Уверяю вас, что из всевозможных «истов» – «наплевисты» самая многочисленная партия в России. Наши чиновничьи «жеманфишисты», это – люди, ушедшие в интересы семьи. «Сын ходит в гимназию, дочь должна иметь гувернантку-англичанку, жене нужна шляпка». Все остальное – наплевать! Служба – средства на гимназию, гувернантку, шляпку. Из нее выходит гимназия, гувернантка, шляпка, а что, кроме этого, выходит из службы, им решительно «плевать». От 11 до 4-х – и кончено. Как каторжный урок. Сбыть, и с рук долой! И из головы вон. Человек весь в своей семье, ее интересах, ее заботах. Остального мира не существует. Это люди, глубоко равнодушные к «так называемой России», —
писал журналист и литератор В. М. Дорошевич.
Столичная бюрократия следовала своему ритму. Чиновник вставал в 8–10 часов утра. Служба в присутственных местах редко начиналась раньше одиннадцати. Пил кофе с булкой и шел в присутственное место. Усевшись за стол, не сразу принимался за работу. Надо было побеседовать с коллегами, прочитать утреннюю газету. В первом часу чиновник шел в буфет завтракать. В некоторых учреждения было принято приносить завтрак прямо на рабочее место. Обычно расплачивались с буфетом в день получения жалованья. В 4–5 часов вечера присутствие заканчивалось. Чиновники расходились. Шли обедать – кто домой, кто в ресторан, кто в дешевую кухмистерскую. Около двенадцати шли спать.
У сановников были свои излюбленные рестораны. Высшая бюрократия предпочитала обедать в ресторане у Донона. Чиновная молодежь чаще захаживала в «Кюба». По словам государственного секретаря А. А. Половцова, это заведение «составляет нечто вроде биржи для устройства разных правительственных, финансовых, личных дел».
В обоих этих ресторанах была великолепная кухня, причем некоторые коронные блюда были очень простые, но изготовлялись необыкновенно вкусно. Например, коронным блюдом у Донона считалось вареное мясо с разными соусами. Но это было в своем роде художественное произведение. Варился как-то необыкновенно целый ростбиф и в таком виде подавался в зал. Здесь его торжественно резал на порции необыкновенно важный метр д’отель, другой не менее важный его помощник поливал тарелку соусом, а лакей разносил тарелки обедающим. Вторым коронным блюдом того же Донона было такое простое блюдо, как маринованная селедка, но она была такого качества и так приготовлена, что не уступала любой стерляди. Сельди эти по особому заказу ресторана засаливались в Голландии.
Современники высоко ставили петербургскую кухню. По их оценкам, не самый известный ресторан «Контан» превосходил лучшие немецкие. Петербургский «Кюба» не уступал парижскому. Нью-йоркские рестораны не могли сравниться с третьесортными заведениями столицы Российской империи.
В ресторанах общались, вели переговоры, устраивали дела. Так, у Донона можно было познакомиться со всем чиновным Петербургом с его однообразными разговорами о чинопроизводстве, с его придворными сплетнями, великосветскими скандалами и веяниями, которые шли из высших сфер. Это была бюрократическая вселенная, измеренная петровской Табелью о рангах.
Военный, аристократический, чиновный Петербург хорошо знал, что такое субординация. К этому приучали с детства. В учебных заведениях были свои мундиры, свой распорядок, свои негласные правила. Лицеисты носили мундир бутылочного цвета с красными обшлагами, с серебряным шитьем на воротнике. В старших классах он становился золотым. Ко всему прочему прибавлялась треуголка, серая шинель до пят с пелериной и бобровым воротником. В выпускной год лицеистам полагалось носить шпагу. Младшие воспитанники обращались к старшим «ваше превосходительство». Те были генералами: от кухни, от сада, от танцев… Им подчинялись младшие товарищи. Выше всех стоял генерал от фронта, который следил за лицейскими традициями. Курить разрешалось воспитанникам выпускных классов – фактически же всем. Только младший лицеист должен был получить на это разрешение старшего. Сын видного государственного деятеля Л. Д. Любимов вспоминал, как закурил в саду за деревом, прячась от лицейского начальства. Он не заметил старшего лицеиста с папиросой в зубах. Тот подозвал Любимова: «Доложите генералу от фронта, что вы закурили, не испросив разрешения старшего воспитанника». Пришлось докладывать. Генерал от фронта наложил взыскание, обязав провинившегося остаться в субботу в лицее на час.
Особые устои были в Училище правоведения. Правоведы обычно не могли похвастаться такой родословной, как у лицеистов. Но это не лишало их оснований для собственного чванства. Например, правоведам была запрещено пользоваться трамваем. В этом отношении им трудно было перещеголять юнкеров Николаевского кавалерийского училища. Тем полагалось нанимать извозчика, как только они выходили на улицу. Если же вдруг кому-то захотелось пройти пешком, извозчик ехал рядом.
Между стройными юношами, затянутыми в блестящие мундирчики, сверкавшими золочеными касками под белыми султанами, бодро шагавшими по панелям Невского и Морской и вытягивавшимися перед офицерами, и остальной русской учащейся молодежью, в небрежных тужурках, почти всегда взлохмаченных, неопрятных и развихлянных, – между этими двумя пластами «детей» была пропасть. И эта пропасть по мере охвата жизни все углублялась. Те две России, которые к обеим русским революциям явно обозначились, были, до известной степени, Россией «юнкеров» и Россией штатских…
Впрочем, к «России штатских» принадлежали не только литераторы, адвокаты, врачи, общественные деятели, включая и радикальных противников режима, но и государственные служащие, этому режиму служившие. Они тоже в свое время ходили по Невскому проспекту взлохмаченные и неопрятные.
ДУМСКАЯ РУТИНА
В декабре 1907 года в 11 часов утра открылось заседание бюджетной подкомиссии. Оно проходило в 34‐й комнате Таврического дворца. Обсуждалась смета Министерства народного просвещения. В час дня началось заседание 4‐й подкомиссии по народному образованию. Оно было проведено на левой стороне Екатерининского зала. Председательствовал Е. П. Ковалевский. Его заместителем был И. С. Клюжев. В полчетвертого в полуциркульном зале было открыто общее заседание бюджетной комиссии. В нем принимал участие министр финансов В. Н. Коковцов, его товарищи (заместители), а также другие чиновники министерства. Атмосфера на заседании существенно отличалась от той, что имела место в Первой и Второй Думах. Когда в зал вошел министр, все депутаты, вне зависимости от фракционной принадлежности, встали. Полгода назад такое трудно было представить. Клюжев вернулся домой в 6 вечера, чтобы пообедать. Затем отправился на Моховую на заседание бюро фракции октябристов, откуда возвратился около часа ночи. Впрочем, так работали далеко не все депутаты. Некоторые из них вовсе игнорировали заседания комиссий, ходили только два раза в неделю на общие собрания Думы, да и то не всегда.
Жена Клюжева провела подсчет, в скольких заседаниях принимал участие ее супруг в самый первый месяц работы Третьей Думы (с 30 октября по 11 декабря 1907 года). Он присутствовал на 39 фракционных и партийных заседаниях, 20 заседаниях Думы, 23 заседаниях комиссий, подкомиссий и отделов Думы, 2 заседаниях общественных объединений. Кроме того, один раз за это время Клюжев ездил в Министерство народного просвещения. Итак, приблизительно за 40 дней этот весьма деятельный народный избранник участвовал в 84 заседаниях.
Он работал, другие спали. Один выступал, другие его не слушали. 27 апреля 1911 года в Думе выступал П. А. Столыпин. Его речь вызвала ожидаемый ажиотаж. Публика к ней специально готовилась. Когда премьер был на трибуне, в зале был кворум и тишина. Дневное заседание закончилось и возобновилось вечером. Разница бросалась глаза. Ораторов никто не слушал. Депутаты разбились на кучки и что-то обсуждали между собой. Говорили громко, заглушая того, кто выступал с трибуны. Председатель без устали звонил, посылал приставов. Но это не помогало. Шум только усиливался. Депутаты кричали оратору: «Довольно! Будет!»
Год спустя, 25 апреля 1912 года, председатель Думы М. В. Родзянко позвал в свой кабинет присутствовавших на том заседании не слишком многочисленных октябристов:
Господа, такое отношение к делу невозможно, почему вы не ходите на заседания? Здесь левые надевают намордник министрам и смеются над моими предостережениями, а я бессилен что-либо сделать, так как у меня нет большинства. Вы видели, я дал договорить Покровскому (депутату от фракции социал-демократов. – К. С.), это мне пришлось сделать в силу того, что я видел, что меня некому поддерживать, и я рискую остаться в меньшинстве.
К лету депутатов традиционно становилось еще меньше. Каждый день кто-то уезжал домой. Кворума не было и быть не могло. Председательствующие М. В. Родзянко и князь В. М. Волконский умело маскировали этот факт. У М. Я. Капустина это не получалось. Когда он оказывался в председательском кресле, ситуация оказывалась критической. Ему периодически приходилось приостанавливать заседания в тщетной надежде, что кворум все же соберется. В комиссиях дело обстояло намного хуже. Депутаты туда не ходили, только по просьбе докладчика могли зайти – да и то только к началу заседания, чтобы можно было открыть заседание. Народные избранники были заняты чрезвычайно важными делами, проводили вечера в клубе, играя в карты. Октябристы шутили, что многие их однопартийцы были из‐за этого на грани разорения. Были такие депутаты, которые уехали в отпуск. А были и те, кто не предполагал попасть в Четвертую Думу. Они бегали по Петербургу в расчете обеспечить себе протекцию на будущее.
Казалось бы, это давало основания для разговора о неэффективности Думы. Практика свидетельствовала об обратном. За один день, 13 мая 1911 года, было принято 109 законопроектов и 4 законодательных предположения. На 11 мая 1912 года было назначено к обсуждению 140 докладов. Понятн