же время автора «Ромео и Джульетты» и «Двух веронцев» вряд ли можно было заподозрить в неприязни к иностранцам. А что подумал бы Шекспир о тех, кто всуе треплет его имя? Ведь кое-кто из англичан именно Шекспиром оправдывает свое противопоставление остальному миру. Шекспир – подтверждение их национального превосходства. Вряд ли он проникся бы симпатией к таким личностям. Но в то же время, думала Люси, не поддаться такому возвеличиванию собственной персоны трудно. Приди она сюда с Полом (это из области фантазий: она не припоминала, чтобы они хоть раз пошли в театр вместе), такие вопросы ее бы не занимали. Весьма вероятно, что ею овладело бы убеждение: я – это я, а до этих людей мне дела нет. Но скорее всего, единственная ее мысль вертелась бы вокруг женщины, которая все время стояла перед ней, а теперь надолго засела в кабинке. Кому только приходит в голову опорожнять кишечник в антракте?
– Хотелось бы верить, это в последний раз, – пробормотал досадливый старикан, прижимая к себе пальто и с трудом вставая.
– Надеюсь, – ответила Люси с благодарной улыбкой.
Добравшись до своего места, она услышала, как Джозеф и сидящий впереди мужчина обсуждают, не пора ли уходить Арсену Венгеру, главному тренеру «Арсенала». Оба пришли к выводу, что он и так пересидел свой срок.
Выйдя из театра, они обсудили, куда еще можно зайти (на самом деле обоим хотелось домой) и где ближайшая автобусная остановка (в двух шагах – на этой же улице). Но в автобусе разговор о спектакле стал неизбежностью.
– Тебе понравилось? – спросил Джозеф.
Люси рассмеялась:
– Сначала твоя очередь.
– Нет, – поспешно ответил он.
– Говори как есть, имеешь полное право.
– Право-то я имею, но стоит ли им пользоваться?
– Постановка неплохая, – сказала Люси. – С моей точки зрения. Острая, динамичная. А Джулианна Лоуренс – это просто фантастика.
– Кого она играла?
– Розалинду.
Джозеф еле удержался от повторения своего вопроса. Розалинда, видимо, была главной героиней.
– Да. Согласен. Она бесподобна.
– Вначале мне показалось, что Орландо несколько зажат, но потом я к нему потеплела. Он медленно раскрывается. В хорошем смысле слова.
– Вот-вот.
Джозефу нравилось, как она высказывает свои мысли. Было в этом нечто сексуальное. Возможно, потому, что раньше никто при нем не называл актера «несколько зажатым». Это ему напомнило, что он тут на новенького, он – из другого теста. Во время спектакля она прокручивала в голове какие-то мысли, делала выводы, и теперь, получив к ним доступ, Джозеф осознал, что Люси – его частица и в то же время сама по себе. Джозефа тянуло к ней в дом.
– Пойдешь еще в театр? – спросила Люси.
– Снова на Шекспира или на что-нибудь другое? Мне с тобой всюду хорошо, так что да, пойду еще.
Люси чуть не расцеловала его со всей страстью прямо в автобусе, но сдержалась.
– Слушай, а тот человек, с которым ты беседовал о футболе…
– А, тот страдалец. Его жена притащила.
– Как по-твоему, что он о нас подумал? Когда я вернулась?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Совсем ничего. Это ты сама стала думать, как бы он чего не подумал. А люди не заморачиваются.
Наверно, так и есть, подумала Люси. Наверно, все сводится к раздумьям о раздумьях – чем это не определение комплексов?
14
– Еще чего, я это петь не собираюсь, – заявила Джез.
Джозеф внутренне вздохнул; наверное, и внешне тоже. Он отправлял ей и текст, и трек, и свой лид-вокал, чтобы ввести ее в курс дела и подготовить к студийной записи; она даже не заикнулась, что какие-то детали ее не устраивают.
– Что? – резко спросила Джез, хотя, наверно, так получилось не оттого, что вздох вырвался во внешний мир, а оттого, что внутренний вздох отразился на физиономии.