Тем не менее при условии более рациональной макроэкономической политики, повышения уровня госуправления и отсутствия новых внешних шоков присоединение Турции к когорте динамичных КНЭД при среднегодовом темпе роста в 4–5 % возможно.
За годы правления левого режима крупнейшая держава Латинской Америки так и не смогла добиться того, чтобы простая прогулка по Рио-де-Жанейро, не говоря уже о Сан-Пауло, была безопасным мероприятием.
В годы правления «правого» президента Болсонару уровень преступности, по официальным данным, снижался, но все равно остался одним из самых высоких в мире. В начале 2022 года Бразилия занимала девятое место по числу убийств на 100 тысяч жителей. Для справки: «лидирует» по этому показателю мадуровская Венесуэла, за ней следуют Папуа Новая Гвинея, ЮАР, Афганистан, Гондурас, Тринидад и Тобаго, Гайана и Эль-Сальвадор, а замыкает десятку Ямайка.
Разгул преступности прямо влияет на экономический рост, снижая активность потребителей и инвесторов. Экономика государства с высоким уровнем преступности может ускориться на короткий срок при условии, что мировая конъюнктура благоприятна, а страна располагает сырьевыми ресурсами для экспорта. Но длинная волна роста ей не по силам.
Чрезвычайно негативное влияние на бразильскую экономику оказали и громкие коррупционные скандалы. Среди главных героев в них фигурировали первые лица государства – президенты Луис Лула и Дилма Русеф. Администрация последней отметилась публичной ложью относительно состояния государственных финансов, которые левый режим привел в плачевное состояние.
А еще Бразилия показала, какой огромный ущерб экономике может нанести государство, которое тратит не по средствам, и мощные группы интересов, присосавшиеся к государственной кормушке. В 2010-е годы эти проблемы разрослись до огромных размеров.
Даже урезав до предела все расходы, кроме обязательных платежей, «левый» кабинет перед сдачей полномочий в 2018 году имел бюджетный дефицит в размере 7 % ВВП. Суть проблемы очень точно сформулировали авторы статьи в Financial Times Дж. Уитли и А. Сипани: «Проблема, представляющая собой сердцевину бразильских экономических и политических неурядиц, это квазизависимость от государства, которая пропитывает бизнес и общество и из-за которой государство не может делать фактически ничего, кроме как платить по текущим счетам».
Парадоксально, но факт: почти половина всех пенсионных выплат и других денежных трансфертов в Бразилии приходилась на верхний квинтиль, то есть на 20 % населения с самыми высокими доходами. На второй и третий квинтили уходило чуть меньше 20 % на каждый, так что бедному четвертому оставалось примерно 10 %, а самому бедному пятому – ничтожные 4 %.
Получается, что бразильское «государство благосостояния» работало прежде всего на богатых, которые обладают наибольшей силой и влиянием, чтобы вытягивать из него деньги.
По меткому выражению профессора университета Пернамбуко, Розан Сикуэйра, бразильское государство – это «Робин Гуд навыворот»[216].
К этому следует добавить роскошную систему пенсий для государственных служащих. Стране с дефицитным бюджетом она абсолютно не по средствам, но могущественный профсоюз, будучи одной из самых мощных групп интересов, охраняет ее как зеницу ока. В итоге в 2016 году на пенсии 29 миллионам пенсионеров-выходцев из частного сектора, при среднегодовом объеме пенсионных выплат на одного человека в размере 17 080 реалов, государство потратило 498,5 миллиарда реалов (один доллар тогда стоил примерно 4 реала). А на пенсии менее чем одному миллиону госслужащих из казны ушло 110,7 миллиарда при среднегодовой пенсии на одного человека в размере 113 060 реалов.
К концу десятилетия, на момент президентских выборов 2018 года, стало ясно, что, если не реформировать пенсионную систему, остановив лавину трансфертных платежей, очень скоро правительство не сможет выполнять даже свои текущие обязательства. Обеспечивать нормальный уровень государственных расходов на инфраструктуру, образование, здравоохранение стало невозможно. Риск финансового коллапса государства потянул вниз частные инвестиции – как внутренние, так и из-за рубежа.
В октябре 2019 года бразильский конгресс принял закон о реформе пенсионной системы. Пенсионный возраст в стране повысили с 53 до 62 лет для женщин и с 53 до 65 лет для мужчин. Кроме того, увеличились размеры взносов работающих по найму в фонды пенсионного страхования и были пересмотрены правила расчета пенсионных выплат. По расчетам бразильского руководства, за 10 лет экономия от этих мер должна составить 800 миллиардов реалов, или около 200 миллиардов долларов[217].
Большое государство не только ограничивает масштабы частного сектора, но и ставит его в неестественные условия: чтобы выстоять, частные предприятия вынуждены искать хоть какую-то государственную поддержку, если не сказать подачку. Иными словами, выхолащивается самая суть частного предпринимательства.
Как заметил Серджио Лазарини, бразильский специалист по кроникапитализму[218], частные компании требуют привилегий от государства, поскольку его действия, зачастую непредсказуемые, ведут к росту их затрат. Так, если государство волевым решением снижает тарифы на коммунальные услуги и это противоречит условиям контракта, заключенного с их поставщиками, последние говорят: «Окей, если вы срезаете наши тарифы, предоставьте нам льготные кредиты». Лазарини называет такую систему «капитализмом, построенным на отношениях», где компании «запрограммированы» на получение привилегий от государства.
Нечего и говорить, что формированию сильного и эффективного частнопредпринимательского сектора такие отношения не способствуют. В свою очередь, слабость частного сектора и его зависимость от государства подрывают способность всей экономики, отвечая на внутренние и внешние вызовы, удерживать высокий темп роста на длинных дистанциях.
Что касается общей факторной производительности, она, согласно результатам исследования, охватывающего период 2004–2014 годов, выросла примерно на 10 % с 2004 по 2008 год, но начала падать во время «великой депрессии» 2008–2009 годов, а в 2014 году вернулась к уровню 2004-го. Ее росту мешало прежде всего снижение производительности в промышленности: в сельском хозяйстве и сфере услуг производительность по большей части росла или оставалась стабильной.
По меткому выражению профессора университета Пернамбуко, Розан Сикуэйра, бразильское государство – это «Робин Гуд навыворот».
Ускорившись в 2000-е годы благодаря повышению мирового спроса и цен на сельскохозяйственную продукцию и сырье, бразильская экономика не удержала темп в 2010-е, когда спрос стал падать – не в последнюю очередь потому, что не смогла развить конкурентоспособные отрасли промышленности, готовые принять эстафету[219].
В сфере же услуг в это время больше всего росли трудоемкие секторы с относительно низкими уровнями производительности – например транспорт и общественное питание. Гораздо меньшее развитие получили те сферы, где производительность труда выше и которые требуют высококвалифицированных кадров: такие, как финансы, компьютерные услуги и консалтинг.
Кроме того, существенным препятствием для экономического роста Бразилии становится демография: все медленнее растет трудоспособное население. Уже в 2000-е годы зарплаты стали повышаться быстрее производительности труда – как из-за растущих ограничений на стороне предложения рабочей силы, так и ввиду перехода значительного числа работников из неформального сектора в формальный[220]. Опережающее повышение зарплат толкает вверх себестоимость и цены, снижая конкурентоспособность производителей и тормозя рост производства из-за трудностей сбыта.
В общем и целом, бразильская экономика стала хроническим тихоходом. Находившийся у власти в 2019–2022 годы режим Болсонару стремился избавить страну от болезней левизны, но особых успехов не достиг.
В 2021 году, после падения на 3,3 % в 2020-м, бразильский ВВП вырос на 4,8 %, не достигнув уровня 2019 года. В 2022 году, когда к власти вернулись левые, годовой прирост упал до 3,0 %, а в 2023-м до 2,9 %.
Мексика добилась очень серьезных успехов как производитель и экспортер ряда важнейших видов промышленной продукции, в том числе автомобилей, наряду с традиционной гаммой сельскохозяйственных продуктов. Среди НЭД она занимает твердое второе место после Китая как экспортер промышленных товаров.
На этом фоне медленные и падающие темпы роста национальной экономики выглядят как парадокс – как и то, что в 2010-е годы мексиканский ВВП на душу населения фактически застопорился.
Можно сказать, что сегодня существуют две Мексики. Первая – это высокопроизводительные современные предприятия, многие из которых успешно конкурируют на мировых рынках. Например, это касается ряда ведущих автозаводов, на некоторых из них производительность труда не уступает американской.
Вторая Мексика – это мириады традиционных предприятий, в подавляющем большинстве мелких и мельчайших, немалая часть которых относится к неформальному сектору.
У крупных мексиканских компаний, в которых трудятся 500 и более человек, производительность труда бодро росла: за 20 лет после образования Североамериканской зоны свободной торговли NAFTA в 1994 году, по расчетам McKinsey, она повышалась в среднем на 5,8 % в год. У мелких же компаний этот показатель еще более бодрым темпом снижался – ежегодно на 6,8 %.
При этом на мелких предприятиях занятость росла быстрее: к концу 2000-х на них приходилось 42 % всего работающего населения Мексики. В результате снижение их производительности фактически «съело» ее повышение на крупных фирмах. Например, в хлебопекарной отрасли производительность труда на крупных предприятиях выше в 50 раз, но 90 % предприятий отрасли – это мелкие пекарни.