асе. Столько использованного материала под окнами – это очень мерзкое и отвратительное зрелище. Да и к тому же, каждое утро (потому что в обед у нее включался платный трафик) на лестничной площадке толпились подростки. Стояли, нервничали, переживали, успеют на прием или нет. Зато выходили оттуда гусарами. Оставалось только взять шашку, оседлать коня и мчаться галопом завоевывать Париж!
В этот день у меня ничего не вышло. Стрелка часов показывала, что Крис пора зарабатывать деньги. «Не переживай, придешь завтра, – ласково сказала она, – я приму тебе первым, малыш». И нежно потрепала меня по голове.
Странные ощущения испытывал я на следующий день. Крис, девушка или женщина, я так и не понял ее возраст, довольно немаленькой комплекции, лежала в позе королевы, поддерживая одной рукой лицо. Другой она ловко закидывала себе в рот сушки. Все внимание этой альтруистки было обращено на телевизор, там показывали что-то вроде «Следствие вели…» с Леонидом Каневским. «Очень жалко пенсионеров, – с чувством произнесла она, – как подло их обчищают эти мошенники». Я был в ступоре. Мне ничего не оставалось, как пододвинуть стул к этой жрице любви, есть сушки и соглашаться с ее умозаключениями. А где-то в голове, сами собой носились мысли о бешенстве матки, которая представлялась отдельным существом, пожирающим все на своем пути. Откровенно говоря, я испытывал жуткое волнение.
Мой рассказ прервал рев нашего командира капитана Кулешова: «Вы совсем охуели? Быстро всем строиться!» Младший сержант доложил о ненадлежащем поведении в роте, и этим поступком еще больше навредил своему статусу. В течение часа нам говорили о поддержании воинской дисциплины, выполнении приказов старших по званию, апеллировали уставом и грозили дисбатом. Мне, как самому разговорчивому, обещали должность мойщика сортира. Я не смог удержаться. «Разве меня призвали в армию для столь несерьезных дел? – с серьезной миной обратился я к капитану. – Наверное, мне придется обратиться с этим вопросом к главнокомандующему». Кулешов готов был взорваться, похоже он не понял моего юмора. В эту минуту я чувствовал, что Ризван тянет меня за рукав и еле сдерживался от смеха. В итоге вместо туалета, я оказался на съемках сериала «Жизнь и судьба». Как раз тогда в Ярославль приехал Урсуляк.
Жизнь и судьба
У Урсуляка я проработал недолго. Мне кажется, Сергей и не подозревал о моем трудоустройстве. Солдаты – дешевая рабочая сила, вполне подходящая для массовки в фильме о войне. Нам выдали макеты оружия, кирзовые сапоги, гимнастерки и шинели. Переодевшись в форму наших прадедов, мы получили порцию грима на лица и готовы были исполнить свою героическую роль. Надо было бежать в полусогнутом положении, сквозь взрывы снарядов и нарастающий дым, расстояние равное футбольному полю. Я подошел к этой сцене с полной ответственностью, зная, что снимаюсь в одном фильме с Маковецким. Хотя и он, я подозреваю, ничего обо мне не знал. Нас прогнали несколько раз и отпустили обедать. Борщ, гречка с тушенкой, чай и пирожки – что еще нужно солдату для счастья? Особенно когда тебя изо дня в день кормят отвратительно пахнущим бигусом, а на сладкое дают затвердевшие пряники, которыми можно забивать гвозди.
Мы улеглись в салоне автобуса. У Грома оставались сигареты, в моем кармане лежал большой «Сникерс». Через минуту мы уже смаковали послевкусие шоколадки.
– Надо им меньше класть туда орехов, – сказал Вася.
– А ты привереда, рядовой Гром, – ответил я.
– Из меня получился бы неплохой маркетолог.
– Скорее, технолог.
– Ладно, Тим, давай поспим. Хрен его знает, что будет в казарме, когда нас привезут обратно.
Гром тут же засопел. Это была его удивительная особенность мгновенно выключаться. Странно, что с такими способностями он не умел спать стоя. Постепенно и я стал проваливаться в сон.
***
Море показалось большим тёмным пятном. Где – то поблескивала рябь, отображая свет луны. В воздухе чувствовалась свежесть, ветер обдувал наши лица. На площадке для волейбола колыхалась плохо натянутая сетка. Мы шли по побережью, оставляя следы на песке… Ночь успокоила город, опустилась тишина и прохлада. Мы оба молчали, каждый из нас ждал, когда заговорит другой. Она взяла меня за руку:
– Я очень чувствую виноватой себя перед ним, но я ничего сделать не могу, если меня тянет к тебе. Он многое сделал для меня. Я не могу его бросить. Меня родные не поймут. Ты знаешь, что я живу у него!?
– Нет, я не знаю я про это.
– Ты обиделся на меня?
– Нет. Не обиделся. Если для тебя этот человек многое сделал, то не делай ему больно.
– Хватит, не говори так! А то ты делаешь больно мне! Я люблю тебя!
Я достал из кармана пачку сигарет.
– Ты опять закурил?
– Просто так иногда легче.
– Тогда давай курить вместе.
– Нет, тебе я не позволю!
– Ну, давай, давай,– Ника улыбалась.
Я нарисовал на песке огромное сердце, чтобы мы могли поместиться внутри вдвоем. Катившиеся морем волны не могли до него достать. Мы сидели, прижавшись друг к дружке. Никто не спешил, только время, проклятое время, – это всё что у нас есть – которое приближало к разлуке, к утреннему рейсу на самолёт. Я курил и смотрел куда-то далеко, разговаривая там с самим собой. Счастье было здесь, рядом. Вся моя жизнь теперь заключалась в ней: в её дыхании, глазах, запахе…
– Не молчи. Давай-ка поиграем лучше в одну игру и, выброси, наконец, свои сигареты, я не хочу дышать этим дымом
– Давай. Во что будем играть?
– Ты мне задаёшь любой вопрос, который тебя интересует! Я тебе отвечу, а потом я тебе!
– Расскажи мне про свою мечту.
– Моя мечта никогда не исполнится! Я мечтаю отправиться в путешествие на большом воздушном шаре с любимым человеком
– Может твой любимый путешественник на шарах, – я рассмеялся
– Ну, это правда! – Ника обиделась и ударила меня в плечо.– А потом я ещё хочу приземлиться на остров и зачать там ребенка
– Ты какого-то фильма видимо насмотрелась.
– Иди в баню! Я думала, ты поймёшь.
– Не обижайся. Задавай следующий вопрос.
– Какое время года я больше всего люблю?
– Весна?
– Нет! Осень! Я люблю смотреть, как падают разноцветные листья, я люблю брать листья и подбрасывать их вверх!
Разговор все же не клеился. По крайней мере я с трудом выдавливал из себя каждое слово. Впереди, в море, резвилась парочка. В темноте были видны только силуэты. Как они оказались здесь, непонятно, – до этого мы их не видели – но они нарушили нашу идиллию. Образовавшийся контраст счастья и предстоящей разлуки подгонял огромный ком горечи, злости к горлу. Это было чувство обиды, несправедливости, невозможности что-то изменить, когда самый лучший выход представляется невыносимой мукой. Надо было уходить, окончательно, бесповоротно. Это не может продолжаться вечно. Боль притупится, а раны, у кого их нет?
Большой и толстый
Младший сержант Архаров недолго продержался на должности старшины. Утром, после зарядки, в расположение казармы пришел дежурный по училищу подполковник Малый. Фамилия офицера не соответствовала его исполинскому телу с ручищами-мельницами. У него даже немного задергался правый глаз, когда он увидел «кипящего» в кровати старшину и, видимо, досматривающего сладкие сны о гражданской жизни. Он взял Архарова одной своей клещней, поднял перед собой и хорошенько тряханул.
– «А не охуел ли ты сынок плющить харю, когда все уже давно встали? Или, может быть, мы все вместе тут поспим, а на службу положим большой и толстый?" – извергнул он ртом своей огромной раскрасневшейся головы.
Правда, в армии, как и в отечественном футболе, без мата нельзя. Это самые доходчивые и верные слова. Но в этом случае ими ничего не надо было объяснять, они были как бы приговором тупости и легкомыслия человека.
– «Виноват, товарищ полковник», – промямлил тоже превратившийся в цвет помидора старшина.
Все ждали, что Архарова припечатают к стенке, но Малый всего лишь выпустил его из рук, так что тот плюхнулся мешком на деревянный пол. А спустя несколько часов в казарму пришло сообщение, что любителя поспать снимают с должности старшины.
Архарова перевели в какую-то другую казарму училища, предназначенную исключительно для старослужащих солдат. Там были повсюду развешаны камеры наблюдения и никакой свободы в своих желаниях. Проводы старшины получились легкими. Лица многих срочников сверкали от улыбок, а один армянин даже сказал ему вслед: «Ворет кунем». Но тот, кажется, не понял или вообще не услышал известного армянского ругательства.
ПХД
Гром ничего не ел уже двое суток, ни с кем не разговаривал, и постоянно курил. Причём делал это в неположенном месте – в туалете, там, где кроме капитана Кулешова никто не имел права сделать и одной затяжки. Ну а если кого-то из солдат застукивали, то наряды вне очереди и самые неприятные работы, вроде чистки канализации, были обеспечены. Васе было безразлично, заметят его или нет и, может, эта утвердившаяся в нем ко всему апатия сыграла свою роль – его никто так и не застал курящим в казарме.
На ужине он сделал только пару глотков чая, постучал по столу деревянным пряником и вышел в холл столовой. После приема пищи солдаты собирались там и организованно направлялись в расположение роты. Я встал из-за стола раньше обычного, накинул бушлат и подошел к нему.
– Гром, может соизволишь рассказать, что все-таки случилось?
– Тим, отстань. Тебя это не касается.
Все выяснилось во время проведения ПХД. Именно тогда я ощутил крепкий удар в челюсть маленького громовского кулака.
***
В субботу в армии по традиции вылизывают до блеска каждый угол. Тут можно попасть на «взлетку», можно в сортир, на лестничную площадку или в Ленинскую комнату. Все это не очень приятные занятия, а в особенности времяпрепровождение рядом с солдатскими «очками» и писсуарами. Но можно остаться убирать и свой кубрик. Вроде не так зазорно наводить порядок там, где непосредственно живешь, ложишься спать и просыпаешься каждое утро в течение долгого времени. А можно гонять чаи в каптерке и смотреть на работу других, если ты в хороших отношениях со старшиной. Правда у меня к тому моменту уже была своя так называемая «маза», хотя я и не думал, что буду заниматься именно этим делом. Когда капитан Кулешов спросил о желании быть журналистом, никто не догадывался, что данная должность связана с заполнением учебного журнала. Но тем не менее, заполнение журнала, пусть другие и смотрели на это с презрением, всегда помогало избавить себя от нелюбимых работ. Изначально туда необходимо было записать все предметы и всех солдат согласно алфавиту, а затем своевременно проставлять пропуски и оценки учащимся. В итоге журнал был заполнен в последний день перед отправкой в войска, а во время ПХД он не покидал рук и мгновенно открывался при виде Кулешова, чтобы тот был уверен, что я занимаюсь чрезвычайно важным делом.