Росинта ждала Ардена у бокового входа. Тут было пусто и тихо, только доносились обрывки разговоров и смех. Он подбежал, подхватил ее, закружил.
– Росинка, наконец-то! Я надеялся увидеть тебя еще вчера, – он смотрел ей в лицо, гладил нежные щеки, с сожалением провел пальцем по улыбающимся губам.
– Мы вернулись не поздно, но дома меня ждали – обед и все такое, поздравляли с переводом на второй курс. И все соскучились, – ее ладони слушали его сердце, глухо и быстро стучащее, прикоснулись к золоту погон.
Они почти поцеловались, но тут кто-то завернул за угол, и одобрительный свист разбил хрупкое мгновение.
– Мне надо бежать, Росинка. Сейчас у нас обед с Его Величеством и Их Высочествами, а потом прием, – говорил он, торопливо обнимая, скользя по грубой ткани мундира, как по шелку кожи. – Увидимся на рассвете, на нашем месте?
Она закивала, не в силах сказать хоть слово без риска расплакаться, на мгновение прижалась изо всех сил, отпрянула и убежала.
Короткий морской рассвет едва забрезжил. Молодые офицеры и юнкера обнялись на прощанье, расходясь. Арден торопливо шел по пустой набережной, готовясь ждать Росинту и сдерживая дрожь нетерпения. А на знакомом повороте с удивлением и радостью увидел знакомый силуэт.
Росинта, в лучшем своем платье, с распущенными длинными волосами была очень красива. Фигура приобрела совершенную плавность линий, лицо, юное и свежее, больше не казалось детским. Он подошел, даже подбежал, позвал по имени, и замер, завороженный. Она сама придвинулась, уткнулась в грудь, сцепила руки за спиной, вжимаясь в него. Он бережно обнял, целуя кудрявую голову.
– Ты опять выросла, – шептал он, и она чувствовала его улыбку. 'Самый подходящий рост для поцелуев' осталось невысказанным. – И стала еще красивее.
Она бездумно покивала, царапая щеку позолоченной пуговицей.
– Я уезжаю сегодня после полудня. Сначала в Узамор, навещу своих, потом в гарнизон. В Синие горы.
– Это же на самой границе? – прошептала Росинта мундиру.
– Росинка, посмотри на меня.
Она подняла на него несчастные синие озера, полные непролитыми слезами.
– Дай руку, – попросил оборотень, отстраняя ее.
Ее ладошка узкой лодочкой лежала в его ладони. Он опустил в нее, как в ковчег, тонкую цепочку. На цепочке блестело колечко, усыпанное яркими рыжими камушками.
– Это тебе, моя Росинка... Моя?
Она всхлипнула. Рука дрожала.
– Рысенька, что? – он обнял ее, утешая.
– Папа... долго разговаривал со мной вчера. Он сказал, что я поступаю эгоистично. Тебе девятнадцать, ты взрослый и... А мне тринадцать, и даже если я брошу учебу, нам нельзя будет пожениться еще три года. Я не вправе ... – она плакала, и он едва понимал, что она говорит. – Ты не должен... считать... что связан словом!
– Не плачь. Не плачь... – он укачивал ее, борясь с огромным комом в горле. Справился с собой, сказал твердо, держа ее за плечи. – Его Высочество прав, Росинта. Ты еще слишком ... молоденькая, чтобы связывать себя словом на всю жизнь. Кроме того... Кроме того, у него могут быть и другие резоны... Ты...
– Молчи! Молчи! Я не верну кольцо, пока ты сам не попросишь! – она сжала ладонь до боли, оберегая свое сокровище.
Он покачал головой, глядя ей в лицо, запоминая, она бросилась, обхватила его за шею, повисла, целуя твердые губы. Он ответил, первый раз, и последний, целуя ее так, как всегда хотел. Горячо, страстно, почти кусая, прижал ее к себе всю, зная, что она чувствует его желание, и сама горит.
Светлело. Он разжал ее руки, посмотрел на крепко сжатую ладонь. Она едва заметно покачала головой, пряча руки за спину. Он погладил ее по лицу, прошептал что-то неслышно, повернулся и ушел.
Она смотрела на ровную походку, прямую спину, не замечая, что слезы жемчужной ниткой падают на грудь.
Глава восемнадцатая, летняя.
Лето прошло в сплошной тоске, насколько может тосковать молодая веселая девушка, окруженная большой любящей семьей.
В этом году отец выполнил, наконец, свое обещание и научил ее управлять яхтой. Они ушли в море втроем, встретили теплый и ясный летний рассвет. Бруни сидела на носу, в простом платье, босая, с распущенными волосами, и казалась Рыськиной ровесницей. Дочь, терзающая румпель, смотрела, как Аркей, одетый в закатанные полотняные штаны, кидает жене рубашку, и принимается ставить паруса, как улыбается жене, как они смотрят друг на друга, как мама очаровательно краснеет и смеется, ловя его рубашку, и ей казалось, что она подсматривает. Покраснев, она отвернулась и от смущения слишком сильно налегла на руль. Яхта качнулась и черпнула бортом воду. Росинте хватило ума больше ничего не делать, а дождаться, пока отец, потирая ушибленный бок, поднимется, закрепит парус и придет разбираться с рулем и рулевой. Брунины волосы и юбки разлетелись, как чайки. Рыська сидела вся красная, родители смеялись... Вечером на ужин была уха, а младшие канючили и тоже просились.
Месяц в Козеполье прошел суматошно. Днем Рыська исправно работала старшей сестрой – устраивала младшим развлечения, прикрывала от старших и два раза повоспитывала. Один раз за попытку утонуть в пруду, а второй – за то, что мамину шаль из Крей-Лималля, подарок графа рю Воронн на именины, пустили на воздушного змея. Следует добавить к этому, что они еще варили клей! Сначала казеиновый из козьего творога. Сожгли казанок, тазик и занавеску в летней кухне, после чего были с позором изгнаны. Потом – столярный из костей и хрящей, невесть где добытых. Воняло так, что из соседней деревни прибежали узнать, не разрыли ли скотомогильник у Вишенрога.
По вечерам, оставив младших сетовать на несправедливость жизни, Росинта наряжалась, потом они с зашедшими за ней девчонками крутили друг другу фантастические прически (Рыська слыла непререкаемым авторитетом по части моды – как-никак высокопородная столичная жительница) и шли гулять.
Сначала ослепляли красотой и блеском Прихолмье, фланируя по Большой площади, бросая томные взгляды на кавалеров и ловя ревнивые взгляды местных очаровательниц. Несмотря на то, что деревенские девицы дружили с кузнецовыми, охрану охотничьих угодий ведь никто не отменял. Впрочем, тут все было сложно.
К четырнадцати годам Тибо и Госс выросли в законченных подмастерьев. О широкие плечи и мускулистую грудь парней точили глазки все деревенские девчонки. Лин и Нили, явившиеся в отпуск в черных мундирах, потрясали выправкой и офицерскими манерами. После их приезда на площади чаще стали прогуливаться молоденькие фарги.
Поэтому не реже раза в неделю дрались кузнецовы и деревенские против клановых, или деревенские и клановые против кузнецовых, потом кузнецовы и клановые против деревенских, а то и все против всех, и за что – непонятно. Одно только не менялось. Кто бы с кем не дрался, а Тибо, Госс, Нили и Лин всегда были вместе. У них, правду сказать, и интереса драться-то не было. Они дрались исключительно по причине красоты сестер! Те пройдут, покрутят юбками, тому улыбнуться, на этого глазами с поволокой этак томно посмотрят. А парням отдувайся. Честь защищай. Лучше б они ее сами блюли!
В смысле сидели бы дома за пяльцами, и ходили бы только с мамашей на дойку в затрапезных рубищах. Нет, надо было им друг перед дружкой рукодельничать. И приданое успевают себе шить, и наряды, и на продажу тоже. Те же деревенские в очередь за выбитыми занавесками да за нарядным шитьем. А женихов настоящих нет – рано еще, родители не разрешают. Жулька, правда, из ряда выбивалась. Кесо ходил за ней, как приклеенный тем самым столярным клеем. Она и юбкой качала скромнее, и глазками стреляла только по нему.
Так вот. Нарезав мили три вокруг колодца, убедившись, что они по-прежнему всех милее, всех румяней и белее, девчонки шли домой. По пути стояла деревенька клана, но туда заруливать слишком часто было опасно. Во-первых, раздавать авансы оборотням – так они потом спросят, это не деревенские увальни. Во-вторых, их же мальчишки провожали, свои, кузнецовские, а их лишний раз казать их чужим фаргам – ну уж, нетушки! Тихо, особо стараясь громко не разговаривать и не хихикать, а то домой позовут, шли мимо кузни в поместье, провожать Росинту.
Усевшись девочки – на старые качели, мальчишки – на траву и валуны, болтали и смеялись, пока луна, зевая в легкие облачка, не уходила за горизонт. Расходились спать на куцый остаток ночи. Утром невыспавшуюся Рысену будил выспавшаяся молодняк, а кузнецовых детей – тяжелые шаги и бас отца, да запах Урсуловой стряпни.
На несколько деньков выбралась из города Армель с малышами, добавив хлопот и радости. Дети быстро и деловито ползали по теплым доскам веранды, гукали и гыкали, грызли моркву и яблоки. За заботой многочисленных нянек Мель наконец отоспалась, отдохнула и загорела. Прибывший забрать семью домой Весь немедленно решил остаться ночевать, вручил наследников под надежную опеку Кальвины Аврил, увел свою Песенку далеко в холмы, купаться в луне. Черно-белая парочка вернулась гораздо позже солнца, когда сердитые дети уже вовсю ругали рожки с козьим молоком, незадачливую няньку и беспечных родителей.
Глава девятнадцатая, со знакомствами.
Арден с удовольствием проделал бы весь путь домой молодой, смелой и энергичной рысью. Спал бы, свесивши лапы с толстого сука, охотился на кабанов и оленей. Но за шесть лет в университете накопился целый обоз вещей – книги, обмундирование, оружие, да еще подарки родне. И еще конь Венчик. Казенный. Выдан для передислокации к постоянному месту службы. Венчик на дереве спать не хотел, можно было и не спрашивать. Так и ехали неторопливой рысью, жеребец потряхивал гривой, хвостом и притороченными торбами, Арден поскрипывал седлом и думал о доме. Ночевали когда на постоялых дворах, а когда и на поляне рядом с трактом.
Чем дальше на север, тем выше становились небо и сосны, бледнее солнце и ярче звезды. Арден узнавал все приметы родины, и дышалось по-другому, и хотелось кричать, пугая эхо. Он кричал, отчего Венчик косил на него карим глазом, взбрыкивал и фыркал. Дорога домой почему-то всегда казалась ему длинной-длинной. Наконец на пятый день показались знаменитые 'каменные ворота' – высокие скалы, меж которыми протиснулась дорога. На ними начинались земли клана.