онкуренции на внутриполитической арене, долгим доминированием одной политической силы во главе с харизматическим лидером: Лулой в Бразилии, Манделой в ЮАР, Эрдоганом в Турции.
В Бразилии длительное время властвовала левая коалиция, сформировавшаяся вокруг Рабочей Партии. Она пребывала у руля с 2002 года, когда Лула (Луис Инасиу Лула да Силва) победил на президентских выборах. В 2017 году его приговорили к 12 годам тюремного заключения, но выпустили на свободу в 2019-м. За год до этого победу на президентских выборах одержал кандидат от правоконсервативной Социальной Либеральной партии Жаир Болсонару. Но в 2022 году Лула выиграл выборы у Болсонару, и Рабочая партия снова вернулась во власть.
В ЮАР с 1994 года правящей партией является Африканский Национальный Конгресс. В Турции Партия справедливости и развития находится у власти с 2002 года. В Мексике Институциональная Революционная партия и вовсе правила с 1929 года до начала нового века. У людей, слишком долго находившихся во власти, неподконтрольной гражданам своих стран, возникало ощущение собственной безнаказанности, непогрешимости, вседозволенности, что вело к разного рода злоупотреблениям, включая чудовищную коррупцию.
Одним словом, в этих странах возникли политические препятствия для экономического роста. Они отрицательно влияли на макроэкономическую ситуацию, обваливая курсы валют, толкая вверх инфляцию или ухудшая состояние государственного бюджета, и тормозили структурные реформы, направленные на стимулирование частной инициативы и здоровой конкуренции.
Ниже мы проанализируем то, что происходило в 2010-е годы в каждой из КНЭД, резко замедливших свой экономический рост, заглянув также в первые годы нового десятилетия.
Турция оставалась в группе быстрых бегунов и даже претендовала на роль мирового лидера по темпам роста среди крупных мировых держав вплоть до 2017 года. В 2018 году она эту группу покинула, а год спустя темп ее роста упал ниже 1 % (таблица 50). Страна прошла через техническую рецессию. Что же произошло в злополучном 2018-м?
Если коротко, турецкая экономика попала в ситуацию, очень близкую к той, в которой оказались восточноазиатские и другие НЭД, включая Россию, в кризисные 1997–1998 годы. Фактически она повторила азиатский кризис в миниатюре: резкое обесценение валюты (за три недели в августе курс турецкой лиры упал с 3,5 до 6 за доллар), бегство капитала, рост внешней задолженности.
Международные инвесторы стали опасаться, что страна вскоре не сможет оплачивать растущий внешний долг. Несмотря на то, что курс лиры в итоге довольно быстро «успокоился»[212].
Чтобы поддержать лиру, процентные ставки пришлось повышать. Ранее администрация Эрдогана, наоборот, требовала их снижения, чтобы форсировать кредитную экспансию. Но это только подрывало доверие международных инвесторов, порождая сомнения в независимости центрального банка. К слову, когда рецессия осталась позади, заниженные ставки вернулись. А о независимости центробанка нечего даже и думать.
Выйти из рецессии так же, как это сделали восточноазиатские страны в 1999 году и далее, то есть используя обесценение валюты для стремительного расширения экспорта, Турции не удалось: за тяжелым 2019-м наступил ковидный 2020-й.
В 2010-е годы главной движущей силой экономического роста страны стало расширение капиталовложений. В этом отношении Турция оказалась похожей на Китай. До этого главным двигателем ее роста было повышение общей факторной производительности.
По сравнению с китайской, однако, турецкая экономика значительно больше зависит от зарубежных инвесторов: по международным меркам, в Турции уровень внутренних накоплений низкий, как и отношение инвестиций в основной капитал к ВВП. Поэтому не приходится удивляться, что произошедший в 2018–2019 годах обвал инвестиций из-за рубежа положил экономику страны на лопатки. И основной его причиной стали вызванная внутри- и внешнеполитическими шоками утрата доверия инвесторов к турецкой власти.
В 2010-е годы Турция шаг за шагом шла к обрыву быстрого экономического роста из-за ползучей внутриполитической дестабилизации и неспособности режима обеспечить нормальное управление страной.
В 2013 году начались массовые антиправительственные демонстрации. Отчасти они отражали протестные настроения той части населения, особенно молодых людей, которая не успела вкусить плодов быстрого экономического роста, отчасти явились выражением недовольства курсом режима на исламизацию, который образованное население страны в своей значительной части восприняло как посягательство на демократические свободы.
За годы правления Эрдогана парадигма светского государства, игравшая важнейшую роль как фактор развития и общественного прогресса, подверглась серьезной ревизии. Ислам фактически обрел или, если быть точнее, вернул статус государственной религии, утраченный в 1926 году – во времена правления Кемаля Ататюрка, когда Турция стала светской республикой.
В 2016 году спикер Великого Национального Собрания (парламента) Турции официально заявил о том, что новая конституция страны должна быть религиозной, без отсылок к светскому государству. На проведенном референдуме это предложение не получило поддержки, но сам факт такого демарша говорит о многом.
В 2017 году в стране начали действовать новые школьные программы с акцентом на изучение ислама. Тремя годами ранее более 40 тысяч турецких школьников были в приказном порядке направлены на обучение в исламские школы Imam Hatip, которые изначально предназначались для подготовки имамов. В связи с курсом на исламизацию их количество начало стремительно расти, а их выпускникам стали отдавать предпочтение при подборе руководящих кадров в государственных учреждениях и организациях, в том числе судебных органах, полиции и армии.
Подверглись пересмотру и правила жизни, в том числе семейной. Так, Управление по религиозным делам объявило, что по законам ислама девочка может выходить замуж в девять лет, в то время как законы страны разрешают замужество не раньше 16. Позже Управление выступило с разъяснениями, поведав, что замужество малолетних оно не одобряет. Но осадочек, как говорится, остался. Замужество в столь раннем возрасте довольно широко распространено в сельских районах Турции, и подобного рода заявления создают для этого еще более благоприятную почву, вопреки не утратившим силы светским законам.
Сам Эрдоган в 2014 году публично заявил, что женщина должна «знать свое место», а равенство полов «противоречит человеческой природе»[213].
Обратили на себя внимание и выдержанные в духе ислама и связанные с повседневной жизнью граждан решения судов – например касающиеся людей, которые во время еды держат прибор в левой руке: ислам разрешает использовать левую руку только если человек физически не может использовать правую.
Реакцией на усиление авторитаризма и религиозной ортодоксии на государственном уровне стала неудавшаяся попытка госпереворота в 2016 году. Она обострила ситуацию в стране до предела. Жесткие действия правительства в отношении тех, кто в ней участвовал, или тех, кого оно в этом заподозрило, привели к ухудшению отношений с Западом.
Вызванные внутренней дестабилизацией и действиями режима политические и экономические стрессы привели к массовой утечке квалифицированных и просто молодых и работящих кадров, не говоря уже о деморализации многих из тех, кто остался. Это мешает экономическому росту как в кратко-, так и в средне- и долгосрочной перспективе.
К внутренней дестабилизации добавились геополитические шоки, связанные с конфликтом в Сирии и курдской проблемой, а затем с ухудшением отношений с США, которое повлекло за собой рост импортных тарифов на турецкие товары и другие экономические санкции, ставши главной причиной стремительного и глубокого обвала курса лиры.
Администрация Трампа вводила санкции, наказывая Анкару за вторжение в северную Сирию для вытеснения из приграничных районов вооруженных формирований Сирийских Демократических Сил. Главную роль в них играют курды, а Анкара рассматривает крупнейшее подразделение СДС как террористическую организацию, в то время как для Америки и всего Запада это союзники в борьбе с Исламским Государством[214]. Еще одним поводом для ухудшения американо-турецких отношений стал арест в Турции в 2016 году американского пастора Эндрю Брансона, обвиненного в поддержке терроризма.
В таких внутри- и внешнеполитических условиях удержать быстрый рост экономики оказалось непосильной задачей. Однако в ковидном 2020-м турецкая экономика доказала, что при всех своих трудностях она сильнее, чем многие думали: ВВП вырос на добротные для такого смутного времени 1,9 %. При этом, несмотря на пандемию, экономику «тащил» вверх рост внутреннего спроса, включая спрос на услуги[215]. Далеко не последнюю роль сыграли и стимулирующие меры правительства.
В 2021 году темп роста поднялся до 11,4 %, что стало одним из самых высоких показателей в мире. По сравнению с 2019 годом рост составил 13,6 %.
В 2022 году темп снизился до 5,5 %, но это тоже очень неплохой результат по нынешним международным меркам. В 2023 году он уменьшился до 5,1 % – прежде всего потому, что замедление роста мировой экономики тянет вниз турецкий экспорт. В то же время внутренний потребительский спрос растет довольно бодрым темпом.
Сможет ли Турция снова встать на тропу динамичного роста?
Стоящие на этом пути препятствия очевидны. Сверхэкспансионистская политика не свободного в своих решения центрального банка, в частности, отрицательные реальные процентные ставки, не позволяет обеспечить макроэкономическую стабильность. Отсюда недоверие инвесторов – как внутренних, так и зарубежных. Свирепствует инфляция. Естественно, велико негативное воздействие геополитического шока 2022 года, в том числе из-за сокращения притока российских туристов.