о, что количество утвержденных законопроектов отнюдь не свидетельствует о мастерстве законодателя, зато говорит о другом: о налаженной машине правотворчества.
Конечно, многое зависело от депутата, от его привычек, стиля работы, отношения к делу. Октябрист И. В. Годнев любил повторять: «Ни у одного члена [Думы] нет такого огромного количества докладов, как у меня». Он удивлялся Клюжеву, который тратил так много сил на подготовку одного доклада. С точки зрения Годнева, это была лишняя трата времени: доклады никто не читал. Он хвастался другим подходом: у него выходило два доклада в три минуты. «Поверьте, чем короче, тем лучше». Годнев тексты не переписывал, не видя никакой необходимости редактировать черновики. Он рассказывал это жене Клюжева, который до поздней ночи трудился над своими докладами. Впрочем, Годнев свою собеседницу не убедил: она знала, что на этого народного избранника трудится вся думская канцелярия. Не он писал доклады, он только их зачитывал с думской кафедры.
Клюжев смотрел на свою думскую деятельность иначе. Каждое его выступление – это своего рола испытание, которое требовало максимального напряжения сил. Он уходил из дома около одиннадцати утра, возвращался обедать около семи и в восемь часов вечера ехал обратно в Думу, собирать материалы для будущих выступлений.
В Думе зевали и депутаты, и журналисты. Вместе с тем скучающие депутаты, сами того не замечая, строили новое учреждение, немыслимое в прежней России. Подводя итог сделанному, они сами удивлялись результатам вроде бы не бросавшегося в глаза труда. Все тот же Клюжев накануне роспуска Третьей Думы опрашивал коллег по фракции октябристов, что удалось народным избранникам за отведенный им пятилетний срок. А. И. Звегинцев ответил так:
Прежде всего… она сумела просуществовать все пять лет. Затем упорядочила бюджет, улучшила Закон 9 ноября7, внесла порядок и внимательное отношение к делу государственной обороны, сделала многое для армии, как для ее содержания и обмундирования, а также и для вооружения и для распланирования по частям империи. Она же способствовала усилению флота и общему подъему нашей боевой готовности. Далее: ввела новый воинский устав, главное достоинство которого составляет равномерность распределения воинской службы между всеми частями государства, что хотя и является невыгодным с точки зрения местного населения, которому приходится иногда служить за укрывающихся рекрутов других районов, но зато вполне справедливо с общегосударственной точки зрения. При новой системе не придется брать за недостатком рекрутов льготных молодых людей, как это было при старом законе, так как недостающий комплект может пополняться нельготными рекрутами других мест. Далее Дума сделала кое-что в деле свободы совести своими вероисповедными и другими законами и в судебных делах. Если же у нас не уничтожены, как она того желала, земские начальники и не восстановлен мировой суд, то это уж не ее вина, и, наконец, народное образование.
Правительство видело в октябристах трудных, капризных, не всегда предсказуемых переговорщиков. Их инициативы могли оказаться губительными для законопроектов. Депутатов же это не смущало. Столыпину пришлось периодически встречаться с членами комиссии по местному самоуправлению, например, при обсуждении законопроекта об учреждении волостного земства. Эти беседы проходили глубокой ночью. Одна из них началась в 11 вечера и продолжалась до 3 часов утра. Бессонные ночи все же иногда полезны. Осенью 1910 года «за чаем» у Столыпина лидеры думского большинства согласились проголосовать за законопроект о местном суде.
Как и следовало ожидать, для земцев особое значение имели вопросы народного образования. 19 ноября 1911 года премьер-министр В. Н. Коковцов пригласил к себе депутатов. Он планировал сократить расходы на народное просвещение. Только в этом случае он обещал провести законопроект о всеобщем начальном образовании через Государственный совет. Депутаты были категорически против. Однако им пришлось пойти на уступки, отказаться от намечавшихся прибавок учителям начальных школ. Впрочем, уступки были взаимные. Премьер согласился выделить дополнительные средства церковным школам.
Совещание кончилось, – рассказывал жене октябрист И. С. Клюжев. – Хозяин [Коковцов] попросил нас в столовую выпить по рюмочке, пока, сказал он, еще не прошел окончательно законопроект о борьбе с пьянством. Мы заняли места. Коковцов любезно угостил и, между прочим, предложил Алексеенко (председатель бюджетной комиссии Государственной Думы. – К. С.) яблоко. «Но оно слишком велико для вечернего заседания на сон грядущий», – заметил тот. «В таком случае разделим его пополам, Михаил Мартынович [Алексеенко], и скушаем сообща», – сказал он [Коковцов] с каким-то особенным ударением на слове «сообща».
Это было «яблоко перемирия», которое, правда, недолго продолжалось. Десять дней спустя депутаты пожалели о своей уступчивости. Вновь пришлось договариваться. Коковцов согласился выделить еще 500 тыс. руб. на образование, доведя общую сумму до 9 млн.
ДОРОГА К ТАВРИЧЕСКОМУ
У истории бывают скрытые герои. О них почти не говорят и редко пишут. Однако историки вынуждены идти за ними: повторять их наблюдения и замечания, благодарить за меткие слова и проклинать за ошибки. Преимущественно это скромные канцеляристы, составлявшие бесчисленные бумаги, бросавшиеся в топку государственной машины. Российская держава очень нуждалась в такой подпитке. Бюрократическая машинерия создавала видимость неутомимой работы государственного аппарата, будто бы все видевшего и все знавшего. На практике он мало чего видел и еще меньше знал. Однако современный исследователь часто оказывается под обаянием Левиафана. Как настоящий делопроизводитель, он свято верит во всесилие подписи и печати, которые могут обращать ложь в правду, а воду – в вино.
Есть другие герои, которых историк хорошо знает и даже любит, но нередко боится в этом признаться. Это авторы дневников, писем, мемуаров. Годами воспитанная стыдливость хорошо объяснима. Историческая наука часто обслуживала, да и зачастую продолжает обслуживать государство. И в своей епархии она устанавливает государственнические порядки, в соответствии с которыми законодательство и делопроизводство – это надежные источники, а дневники и письма – нет.
Это взгляд по меньшей мере пристрастный и далеко не во всем оправданный. Дневник или письма дают возможность разглядеть то, что не предназначалось любознательному потомку. Можно волею случая попасть на политическую кухню, где не все прибрано, но где многое становится понятно. Один из таких замечательных источников – дневники самарского депутата И. С. Клюжева, которые преимущественно вел не он сам, а его заботливая супруга Александра Васильевна Формиковская.
Иван Семенович Клюжев родился в 1856 году в крестьянской семье в городе Алатырь Симбирской губернии. Детство провел в Ставропольском уезде Самарской губернии и Алатырском Симбирской, на берегах рек Волга и Сура. Маленький Ваня крепким здоровьем не отличался. Учиться начал рано, в 6 лет. Его первыми наставниками были местный дьякон и псаломщик, а первой книгой – псалтырь. Учился довольно успешно. В 9 лет поступил в Алатырское уездное училище. Спустя три года сам давал уроки своим сверстникам. Это приносило небольшие деньги, но они были востребованы. Семья жила очень бедно. Отец происходил из удельных крестьян. Доход был мизерный, а семья большая. Два-три рубля в месяц, которые зарабатывал Иван, были существенным подспорьем. Матери хотелось, чтобы сын продолжил учебу в гимназии. Однако средств на это недоставало, да и отец был категорически против, видя в Иване прежде всего помощника. В итоге в 12 лет молодой Клюжев был определен на службу в Ногадкинское волостное правление (Симбирской губернии). Там прошли три года отрочества. Волостное правление – это та Россия, которую почти не разглядеть из Петербурга, но это была та страна, которую лучшего всего знал любой крестьянин:
Яркая картина произвола, бесправия, пьянство, грязь, цинизм и бессердечность телесных наказаний, к которым часто прибегали пьяные полуграмотные и даже совсем неграмотные судьи – оставили в душе впечатлительного мальчика неизгладимые следы на всю его жизнь.
Видимо, Клюжев продолжал бы служить там и дальше, если бы в Симбирске не открыли двухлетние курсы для подготовки сельских учителей. На этот раз мать в семейных баталиях одержала верх: ей удалось настоять, чтобы сына определили в это учебное заведение. Средства на это выделило местное земство, которое обеспечило молодого человека особой стипендией. Уже в 17 лет И. С. Клюжев стал народным учителем. Он работал в селах Тогай и Ногадкино Симбирского уезда, а затем в селе Печерском Сызранского.
Клюжев рос и менялся. В этом ему неизменно помогали люди и обстоятельства. Он был многим обязан присяжному поверенному из Симбирска Прянишникову. Тот позволил Клюжеву работать в своей библиотеке, чем молодой учитель с радостью воспользовался. Здесь Клюжев начал готовиться к экзамену на аттестат зрелости. Это был необходимый шаг для поступления в университет. И все же от мечты пришлось отказаться. Молодой человек отвечал за большую семью, многочисленных сестер и братьев. Они достигли школьного возраста, и следовало подумать об их образовании. Отец пил, надежды на него не было. Клюжев забросил свои занятия, переехал в город и устроился на службу. В Симбирске он сдал экзамены на звание учителя истории, а затем геометрии и арифметики. Это позволило ему занять вакансию в уездном училище в Сызрани. Учителю было положено жалованье в 24,5 руб. в месяц, которых критически не хватало. Приходилось давать частные уроки и набирать их очень много. Тяжкий труд дорого стоил. Не слишком здоровый человек стал совсем больным: началось кровохарканье, открылась болезнь легких. Он
пережил тяжелую болезнь, развившуюся в нем на почве малокровья, переутомления, недоедания…, вызванных необходимостью в одно и то же время учиться самому, учить других в училище и частных домах и содержать семью отца, состоящую из пяти человек, кроме него.