Объясняется это просто.
Америка, как и весь англо-саксонский мир, смогла проглотить «больше рынка», стерпев сопутствующую этому социальную боль (огромное неравенство, тяжелое положение социальных низов и т. д.), подчас очень острую. Благодаря этому США могут эффективнее и полнее, чем континентальная Европа, задействовать рыночные, то есть самые сильные и «настоящие» стимулы роста экономики – прежде всего конкуренцию.
Это однако не означает, что в США вопросы повышения уровня и совершенствования систем социального обеспечения не стоят на повестке дня. Напротив, они находятся в центре внимания, и со временем уровень социальной защиты населения страны повышается.
В то же время во многих континентальных европейских странах начало нынешнего столетия отметилось все более жесткими ограничениями социальных расходов государств, ослаблением регламентаций в сфере трудовых отношений и снижением роли госпредприятий. Преодолевая институциональные и культурно-ценностные барьеры, континентальная Европа открывает все больший простор для рынка и конкуренции, по сути, приближаясь к американской модели.
Америка, как и весь англо-саксонский мир, смогла проглотить «больше рынка», стерпев сопутствующую этому социальную боль (огромное неравенство, тяжелое положение социальных низов и т. д.), подчас очень острую.
Еще одну модель капитализма создали Япония и вслед за ней ряд других восточноазиатских стран. Главная отличительная черта этой модели – широкое вмешательство государства в экономику. Прежде всего, это отраслевая политика, или industrial policy[121], то есть взращивание государством ключевых отраслей и национальных компаний-«чемпионов» при помощи государственного финансирования, льготного кредитования, налоговых стимулов, мер организационной и информационной поддержки и т. д.
Корпоративная модель в Восточной Азии также во многом отличалась от американской. Для азиатских компаний были характерны долговременный найм, тесное сотрудничество менеджеров и рядовых работников, приоритет интересов сотрудников перед интересами акционеров, ориентация на долговременный рост, а не на максимизацию прибыли и дивидендов.
О восточноазиатской модели в целом и японской в частности написано и сказано очень много как российскими, так и зарубежными исследователями, в том числе автором этих строк.
В контексте сравнения моделей капитализма, говоря о Восточной Азии, исследователи обычно уделяют основное внимание экономической роли государства: именно здесь отличие восточноазиатского капитализма от американского было самым значительным. Но, если говорить о взаимосвязи между экономическими системами восточноазиатских стран и их экономическими успехами, окажется, что Япония, а за ней Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Индонезия и значительно позже – Филиппины и Вьетнам добились результатов не потому, что в их экономике большую роль играло государство, а потому, что они сделали исторический выбор в пользу капитализма, рыночной экономики, конкуренции, открытости и активного развития частнопредпринимательского сектора (в Сингапуре и Индонезии государственные предприятия сохраняют ключевую роль в экономике, но об этом мы поговорим немного позже). Иными словами, они выбрали тот же путь, которым давно шла Америка. Это главное. А различия в капиталистических моделях – это вторичное.
Активное участие государства в экономике Японии и других восточноазиатских стран, включая знаменитую отраслевую политику, было направлено прежде всего на поддержку частнопредпринимательского сектора. Чем дальше, тем более значительную роль в экономике Восточной Азии играл частный бизнес, и тем меньше становилось государственное участие (опять же, с оговоркой относительно Сингапура и Индонезии).
Эволюция в этом направлении резко ускорилась после азиатского кризиса 1997–1998 годов. Он высветил структурные слабости восточноазиатской модели с отраслевой политикой как одним из ее столпов. Главной слабостью оказался «кронизм» – широко распространившиеся особые отношения между политиками и высокопоставленными бюрократами с одной стороны и крупными бизнесменами с другой. В результате государственную поддержку получали зачастую не те компании и отрасли, которые имели наибольший потенциал роста, а те, которые сумели установить более тесные связи с влиятельными людьми.
Это как нельзя лучше способствовало росту коррупции и создавало огромные риски, связанные с государственной поддержкой неэффективных предприятий, которые творцы отраслевой политики решали «поставить на довольствие». Кроме того, были высоки риски неверного выбора отраслей: даже при лучших намерениях тех, кто выбирает приоритетные отрасли для господдержки, от ошибок никто не застрахован.
В большинстве успешных восточноазиатских стран после кризиса 1997–1998 годов традиционную отраслевую политику было решено в значительной степени свернуть. Япония это сделала еще раньше. В итоге формат государственного участия в экономике приблизился к американскому, где главное – не стимулирование конкретных отраслей и взращивание национальных компаний-чемпионов, а макроэкономическая политика, развитие инфраструктуры, подготовка кадров, поддержка НИОКР. Как и в Америке, исключение составили отрасли, критически важные для обеспечения национальной безопасности и технического прогресса. Подробнее об этом можно прочитать в моей книге Asia’s Turning Point[122].
Как уже было сказано выше, существенно приблизилась к американской и азиатская корпоративная модель. Прежде доминирующими акционерами корпораций в Японии были опять же корпорации. Иными словами, корпорации владели акциями друг друга, причем не столько ради извлечения прибыли, сколько для укрепления долговременных деловых отношений. В других восточноазиатских странах, за исключением Китая и вставших было на путь социализма стран Индокитайского полуострова, главными акционерами корпораций были основатели компаний и их семьи, ставившие во главу угла опять же не прибыль «прямо сейчас», а долговременный рост своих бизнес-империй.
Ситуация изменилась после азиатского кризиса: в капитале корпораций стала увеличиваться доля «внешних», в том числе зарубежных акционеров – как индивидуальных, так и институциональных инвесторов западного образца, приобретающих акции ради получения как можно большего и быстрого дохода.
В результате в восточноазиатских странах улучшилось корпоративное управление: активизировались общие собрания акционеров, появились независимые члены Советов директоров, стало уделяться значительно больше внимания норме прибыли и уровню дивидендов – прежде гораздо важнее были объемы производства и доля рынка.
Хрестоматийной модели японского или восточноазиатского капитализма, которая существовала на ранних стадиях послевоенного экономического роста и воспринималась как альтернатива американской модели, фактически больше нет. Она претерпела радикальные изменения, которые сблизили ее с капитализмом западного образца.
Если в былые времена, особенно в 1970–1980-е годы, эксперты много говорили о преимуществах японской или восточноазиатской модели перед американской, сегодня очевидно другое: в соревновании с восточноазиатской моделью американский капитализм оказался бесспорным победителем.
В связи с этим ставшие модными на Западе лозунги и сентенции вроде «учиться у Японии» (learn from Japan)[123] безвозвратно ушли в прошлое. Пришло время констатировать факт: с 1990-х годов и по наши дни американская экономика в целом (речь не идет об отдельных секторах, где Япония остается и будет оставаться впереди) намного переигрывает японскую: по темпам роста, масштабу и динамике технологических и продуктовых инноваций, конкурентоспособности компаний, уровню управления ими, умению привлекать и мотивировать способных людей, используя их таланты во благо роста и развития.
Ключевой тезис этой главы можно сформулировать следующим образом: до сих пор во всех соревнованиях и противоборствах как с принципиально иной экономической системой, так и с альтернативными моделями капитализма Америка в конечном итоге неизменно оказывалась победителем. Сегодня она доказала, что созданная ею экономическая система – самая жизнеспособная, динамичная и эффективная в мире. Об изъянах этой модели мы поговорим чуть позже.
Глава 3Сингапурская модель как альтернатива
По логике вещей, настало время переходить к китайской экономической модели. Но перед этим нельзя не сказать несколько слов о почти сказочном городе-государстве Сингапуре, создавшем свою особую модель рыночной экономики, отличную и от американской, и от восточноазиатской. Эта модель в кратчайшие исторические сроки вывела страну на очень высокий уровень социально-экономического развития. На то есть три основные причины.
1. В сингапурской модели огромную роль играют предприятия с участием иностранного капитала, на которые приходится около 70 % добавленной стоимости, созданной во всех отраслях национальной экономики[124]. Для них создана исключительно благоприятная бизнес-среда, а регламентации, как и в случае домашних компаний, минимальны.
2. Сингапурское правительство придает первостепенное значение развитию национального частнопредпринимательского сектора. В частности, оно создает разнообразные масштабные схемы поддержки начинающих предпринимателей.
3. Важнейшее место в экономике Сингапура занимают так называемые «компании, связанные с правительством», или government-linked companies (GLC). Их называют именно GLC, а не госкомпаниями, поскольку в их может участвовать не только государство, но и частный инвестор.
GLC с самого начала были поставлены в те же условия, что и частные фирмы, без каких-либо привилегий. Этот факт подтверждают скрупулезные специальные исследования