Ну что ж, ладно, девочка… Ты что-то почувствовала?.. Поняла?..
Когда Гвин вернулся на кухню, матери там не было. Он слышал ее шаги наверху, в комнатах, где они жили… Туда-сюда… Туда-сюда… Да что она, в самом деле?.. Туда-сюда… Потом какой-то стук… И снова — туда-сюда… туда-сюда… Сейчас она ходит по его комнате.
Гвин бросился наверх.
Старый кожаный чемодан стоял на кровати. Мать вытаскивала одежду из шкафа и ящиков комода. Свою и Гвина.
— Иди сюда, — сказала Нэнси. — Раздели со мной эти хлопоты, парень.
— Что ты делаешь? — спросил Гвин. — Зачем?
— Убираюсь отсюда. Я уже ему сказала! Только что…
— Мы уезжаем?
— Через сорок восемь часов. Считая с завтрашнего дня. И не хочу от них никаких рекомендаций, никаких «спасибо» или наоборот. Просто ухожу. Так я и заявила ему. Гудбай.
— Через два дня? — сказал Гвин. — Так быстро? Мам, не надо. Пожалуйста.
— Что, он уже начал действовать через тебя? Интересно, когда успел перетащить моего сына на свою сторону? Чего он сказал тебе?
— Ничего, мама. Я даже не знал…
— Никто никогда не видел и не знает, что я сделала с тем ключом, — продолжала Нэнси. — Никто… А ты хорош! Успокаиваешь меня, а сам бежишь к ним и болтаешь все, что взбредет в башку!
— О чем ты, мама? Какой ключ?
— После всего, что я для тебя сделала… Стелешься перед ними! Воображаешь, ты один из них? Можешь позволить себе то же, что и они, так?.. Ладно, парень, хорошо… Посмотрим, где ты будешь через месяц. С твоими глупостями все кончено, так и знай!
— Я вернусь, когда ты начнешь по-человечески разговаривать, — сказал Гвин.
Он вышел и тихо закрыл за собой дверь. Спустился вниз, сел на самой нижней ступеньке, обхватив руками голову и не зная, что делать дальше. В отдалении слышались какие-то шаги, голоса, какие-то шорохи, и потом, не отнимая от лица влажных пальцев, Гвин увидел — или ему показалось, — как перед ним остановилась пара ботинок, а может, туфель; они обошли его с обеих сторон, половицы слегка скрипели под ними… И потом он опять был один, со своими мыслями, и никто так и не назвал его по имени…
У себя в комнате Роджер сказал, закрывая дверь:
— Я и не знал, что он умеет плакать. Даже противно немного.
Он положил фотоснимки на свою кровать.
— Ты никогда не плакал? — спросила Элисон.
Роджер натянул нейлоновую бечевку в углу комнаты, начал развешивать фотографии.
— Не плакал? — повторила Элисон.
— Не задавай дурацких вопросов, — сказал Роджер.
— Ты не ответил.
— Может быть, плакал. Много лет назад. Только не у всех на глазах.
— А когда твоя мать ушла от вас?
— Заткнись!
— Не груби.
— Ты по крайней мере еще не видела, как я плачу, — сказал Роджер.
— Я только спросила.
— А я только ответил. Заткнись!
— Не знаю, что ты так переживаешь из-за своих родителей, — сказала Элисон. — По-моему, вы только выиграли.
— Что ты имеешь в виду?
— Во всяком случае, твой отец, — продолжала Элисон, — я ничего не говорю, он очень симпатичный, но все-таки… как бы это сказать? Не слишком обработанный камень. Разве не так? Мамины родные страшно удивились, когда она вышла за него.
— Да уж, — заметил Роджер. — Для вдовы она довольно быстро выскочила замуж. Уж не почувствовала ли в чьем-то кармане толстую чековую книжку?
— Роджер!
Он продолжал закреплять снимки на веревке. Элисон сидела на кровати, вертя в пальцах нитку, выдернутую из покрывала.
— Не забивай себе голову, — посоветовал Роджер. — Тебе что, делать нечего? Через пару дней они умотают отсюда, и конец всем этим проблемам.
— А ты злой.
— Послушай, Эли, — сказал Роджер. — Здесь очень хорошее место. Красивое и так далее. Но только без этих психов. Разве не так? Я нисколько не удивлюсь, если откроется, что они нарочно договорились нас напугать, чтобы мы сорвались отсюда, а они тут останутся и будут искать какие-то спрятанные сокровища. О которых знает только полоумный Полубекон. Скажешь, не может так быть? Или устроят подпольный штаб контрабандистов. По торговле наркотиками!
— Совсем даже ни капельки не смешно, — сказала Элисон. — Ты прекрасно знаешь: то, о чем говорил мне Гвин, очень похоже на правду, и, если бы это сказал кто-то другой, ты бы вполне согласился.
— С этой чепухой о какой-то непонятной силе? И что ты у нас батарейка… или проводка — я уж не помню?
— Ты чувствуешь, что он прав, — настаивала Элисон. — Я знаю это. Но не можешь признать, что кто-то умней или догадливей, чем ты. Вот в чем все дело. Тебе такое никогда не пришло бы в голову.
— Конечно, нет! Вся эта белиберда! Бред сивой кобылы!.. Да, твой Гвин умник! Просто мудрец. На лету подметки рвет! Все понял в тот же день, как увидел тарелки. Только не сразу сказал.
— До него постепенно дошло. Он понял это шестым чувством.
— Может, десятым?
— Понял, потому что принадлежит этим местам, этой природе.
— Не произноси шибко умные слова! — сказал Роджер. — И не старайся сделать из меня дурака. Тебе хочется верить всем этим полубеконам — пожалуйста! Можешь уговорить себя верить чему угодно. Я не такой.
— А какой?
— Не такой.
— Ты глупец.
— Может, и глупец, — сказал Роджер, — но зато не распускаю сопли на лестнице.
— Наверно, у тебя никогда не было причин для этого.
— Наверно… Слушай, Эли, может, хватит, а?.. Да, готов признать, Гвин совсем не дурак. Даже умный. Но он не наш, и никогда не будет. Он чужак. Умный чужак. Кельт, не англичанин… Вот и все дела…
— Что ты будешь делать после школы? — спросила Элисон.
— Займусь тем же, чем отец.
— А что бы ты хотел?
— Я же сказал…
— Разве ты этого хочешь?
— Ну… наверно… не знаю.
— Ты ведь любишь фотографию, — сказала Элисон. — И здорово понимаешь в ней. Ты хотел бы стать фотографом? Кинооператором?
— Хотел бы. Но это требует столько времени. И денег… Чтобы выучиться.
— Ну и что?
— Отец уже все заранее расписал для меня.
— А если ты все-таки займешься фотографией?
— Он порвет всю фотобумагу.
— А серьезно?
— Ты-то сама, Эли, пошла бы против матери?
— Не знаю. Наверно, это ужасно, если так поступить. Я никогда не пробовала.
— Стану фотографом в свободное время, — сказал Роджер. — Это будет моим хобби. Чем плохо?.. А почему ты про это заговорила?
— Из-за Гвина.
— Опять Гвин!
— Как думаешь, что с ним будет через несколько лет? — спросила Элисон.
— Станет, наверно, учителем или чем-то в этом роде.
— Мать угрожает, что отправит его работать в магазине.
— Значит, будет работать в магазине.
— Ты не понимаешь, — сказала Элисон. — Ему надо добиваться всего самому.
— Ну и пускай добивается. Не он один.
— Ох, какой ты! Знаешь, он даже хочет скопить денег и купить пластинки с курсом английского языка. Правильное произношение.
— Надеюсь, нам он их заводить не будет, — сказал Роджер.
— Не бойся. У него даже нет проигрывателя. Слышишь?
— Слышу, не глухой.
— Тебе не стыдно?
— Как-то не очень…
— От тебя пахнет бензином, — сказала Элисон.
— Каким еще бензином? Я делал для тебя снимки. Это, может, карбонат натрия.
— Нет, бензин, — возразила Элисон. — Меня тошнит от него.
20
Погода во второй половине дня начала меняться. Поднялся ветер, нагнал тучи, которые повисли над горами.
Гвин тоже стал укладываться. Его мать ходила по дому молча и выполняла свою работу особенно тщательно — отчего становилось еще труднее все это наблюдать и переносить.
Долина была забита тучами.
— Эй, уже четыре часа! Ты не забыла?
Элисон выронила альбом для рисования. В дверях гостиной стоял Гвин.
— Что ты здесь делаешь? — проговорила она.
— Стою около кресла, как видишь.
— Тебя же просили не заходить…
— Извините, мисс. Вы меня теперь уволите, мисс?
— Может зайти мама!
— Ну и пусть заходит. Послезавтра меня тут не будет. У нас остался один день, Элисон. Один день. Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Мама видела нас на горе. Смотрела в бинокль! Сейчас она где-то здесь… Поджидает меня… Гвин! Я не могу… Уходи, пожалуйста.
— Я уйду послезавтра, вернее, уеду. Поэтому пришел. Мне терять нечего.
— А мне есть чего! Ты не понимаешь! — Элисон почти плакала.
— Скажи, чтобы я понял. Я слушаю.
— Уходи!
— Красивый здесь камин, верно? — сказал Гвин. — Гляди, как разрисованы кафельные плиты! Это ручная работа…
Элисон с треском распахнула створки доходящего до полу окна, выбежала прямо на дорожку сада.
— Огород у нас там, направо! — крикнул ей вдогонку Гвин. — Не заблудись!
Он нагнал ее меньше чем через минуту.
— Ну, уйди же! — рассердилась она. — Какой ты! Нас увидят.
— Не обязательно, — сказал он. — Конечно, в огороде лучше и спокойней. Побежали туда! Или останемся здесь? Решай! Твоя воля для меня закон.
На огород можно было попасть, если свернуть с дорожки вправо и потом вниз. Он был окружен невысокой каменной стеной и живой изгородью — кустарником, который поднимался выше стены, густой и непроницаемый. Скамейка, сбитая из досок корабельной сосны, стояла в одном из разрывов изгороди; отсюда открывался вид на реку и на горы.
— Вон по той лощине, видишь… — сказал Гвин, — ходили к водопою лисы. К тому водопаду. Он так защищен скалами, что людям не подобраться. Собаки там теряли след. Лисы выжидали, пока все уйдут, и выходили на торфяную дорогу. Хитрющие, верно?
— Что ты хочешь? — спросила Элисон.
— Ты уже задавала этот вопрос. Ничего нового я тебе не скажу. Подумай сама.
— Но, Гвин… Ты не можешь никак понять… Я действительно не могу с тобой видеться. Не не хочу, а не могу. Мама мне таким угрожает… И она выполнит угрозу.
— Что же за угроза? — спросил Гвин. — Что она может сделать? Заковать тебя в цепи в подземной темнице? Запереть в башне? Тебя случайно зовут не Франсуа Бонивар? Ты не шильонский узник?.. А что еще она может? Застрелить тебя?