нарушить данную им присягу, допущено быть не должно. Поэтому – как общее правило: все самовольно скопом оставившие занятия увольняются без прошения от службы. Местному начальству разрешается разобраться: кто из них подчинился угрозам подстрекателей по малодушию и из страха и кто действовал, отдавая себе отчет в последствиях нарушения служебного долга. Лишь относительно первых может быть вопрос о принятии их вновь на службу.
Дурново с Любимовым составляли этот циркуляр в квартире товарища (заместителя) министра. Переезжать на Фонтанку, в дом министра, Дурново не хотел. Это составляло известную трудность. Министерская канцелярия оставалась на Фонтанке. С потоком депеш, которые шли на имя руководителя ведомства, приходилось справляться без ее помощи. Впрочем, их содержание внушало министру известный оптимизм. Губернаторы сообщали об успокоении на местах.
На конец ноября Витте констатировал, что центр революции – в Москве. Там не утихала забастовка почты и телеграфа. На телеграфную станцию явились бастовавшие и выгнали всех работавших. Градоначальнику оставалось только разводить руками. У него не было возможности поставить караул у станции, пока войска не вернулись из Маньчжурии. «В Москве полная анархия власти, – писал Витте. – Крайне важно скорейшее прибытие нового генерал-губернатора». В декабре 1905 года генерал-губернатор Ф. В. Дубасов просил подкрепления. В Петербурге ему долго отказывали, пока ситуация не дошла до крайности.
Под влиянием событий в Москве было принято решение отправить особый «боевой поезд» для восстановления полноценного движения по Транссибу. Возглавил его А. Н. Меллер-Закомельский. Он укрощал эшелоны с мятежными войсками, действуя прикладами и нагайками. Теми же способами он решал проблему забастовочного движения. Экспедиция завершилась полным успехом. На протяжении несколько тысяч верст железнодорожного пути порядок был восстановлен. По словам А. Ф. Редигера,
главная заслуга в этом деле принадлежала лично ему [Меллеру], так как только при его характере палача можно было столь систематически бить и сечь вдоль всей дороги, наводя спасительный ужас на все бунтующие и бастующие элементы.
С аналогичной миссией отправился и генерал П. К. Ренненкампф. Если Меллер двигался с запада на восток, то Ренненкампф – наоборот, с востока на запад. Правда, результаты его экспедиции были несколько скромнее.
6 декабря помещикам было разрешено самостоятельно организовывать охрану имений. Правительство признавалось: у него не было на это сил. Оно расписывалось в собственной беспомощности. В январе 1906 года обсуждался вопрос, как быть с возможными аграрными беспорядками. Следовало разумно распределить вооруженные силы, предоставив губернаторам возможность пользоваться ими. 49 губерний Европейской России были разделены на четыре очереди. Особую тревогу вызывали 19 губерний первой очереди: Могилевская, Киевская, Курская, Полтавская, Харьковская, Черниговская, Екатеринославская, Херсонская, некоторые уезды Таврической, Воронежская, Нижегородская, Орловская, Тамбовская, Тульская, Пензенская, Пермская, Самарская, Саратовская, Симбирская. Это значительная часть всей Европейской России. Воинским контингентом следовало пользоваться «экономно». По оценке С. Ю. Витте, к 1 марта 1906 года в распоряжении правительства было всего 80 батальонов, к 1 августа должно было стать 300.
Значительная часть России находилась на положении усиленной (25 губерний) или чрезвычайной (7 губерний) охраны. Некоторые губернии (а именно 20) – на военном положении. Таким образом, в 43 губерниях действовало особое законодательство, предоставлявшее огромную власть местной администрации. В полном мере это относилось к Кавказу, Царству Польскому, Поволжью, Западному краю, Прибалтике, Центральному Черноземью.
На этих огромных пространствах в полной мере не действовало общероссийское законодательство, что лишний раз оттеняет тот факт, что оно не было общероссийским. В России не было единого правового поля. В условиях революции – и подавно. При этом в Петербурге складывались новые правила политической игры, которые затрагивали всю страну и существенно меняли ее. В 1905 году Россия одновременно шла в противоположных направлениях. Она рвалась в будущее и держалась за прошлое. Она формировала новые институты и консервировала прежние. Она коренным образом изменила столичную власть и сохранила всю архаику провинциальной администрации.
СОЮЗ
В ноябре 1905 года состоялся обед в Москве в ресторане «Славянский базар». Председательствовал известный всей России адвокат Ф. Н. Плевако. Присутствовал цвет нарождавшегося октябризма: М. А. Стахович, М. В. Красовский, граф П. А. Гейден, князь С. М. Волконский, братья Гучковы, Н. Н. Львов, Ю. Н. Милютин… Всего 25 человек. Выступал Плевако, как всегда, очень ярко: «Хмельная от победы русская тройка! Куда ты мчишь свою судьбу… Смотри! Не оборвись! Пред тобою бездна!» Он предсказывал катастрофу. Впрочем, так в те дни думал не только он.
На собрания октябристов приходили неслучайные люди. Порой там бывал великий князь Николай Михайлович. Он специально одевался так, чтобы его нельзя было узнать. Великий князь поддерживал дружеские отношения с графом П. А. Гейденом, Ю. Н. Милютиным, Н. Н. Львовым, М. А. Стаховичем. Ему была небезразлична судьба партии. Он интересовался ее программой, перспективами. Собрания октябристов в Санкт-Петербурге обычно происходили на Французской набережной, 32, на квартире Милютина, сына ближайшего сотрудника Александра II Н. А. Милютина, племянника фельдмаршала, бывшего министра внутренних дел Д. А. Милютина. Супругой Милютина-младшего была Александра Феликсовна, урожденная Сумарокова-Эльстон, родная сестра гвардейского офицера Ф. Ф. Сумарокова-Эльстона, князя Юсупова. В партии октябристов у многих за спиной был серьезный опыт государственной или военной службы.
Земская, дворянская, биржевая и даже чиновничья Россия мало-помалу приобретала свой политический окрас. Все политические партии России начала XX века – детища Первой революции. Кто-то боготворил свою родительницу, кто-то ее проклинал. Никто не оставался равнодушным. Она стала вызовом для российского общества, побуждая его к выбору. Собственно, отношение к революции и есть важнейший маркер политической силы того времени. Осенью 1905 года один из лидеров октябристов барон П. Л. Корф явился к С. Ю. Витте с одним требованием: «Немедленно, граф, поставьте пушки на Невском и на других улицах и расстреливайте, расстреливайте». Об этом Корф говорил, отнюдь не стесняясь своей резкости, повсюду: и в ресторане «Кюба», где собирался столичный высший свет, и в Яхт-клубе, где встречалась придворная знать. Партия октябристов складывалась тогда, когда казалось, что от исторической России не останется и следа. Государственность таяла на глазах. В тех непростых обстоятельствах «Союз 17 октября» был несомненно контрреволюционной партией, что его сближало скорее с силами более правыми, чем левыми. Впрочем, в «политическом бульоне» 1905–1906 годов непросто было разобраться. Стены строились непрочные, и они быстро разрушались. Яркое свидетельство тому – программная неопределенность. Это касалось (может быть, даже в первую очередь) и октябристов, чье видение, например, аграрного вопроса можно было интерпретировать по-разному, что современники и делали. В конце 1905 года А. Д. Протопопов, на тот момент левый октябрист, а одиннадцать лет спустя последний министр внутренних дел Российской империи, был весьма радикально настроен. Он настаивал на необходимости скорейшей социальной революции, чем, конечно, удивлял своих сановных собеседников: «Да, да, господа, именно социальной революции, которая вывернет все дворянские, помещичьи и капиталистические кишки и не оставит нам ни кола, ни двора». Протопопов жалел, что конституционный строй введен царским манифестом, и рассуждал о пользе английского парламентаризма.
Корф, призывавший к расстрелам, и Протопопов, вздыхавший о социальной революции, составляли одну партию. Несомненным лидером ее был А. И. Гучков. При этом за 1906 год ЦК его дважды отчитывал за выступления, расходившиеся с программой партии. Можно ли считать «Союз 17 октября» партией как таковой? Несомненно да, если отвлечься от всех тех «ожиданий», которые возникают у исследователя, вплотную занявшегося октябристами. Не стоит задаваться вопросами о либерализме или консерватизме объединения, о его заведомой лояльности правительству или же несомненной оппозиционности. Все эти сюжеты, при кажущейся их оправданности, скорее сбивают прицел, не позволяют разглядеть логику конкретной политической силы.
Среди октябристов были и либералы, и консерваторы. На определенном этапе своей политической биографии они противостояли правительству, на другом – тесно с ним сотрудничали. Можно это объяснять аморфностью объединения. В этом утверждении – несомненная правда.
Что или кто оказывается «ядром» партии? Лидеры, программные установки, привычные контакты и связи? Правильный ответ – все вышеперечисленное. Кроме того, в реалиях начала XX столетия основное значение имел информационный ресурс, который был в распоряжении того или иного объединения. Для октябристов, по крайней мере на первом этапе их деятельности, такую роль играла газета «Новое время». Характерно, что один из ведущих журналистов издания А. А. Столыпин (брат П. А. Столыпина) представлял Центральный комитет «Союза 17 октября».
Сам по себе этот симбиоз – «Нового времени» и октябристов – отнюдь не случаен. «Барометр Эртелева переулка [где в Санкт-Петербурге проживал А. С. Суворин] прыгал, показывая политическую погоду», – говорили современники, подчеркивая «чуткость» издания, его готовность услышать «музыку» времени. Иными словами, у суворинского издания не было и не могло быть программы. Оно шло за общественными настроениями, в меру своих сил угадывало конъюнктуру.
По выражению Ф. Д. Самарина, октябристы – это «либералы второго сорта», «ублюдки либерализма». Это, конечно, остроумно, ядовито, но не точно. «Союз 17 октября» был заведомо идеологически бесформенным (как и «Новое время»), что доказывал с момента основания и до распада.