истрации Трампа позиция США, похоже, изменится. Отречения больше не будет.
Через несколько лет после публикации статьи сам Хаасс, похоже, был потрясен тем, насколько приход первой администрации Трампа изменил ситуацию в мире и роль, которую в нем играют Соединенные Штаты. Собственную концепцию нового американского века он фактически публично похоронил в 2017 году, когда выпустил книгу «Мир в беспорядке»[161]. В ней он писал о том, что прежде существовали две причины, почему государства утрачивали роль первых держав мира: кризисные процессы внутри страны и появление других сильных держав, растущих быстрее. Трамповская Америка изобрела третью: добровольное отречение, которое привело планету к «мировому беспорядку».
Так чей же он, ХХI век?
В конце 2021 года в американском журнале Foreign Affairs вышло новое эссе Хаасса под названием «Век Америки прежде всего. Ущербный новый внешнеполитический консенсус Вашингтона»[162]. Первая часть заголовка – это уже не попытка дать определение веку, а ироническая метафора и насмешка над трамповским «America first» (Америка прежде всего)[163].
В этом эссе Хаасс убедительно показал, что, несмотря на риторику, байденовская администрация в большей мере продолжала линию Трампа, чем предлагала альтернативные подходы. За этим, по его мнению, стоит новая парадигма, которая легла в основу американской внешней политики «после-после холодной войны»[164].
Прежняя парадигма, отражавшая реалии времен Второй мировой и затем холодной войны, строилась на посылке о том, что национальную безопасность США обеспечивает не только прямое участие в решении международных вопросов, которые касаются Америки непосредственно. С точки зрения обеспечения интересов США важно то, как работает глобальная система международных отношений в целом.
История показала, говорит Хаасс, что этот подход был разумным: США избежали войны с СССР и завершили холодную войну на очень выгодных для себя условиях. Это требовало трудных решений о военных интервенциях и заставило отложить в сторону сиюминутную выгоду во имя принципов и устоев, которые приносят благополучие в долгосрочной перспективе. И именно от этой базовой посылки отказались Трамп, а за ним и Байден.
Хаасс с горечью констатирует, что сегодня американцы хотели бы получать все блага, которые приносит международный порядок, но не хотят усердно работать над его строительством и поддержанием. Именно этот националистический подход предопределяет преемственность политики столь не похожих друг на друга администраций Обамы, Трампа и Байдена.
Став по сути единоличным мировым лидером, Америка, в отличие от послевоенных лет, сделала очень мало для создания системы международных отношений и институтов, необходимых для эффективных ответов на вызовы современности. Она не смогла приспособиться к восхождению Китая. Ее решение расширять НАТО вызвало враждебность со стороны России и в то же время не обеспечило модернизации и усиления этого союза. Африке и Латинской Америке она уделяла внимание только от случая к случаю. Наконец, войны в Ираке и Афганистане обернулись полным провалом. Они олицетворяют собой дорогостоящий перебор (имеется в виду слишком значительное вмешательство при слишком высоких затратах). Наконец, фокусировка внешней политики США на ближневосточном регионе оказалась стратегически бессмысленной.
Хаасс заключает, что США упустили шанс модернизировать систему международных отношений, которая позволила им добиться успеха в холодной войне. Им не удалось приспособить ее к условиям новой эры с ее новыми вызовами и новыми соперниками. После вторжения в Ирак и Афганистан американское общественное мнение стало резко негативным в отношении всего, что в его глазах выглядит как затратная и провальная внешняя политика.
Сдвиг в этом направлении ускорили финансово-экономический кризис 2008 года и пандемия 2020-го. На фоне роста социального неравенства усилилось критическое отношение общества к элитам и недовольство, вызываемое деградацией инфраструктуры и изъянами системы образования. В глазах американцев вмешательство в дела других стран стало для Штатов недопустимо дорогим «удовольствием», отвлекающим от решения куда более насущных проблем. Все это подготовило почву для новой внешнеполитической парадигмы.
Хаасс пишет: «Администрация Трампа с энтузиазмом приняла на вооружение лозунг „Америка прежде всего“, хотя этот лейбл произрастает из изоляционистского течения, в котором есть оттенок сочувствия к нацистской Германии. Байденовская администрация в своем национализме менее откровенна, но ее мантра „внешняя политика для среднего класса“ отражает некоторые схожие предпочтения».
Далее Хаасс говорит о том, что наступил «век Америки прежде всего» (the age of America first). Это означает не то, что XXI век стал веком Америки, а то, что Америка в нынешний век пошла по пути изоляционизма, поставив внутреннюю политику во главу углу и открестившись от ведущей роли в глобальном управлении.
Здесь Хаасс не отвечает на вопрос «Чей век?», а иронизирует над политическим лозунгом изоляциониста Трампа. (Оговоримся здесь, что Трамп середины 2020-х, похоже, во многом отличается от Трампа конца 2010-х, но подробно рассуждать об этом пока преждевременно.) Для наступившей эпохи у него есть другое определение – the world in disarray, или мир в состоянии беспорядка, смятения, развала.
Получается, что новый век Америки, о котором Хаасс так уверенно писал еще 10 лет назад, не состоялся? Ответим в следующей главе.
Заканчивая заочный диалог с Хаассом, попробуем разобраться в том, чей же все-таки он, ХХI век. Вопрос важный, особенно в контексте повести, где главная тема – соотношение сил государств. Для начала, избегая эмоциональных оценок, сформулируем сухие и, насколько это возможно, точные критерии.
Именно с ними, как правило, возникают сложности. Более того, о них подчас вообще особенно не задумываются, попросту декларируя: наступил век такой-то. Например, в 1980-е повсюду говорили о наступившем Азиатско-Тихоокеанском веке. Но в 1990-е, когда японская экономика села на мель, эти разговоры сошли на нет – до тех пор, пока не обратили на себя внимание новые азиатские колоссы.
Недавно, просматривая англоязычный интернет-журнал японского экономического медиа-гиганта Nikkei Asia, я обратил внимание на то, как это издание представляет себя публике: ни много ни мало The Voice of the Asian Age, или «Голос Азиатского века». Очевидно, веку присвоено именно такое название, потому что у Азии сегодня самый быстрый и стабильный экономический рост, который ведет к усилению ее позиций в мировой экономике и политике.
Но, если быть точным, это относится не ко всей Азии, а к группе ее ведущих стран во главе с Китаем. И вообще – достаточно ли только одного и именно этого критерия? На мой взгляд, критериев должно быть больше. Кроме того, они должны быть скорее статическими, нежели динамическими. Иными словами, страна или группа стран, которой мы «отдаем» нынешний век, должна уже что-то «иметь».
Я предлагаю опираться на четыре базовых критерия, по которым страна или группа стран, чье имя мы присваиваем веку, должна занимать первое или одно из первых мест в мире:
1) экономическая мощь;
2) военная сила;
3) степень внешнеполитического влияния, в том числе способность побуждать или заставлять другие государства и регионы действовать согласно ее целям и интересам;
4) положительный имидж в глазах значительной части жителей планеты, который создают высокий уровень экономического развития, привлекательность экономической и политической моделей, а также «мягкая сила», то есть притягательность и популярность культуры и ценностей.
Чтобы назвать век именем той или иной страны или группы стран, они должны отвечать всем четырем критериям. Скажем, может быть так, что военная мощь обеспечивает политическое влияние в мире, но слабая гражданская экономика и бедность значительной части населения не только ограничивают мировое экономическое влияние, но и создают негативный международный имидж – особенно если к этому прибавляются слабые государственные институты, коррупция и бюрократизм. Такая страна не может претендовать на то, чтобы век называли ее именем. Это же касается экономически мощных и богатых держав, которые не имеют значительного влияния на мировой политической арене.
Кроме того, мировой лидер должен отвечать вышеназванным критериям перманентно или в долгосрочном плане, а не только на коротких отрезках времени. По сумме этих критериев ХХ век определенно был веком Америки. А век XXI? Попробуем разобраться.
Выше мы уже проанализировали рейтинги стран по величине валового внутреннего продукта. Именно ВВП в концентрированном виде отражает экономическую мощь страны. Для военной мощи существуют свои количественные показатели, такие, как численность вооруженных сил, количество единиц ключевых видов боевой техники, военный бюджет. Мы воспользуемся рейтингами, которые публикует независимый портал GlobalFirepower.com на основе анализа огромного массива статистических и информационных источников.
А вот для измерения уровня внешнеполитического влияния и степени привлекательности стран для жизни строгих и объективных количественных показателей не существует. Поэтому опираться будем на результаты двух опросов: сначала тех, кто имеет прямое или косвенное отношение к сфере международной политики, а потом жителей пяти континентов, представляющих разные слои населения.
Итак. Первая пятерка стран, обладающих наибольшей военной силой[165], согласно рейтингам GlobalFirepower.com на январь 2022 года, выглядела так: США (индекс 0,0453), Россия (0,0501), Китай (0,0511), Индия (0,0979), Япония (0,1195).