Как уже отмечалось, по результатам кризиса марта 1911 года Гучков ушел в отставку. Октябристам предстояло определиться с кандидатурой председателя Думы. Этому было посвящено заседание 21 марта. Интрига была приблизительно такая же, как год назад, когда избирали лидера фракции.
Выясняется, что за Михаила Мартыновича [Алексеенко] будет баллотировать вся оппозиция, а за Родзянко – все националисты. Сторонники Михаила Мартыновича указывают на его положительные качества: ум, знания, популярность в Думе, настойчивость, трудоспособность, твердость и устойчивость конституционных взглядов, а сторонники Родзянко стараются умалить эти качества и доказать преимущества своего кандидата.
Оппоненты Родзянко возражали:
Да какой же Михаил Владимирович – октябрист? Он скорее националист, и еще неизвестно, кто правее: он или Волконский. Мы даже не можем надеяться на то, что он будет отстаивать народное представительство в Царском селе. По существу, в глубине души своей он такой же правый, как и все, сидящие направо от нас.
В итоге за Алексеенко было подано 58 записок октябристов, за Родзянко – 37. При этом Алексенко категорически отказывался баллотироваться, несмотря на все просьбы и кадетов, и прогрессистов, и мусульман, и поляков. Обсуждение было в самом разгаре, когда Алексеенко появился в дверях. Он сильно волновался. В руках – какая-то бумажка. Он ее судорожно мял. Потом разорвал и бросил на пол:
Я, господа, прошу меня извинить… простить… и не настаивать на том, что я не могу сделать… не в состоянии. Я много и долго думал и, наконец, решил, что мне это невозможно. Отказываться тяжело… неприятно… но тем не менее необходимо. Я благодарю Вас, господа, за доверие, но отказываюсь окончательно.
Никто больше и не просил. Октябристы начали писать записки. В итоге Родзянко взял верх. После некоторых колебаний он согласился баллотироваться. Думские левые были крайне недовольны. Некоторые из них даже планировали поддержать кандидатуру националиста князя В. М. Волконского. Они рассчитывали, что все правые кандидатуры провалятся. Однако так не случилось. Родзянко избрали. Гучков не скрывал разочарования: «Ну, теперь Дума себя похоронила».
Возможность прямого общения с царем на практике заметно расширяла сферу компетенции председателя Думы, который иногда поднимал и «неудобные вопросы», волновавшие депутатов. 24 марта 1911 года, во время своего первого доклада, Родзянко заявил о неправомерности использования 87‐й статьи при издании закона о земстве в Западном крае. В феврале 1912 года он говорил о компрометировавших царскую семью поступках Г. Е. Распутина. В связи с этим 29 февраля к председателю Думы явился дворцовый комендант В. А. Дедюлин и объявил о решении императора возложить на Родзянко подготовку доклада о «старце». Родзянко был столь горд этим поручением, что вскоре распространил сведения о нем по всей Думе, правда, всякий раз подчеркивая необходимость сохранить эту новость в тайне. При этом он так и не приступал к непосредственной подготовке доклада. Прошло около двух недель. Родзянко опять собирался в Царское Село. По словам сотрудников канцелярии,
он, конечно, ничего компрометирующего Распутина не отыскал и, кроме сплетен, ничего рассказать не сумеет. Письменного доклада Родзянко не представляет, а ограничится словесным изложением.
В итоге доклад был составлен чиновниками думской канцелярии. Однако император, возмущенный поведением депутатов (в том числе и касавшихся в своих выступлениях фигуры Распутина), теперь не собирался встречаться с председателем Думы. Николай II написал Коковцову:
Я не желаю принимать Родзянко, тем более что всего на днях он был у меня. Скажите ему об этом. Поведение Думы глубоко возмутительно, в особенности отвратительна речь Гучкова по смете Св. Синода. Я буду очень рад, если мое неудовольствие дойдет до этих господ, не все же с ними раскланиваться и только улыбаться.
Коковцов, желая избежать ненужных последствий, уговорил императора объяснить свой отказ в значительно более мягких выражениях.
И в дальнейшем Родзянко не всегда был приятным собеседником для императора. 18 февраля 1913 года он вновь поднял вопрос о Распутине, говорил о недавних выборах, прошедших с явными нарушениями закона. Кроме того, сетовал Николаю II на правительство, которое практически игнорировало работу Думы, не внося значимых законопроектов, не давая необходимых разъяснений по обсуждаемым вопросам и позволяя себе высокомерный тон по отношению к депутатам. 6 апреля 1913 года Родзянко жаловался императору на министерства, не готовые к рассмотрению государственной росписи, в результате чего представители ведомств являлись на заседания бюджетной комиссии, не знакомые с самыми элементарными вопросами. 24 декабря 1913 года Родзянко во время своего доклада императору критиковал даже внешнеполитический курс страны. При этом он был убежден, что его точка зрения не может быть проигнорирована верховной властью. В октябре 1913 года Родзянко ставил в нижней палате вопрос так: он не станет председателем Думы, если в Царском Селе его не будут «слушать».
По мнению Н. А. Хомякова, Родзянко позволял себе слишком многое. Это было самозванством – принять на себя роль посредника между депутатами и императором. При этом Хомяков забывал, что и его пару лет назад обвиняли практически в том же самом. Будучи председателем и выступая от имени всей Государственной Думы, он не мог отречься от своих собственных взглядов и симпатий. По словам Н. В. Савича, позиция думского большинства часто не находила отражения в беседах Хомякова с царем, что вызывало раздражение октябристов и в итоге привело к отставке председателя Думы. Все попытки бюро фракции убедить его отстаивать точку зрения партии хотя бы в Царском Селе были тщетны.
Хомякову были органически противны подпольная борьба и дрязги политических противников, с которыми ему нужно было бороться, если бы он пошел по пути, на который его толкало бюро. Он поступил как избалованный барин – ушел, отряс прах с ног своих.
Личное общение императора и председателя Думы не было бесполезным и для верховной власти. В ходе этих аудиенций император доносил депутатам свое отношение к недавним событиям в Таврическом дворце, например, в апреле 1907 года, когда он убеждал Ф. А. Головина в необходимости пресекать политические демонстрации думских социалистов. Император высказывал и свои пожелания депутатам. 20 марта 1910 года, беседуя с помощником военного министра А. А. Поливановым, Николай II сожалел, что Дума исключила из сметы ассигнования на оркестр балалаечников. «Я у Гучкова (председателя Думы. – К. С.) потребую этих денег», – заключил император. 17 ноября 1912 года Николай II попросил Родзянко, чтобы комиссия, занимавшаяся военными делами, более не называлась Комиссией по государственной обороне, так как это совпадало с именованием подотчетного императору Совета. Такое скромное царское пожелание было вскоре удовлетворено.
Отношение императора к председателям Думы отчасти характеризуется формальными показателями. За I сессию Третьей Думы Хомяков имел пять всеподданнейших докладов; за II сессию – шесть; за III сессию один доклад сделал Хомяков, другой – Гучков; за IV сессию Гучков имел два доклада, Родзянко – один; за V сессию Родзянко дважды докладывал о положении дел императору.
При всем значении аудиенций в Царском Селе председатель Думы намного чаще встречался с главой правительства, от этих отношений во многом зависела успешность работы и представительного учреждения, и Совета министров. При помощи «спикера» премьер-министр оповещал депутатов о предпочтительной очередности рассмотрения правительственных законопроектов. Отсутствие такого плана дезориентировало народных избранников и дезорганизовывало работу ведомств. Опираясь на руководство Думы, Совет министров пытался влиять на ход пленарного заседания. Например, в марте 1913 года В. Н. Коковцов просил М. В. Родзянко, чтобы сведения о поражении турецких войск при Адрианополе были встречены без излишних эмоций.
Министры вполне оправданно придавали большое значение личности председателя. Желая работать с удобными для себя людьми, они в меру своих сил стремились влиять на выборы думского президиума. В начале ноября 1907 года П. А. Столыпин провел целый вечер в обществе Н. А. Хомякова, уговаривая его стать председателем Думы. Премьер-министр чрезвычайно опасался, что во главе нижней палаты мог оказаться представитель правых граф А. А. Бобринский. В марте 1910 года Столыпин настаивал на избрании на эту должность хорошо знакомого ему А. И. Гучкова, когда данная кандидатура казалась сомнительной даже самим октябристам.
М. В. Родзянко не страдал от излишней скромности и чрезвычайно высоко ставил свою должность. Возможно, это приносило свои плоды. В феврале 1914 года И. Л. Горемыкин, через несколько дней после назначения его премьер-министром, первым нанес визит председателю Думы и обещал всяческое содействие нижней палате со стороны правительства.
Председатель Думы находился в двойственном положении. С одной стороны, он имел право всеподданнейшего доклада царю, что высоко ценилось в «правительственных сферах». С председателем считались министры, рассчитывали на содействие при обсуждении законопроектов. С другой – он был почти беспомощен в зале заседаний. Его не слушались депутаты, а тем более фракционные лидеры. Он не мог контролировать ход голосования: это была стихия, которая никому не была подвластна. Он рассчитывал хотя бы в думской канцелярии навести свой порядок. В мае 1912 года Родзянко вызвал к себе руководство канцелярии. Они-то надеялись, что председатель задумался, как бы поощрить сотрудников аппарата. Хмурый вид Родзянко лучше слов развеял их мечты. Председатель был крайне неприветлив: «Что-то грозно начальствующее в духе генералов прошлого столетия представляла вся