— Хотела бы знать так, как ты, — сказала Элисон. — Здесь все для тебя родное.
— Для меня? Да я первый раз в жизни в этих местах.
— В том-то и дело. Приехал всего неделю назад и уже знаешь все так, как будто всегда тут жил. А я всю жизнь проводила здесь каникулы — и ничего не знаю. Потому что ты свой, а я чужая… Я как те девушки на модных фотографиях в журналах — им безразлично, где фотографироваться: посреди поля, на горе, у моря. Везде выглядят потрясно, но это все не их… чужое… Также и я.
— Здесь твой дом, — сказал Гвин.
— Какое это имеет значение сейчас?
— Давно ваша семья его купила?
— Понятия не имею. Отец получил его в наследство от двоюродного брата, который погиб.
— Когда?
— Ой, сто лет назад. Меня еще на свете не было. Я видела его на снимках. Очень красивый. Звали Бертрам.
— Но это сейчас ваш дом?
— Да, наверное.
— А кто же им занимается? Твоя мать или кто?
— Мама и Клайв, кто же еще?.. Да в чем дело? Почему ты спрашиваешь?
— Беспокоюсь за Гува, — сказал Гвин. — Они его не выгонят, как думаешь?
— Поговаривают об этом. Но ведь больше некому тут смотреть за домом. Клайв боится, что Гув может стать опасным. А по-твоему?
Гвин покачал головой.
— Точно не знаю. Что-то в нем есть странное, и в то же время он может говорить совсем нормальные вещи. Но говорит так бессвязно, даже если по-валлийски, что трудно понять.
— Про что?
— Я сейчас чувствую себя не очень, потому что у меня утром был с ним разговор, и я жутко разозлился… даже толкнул его. Но потом подумал, что во многом он, наверно, прав.
— В чем? — спросила Элисон.
— Пойдем заглянем еще раз в эту хижину, — сказал Гвин.
— Ой, лучше не надо! Я думала все утро…
— Ну пойдем! — повторил Гвин. — Не бойся. Только посмотрим — и обратно. Что такого?
Он уже направлялся к курятнику. Элисон побрела за ним. Гвин толкнул дверь.
— Вот! — произнес он почти веселым тоном. — Имеется обеденный сервиз, чисто-белый, разбитый. Не готовый к употреблению… Какие есть вопросы или предложения?
— Прекрати, Гвин, — сказала Элисон. — Мне опять страшно. Снова внутри как будто сжалось все…
— Не бойся. Все рисунки исчезли, тарелки разбиты. Можно считать, мы их с тобой разбили прошлой ночью, верно? Когда чуть не подрались. А где совы, которых ты понаделала?
— Гвин, не задавай вопросов! Пожалуйста… Не продолжай все это. Хотя ты единственный, с кем я могу по-настоящему говорить…
— Не очень-то похоже, — сказал Гвин. — Когда мне позарез нужно было сказать тебе кое-что, ты сразу помчалась к своему Клайву. А меня как раз перед этим поперли из гостиной. Как, ты думаешь, я себя чувствовал?
— Да, мама была очень зла на тебя…
— За что?
— За ту записку, которую ты сунул в салат.
— И что тут такого?
— Писал, что хочешь увидеть меня. Мама прямо взвилась. Говорила ужасные вещи. Я просто не ожидала от нее.
— Например?
— Не надо, Гвин…
— Ну спасибо, мисс Элисон. Извините, что побеспокоил вас своей запиской.
— Гвин! Ведь это же не я!
— Я всего-навсего хотел поделиться с тобой…
— Я тоже с тобой хотела. Ты единственный, кто называет меня нормально: Элисон.
— Но ведь это твое имя.
— Другие зовут меня Эли. Это ужасно! Терпеть не могу! «Эли-Эли», «еле-еле». Противно слушать!..
— Да, я очень хотел поговорить с тобой, — повторил Гвин. — Потому что с тобой мне лучше всего… Ты завтракала?
— Нет, не могу.
— Мне тоже ничего в горло не лезет. Как опилки! Не могу проглотить.
Они уже выходили из хижины. Гвин снова уселся на пень.
— Давай все-таки спокойно поговорим о тарелках, — сказал он.
— К чему? — спросила Элисон. — Они разбиты… Ты запер дверь на засов?.. О Господи! — она закрыла лицо руками. — «Засов», «сов»… «совы»… Всюду они!
— Спокойно, — сказал Гвин. — Не надо, Элисон. Хватит… Не будем больше. Извини, старушка…
— Эй! — услыхали они.
Под деревом стоял Роджер.
— А я думаю, куда ты подевалась? — сказал он. — Кричу, кричу… Хотел показать тебе фотографии. Пошли, Эли!
— Подожди, — сказал Гвин.
— Пошли, Эли! — настаивал Роджер.
— Я говорю, подожди, — повторил Гвин.
— Эли, — сказал Роджер, — твоя мать везде ищет тебя. Ты помнишь, что она говорила? Помнишь?
— Что она говорила? — спросил Гвин.
Элисон посмотрела на него.
— Гвин… Не ходи с нами к дому, ладно? Не надо… Гвин, честное слово, я ей объясняла, но она говорит, что я не должна… Даже разговаривать с тобой…
— О, все в порядке, мисс Элисон, — сказал Гвин. — Не беспокойтесь. В следующий раз, когда мне надо будет зайти в дом, я пойду только с черного хода. Прошу прощения.
Он резко повернулся и пошел через лес по дорожке, что вела к задней стороне дома.
— Гвин, но я не могу так… правда… — сказала Элисон вдогонку.
— Этот парень определенно нарывается на драку, — заметил Роджер.
14
— …Конечно, если иметь нормальные фотоматериалы, я бы сделал снимки получше, — сказал Роджер. — Но я потел все утро в этом закутке и все-таки добился чего-то, ты увидишь. Поверь, это кошмар — работать с такой пленкой и такой фотобумагой! Но главное, по-моему, сделано. Посмотришь свежим глазом и скажешь. Пошли!
— Только не сейчас, Роджер.
— Снимки на столе в столовой. Еще не совсем высохли, так что смотри, чтоб не склеились.
— Потом. Позже. Не теперь.
— Два последних вышли хуже, — продолжал Роджер. — Это когда вдруг появилось наше волосатое валлийское чудище. Он немного напугал меня. А до этого на камне восседал Гвин. Его рука видна на некоторых снимках. Очень трудно было снимать — чтобы все, что хотел, вошло в кадр… Ну, тебе не понять… Погляди и увидишь.
Но как только Роджер открыл дверь дома, Элисон проскользнула мимо него, бросилась по лестнице наверх, и он услышал, как щелкнула задвижка двери ее комнаты.
— Эй, Эли! Ты что?.. — Она не отвечала.
— Женщины! — мудро заключил Роджер и отправился в столовую.
Фотографии лежали кучей на подоконнике на самом солнце. Верхняя уже свернулась в трубку. Возле стола суетилась Нэнси: накрывала ко второму завтраку.
— Кто перенес мои снимки? — спросил Роджер.
— Они валялись на столе, — сказала Нэнси.
— Знаю, что на столе. Я положил их, чтобы просохли. Все утро потратил на эти проклятые снимки!
— Они мешали, — сказала Нэнси. — Мне надо делом заниматься, а обеденный стол не для всякой липкой бумаги. И так я его тру по нескольку раз в день!
— Мешали? — крикнул Роджер. — Вы испортили мои фотографии, вот что вы сделали! «Мешали»!.. Не ваша забота решать, что здесь мешает, а что нет!
— Я буду говорить с миссис Брэдли, — сказала Нэнси.
— Да хоть с китайским императором! Вы не имеете права трогать то, что вас не касается, запомните это! Вы…
— Тра-та-та, — протянул Клайв, входя в столовую из передней. Он еще оттуда услышал повышенные голоса. — В чем дело? Из-за чего сыр-бор?
— Я хочу говорить с хозяйкой, — повторила Нэнси. — Я ухожу.
— Она испортила все мои фотографии, и сама еще…
— Ладно, ладно, — перебил Клайв. — Остудим немного воздух. Снизим температуру. Собирай, старина, свои игрушки и…
— Но, папа, она…
— Я помогу тебе. Давай… Иди в гостиную и подожди там… Вот умница. Я сейчас выйду.
Роджер покинул комнату со снимками в руках. В гостиной он разложил их на полу, края двух из них придавил ножками стульев. Из столовой доносились голоса: монотонный — Нэнси и просительный, урезонивающий — Клайва.
Вскоре он сам появился в гостиной с бумажником в руках. Пряча его в карман, он заметил:
— Недешевые у нас получаются каникулы.
— Я все утро мучился со снимками, — сказал Роджер, — а она смешала, разбросала…
— Спокойно, спокойно. Нужно учиться противостоять ветру, а от Нэнси последние дни идут такие порывы — на ногах еле удерживаешься.
Роджер продолжал раскладывать фотографии, прижимая их к полу разными тяжелыми предметами.
— Окончилось не так плохо, как я сначала думал, — сказал он. — Надеюсь, они выпрямятся… Извини, я немного сорвался, папа. Но она их так нашвыряла!.. Можно же все-таки соображать хоть немного…
— Она не подумала. Не требуй от нее слишком большой сообразительности.
— Ее сын соображает неплохо!
— Гвин — да. Таких мы в армии называли «казарменными умниками». Умеют качать права и всегда себе на уме. Но хорошие мозги еще далеко не все… Если нет у тебя приличного окружения, микроклимата, как теперь говорят…
— Из-за этого микроклимата Маргарет и захотела поехать сюда с Элисон? И нас потащила?
— Как тебе сказать… Это сложная штука… Послушай, может, положить твои снимки на бильярдный стол? Там они уж никому не будут мешать. Придавим шарами и киями… А некоторые совсем ничего получились! Назовем вот этот — «Мокрый уик-энд в долине». Как?.. Или не подойдет?
— Я разложу по порядку, тогда будет видно, что есть что, — сказал Роджер. — Первые семь — тот самый камень. На трех видна рука Гвина, видишь? Он сидел на верхушке… А тут я увеличил, смотри… Это — дыра в камне, через нее видны деревья на горе… Да ты не смотришь!
— Очень хорошо, — сказал Клайв. — Чрезвычайно эффектно.
— Правда? А вот этот? Погляди как следует! — Клайв опустился на колени, всмотрелся в снимки.
— Ого! — сказал он. — А это что?
— Где? — спросил Роджер.
— Что-то непохожее на другие. Надо в лупу разглядеть. Ты не смотрел?
— Нет, — ответил Роджер. — Но я его увеличил… Где он?.. Сейчас… Вот, смотри!.. Или не тот?
Роджер показал отцу несколько увеличенных снимков: три с Гвином, два — после того, как тот ушел, два — когда Полубекон уже появился и смотрел, как Роджер щелкает затвором.
— Все-таки я прав, — задумчиво сказал Клайв. — На этих двух появилось что-то новенькое.
— Что?
Клайв надел очки.
— Не знаю, — проговорил он. — Если бы еще больше увеличить.