Далее никаких союзов ни с кем не заключать и заявить, что к каждому имени, законопроекту и даже статье будем относиться по ее достоинству, тогда наверное можно сказать, что… у правых, которые так радуются победе, будет альтернатива или проводить, что нам подходит, или принимать на себя всю обузу полной неработоспособности… При таких условиях придется обоим флангам или играть в нашу дудку или же распустить Государственную думу.
Радикализировались не только правые октябристы, но и левые. Они готовились к «решительному бою». 3 декабря 1912 года Н. А. Хомяков писал князю А. Н. Баратынскому, что, если в ближайшее время в Думе не будет сформировано левое большинство, он и его единомышленники выделятся в особую группу. Фракция, а вместе с ней и партия, исчерпав свой арсенал средств политической борьбы, подходила к своему логическому концу.
Октябристы верили или, по крайней мере, хотели верить, что в 1905–1906 годах в России установился конституционный режим, основанный на взаимном доверии исторической власти и конструктивно мыслящих элементов общества. Им казалось, что в октябре 1905 года император милостиво пригласил «местных деятелей» к совместной работе над совершенствованием законодательства, в полной мере осознав всю необходимость такого решения. Этот акт предопределил характер складывавшейся политико-правовой системы. В России установилась дуалистическая монархия, позволявшая сочетать верность политическим традициям с коренными государственными преобразованиями. По мнению октябристов, в стране, не имевшей привычки к партийной жизни, не могло быть и речи о парламентаризме с ответственным перед Думой правительством. Но в то же время нельзя было и подумать о возвращении к авторитарной модели управления, подразумевавшей всевластие бюрократии. Октябристы были сторонниками безусловного следования Основным государственным законам от 23 апреля 1906 года. В этом отношении «Союз 17 октября» кардинально отличался от своих соседей «справа» и «слева», предпочитавших читать в правовых актах «между строк». При этом в основе построений партии лежала посылка об искренности власти, провозгласивший новый порядок. Эта вера не устояла в столкновении с политической реальностью. В итоге были поколеблены основы, на которых зиждился октябризм, крайне неоднородное объединение распалось на части.
КОНСЕРВАТИВНОЕ ЛИЦО ОКТЯБРИЗМА
Он родился в Петербурге, на Фонтанке, в доме у Пантелеймонова моста 2 октября 1862 года. Крещен был неподалеку, в Пантелеймоновской церкви, под именем Дмитрий. Принадлежал к старому роду графов Олсуфьевых, восходившему еще к XVI веку. Дмитрий родился на заре Великих реформ. Вроде бы началась новая эра, но окружал его старый мир. Няньки, дядьки, горничные – все бывшие крепостные. По словам самого Д. А. Олсуфьева, во всем быте его родных было что-то неизменно «фамусовское».
Большую часть года семья проводила в столице. На лето уезжала в село Никольское под Дмитровом. Впоследствии Д. А. Олсуфьев вспоминал: «Мой детский мирок среди нянюшек и старой крепостной прислуги, с которой я был очень близок, так как мать наша в те свои молодые годы нами, детьми, мало занималась». В 1875–1877 годах семья провела более года в Париже. А потом – переезд в Москву. Младшие сыновья, Михаил и Дмитрий, поступили в Поливановскую гимназию на Пречистенке. Много лет спустя, в эмиграции, Д. А. Олсуфьев мысленно возвращался в те времена. Он вспоминал детство, окрашенное в тона умеренной религиозности и патриархального монархизма, отрочество, позитивистское и народническое. В аристократической семье Олсуфьевых давали о себе знать леворадикальные настроения. Дома, по воскресеньям, собирались известные москвичи: социолог, правовед М. М. Ковалевский, экономист И. И. Иванюков, математик Н. В. Бугаев (отец Андрея Белого). Другом (и дальним родственником) семьи был Л. Н. Толстой, который, будучи в Петербурге, останавливался у Олсуфьевых. Иногда заезжал в Никольское, где проживал в комнате Дмитрия. По словам П. И. Нерадовского,
он жил здесь, не меняя своего привычного образа жизни. Он не пользовался трудом прислуги, сам убирал комнату, сам приносил себе чистую воду и выносил ведра с грязной. Шил сапоги. Пару сапог своей работы он подарил Михаилу Адамовичу Олсуфьеву.
У Толстого был даже план женить Михаила Олсуфьева на своей дочери Татьяне.
Годы в гимназии стали для Дмитрия временем праздной жизни, товарищеских пирушек и безусловного презрения к учебе. В этом он не был оригинален. Приблизительно то же самое можно было сказать о брате Михаиле и его однокласснике князе Г. Е. Львове, будущем первом главе Временного правительства. Впрочем, все это не помешало Д. А. Олсуфьеву поступить на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. По его окончании Олсуфьевы переехали в Никольское. Мать, Анна Михайловна, урожденная Обольянинова, и ее старшая сестра Елизавета занялись благотворительностью, основали в Никольском больницу, народную школу, поддерживали их в порядке.
Жизнь семьи Олсуфьевых была не совсем обычной для аристократической среды: она была тесно связана с жизнью их бывших крестьян, для которых они выстроили и содержали большую школу, большую больницу. Они преподавали в школе, занимались с наиболее способными учениками; по окончании ими курса учения в школе помогали им пройти среднее образование, а иногда давали им возможность окончить и высшее образование. И школа, и больница были близким делом семьи Олсуфьевых. Они организовали духовой оркестр, устраивали домашние спектакли для всех жителей Никольского. Усадьба у Олсуфьевых была тоже большая и богатая, но всем, что было в ней, пользовалось также и большое ее население. Скотный двор, фруктовый сад, конюшни и прочие угодья обслуживали не только семью владельцев, но и многочисленных больных с медицинским персоналом, большие семьи служащих: учителей, садовников, приказчиков, престарелых служащих и многих других жителей Никольского.
С осени 1886 по начало 1887 года Дмитрий Олсуфьев отбыл воинскую повинность в 4‐й батарее гвардейской конной артиллерии. По окончании одной службы предстояло определиться с другой. Д. А. Олсуфьева причислили к Министерству государственных имуществ и командировали в Петербургский горный институт. Там ему предстояло разбирать коллекции аммонитов (искусственных раковин) в местном музее. Олсуфьев не был доволен этой работой и без промедления бросил ее, когда летом 1889 года ему предложили отправиться с профессором С. Н. Никитиным в путешествие по Волге для составления геологической карты России. Осенью того же года Олсуфьев вместе с сестрой и братом приехал в Париж, где провел зиму. Там он изредка посещал лекции по геологии в Католическом институте. Это принесло свою пользу: Олсуфьев понял, что естествознанием заниматься не хочет. Вернувшись весной 1890 года в Москву, он решился круто изменить жизнь. Он чувствовал, что стал другим. На многое глядел иначе. Теперь он полагал себя сторонником «славянофильского народничества». Переиначил формулу С. С. Уварова: «православие – самодержавие – народничество». Жизненное кредо сформулировал словами Ф. М. Достоевского: «Смирись, гордый человек». Или же И. С. Тургенева: «В норку, в норку». Следуя новым принципам, в 1891 году, вопреки воле матери, Олсуфьев стал земским начальником18. Это было только началом нового пути. С декабря 1893 года Д. А. Олсуфьев – камышинский предводитель дворянства (в Саратовской губернии). В 1894–1895 годах – председатель Камышинской уездной земской управы. 17 ноября 1899 года он участвовал в первом заседании кружка «Беседа», стоявшим у истоков многих политических партий, в том числе и октябристов. В 1902–1904 годах Д. А. Олсуфьев был избран председателем Саратовской губернской земской управы. Характерно, что в земском собрании он возглавлял правое крыло.
Более радикальные коллеги относились к Олсуфьеву с настороженностью. Их могло удивлять, что тот решительно выступал в защиту церковно-приходских школ. Может быть, поэтому весной 1903 года министр внутренних дел В. К. Плеве предложил Д. А. Олсуфьеву стать тамбовским вице-губернатором. Однако Олсуфьев отказался. Между чиновной канцелярией и земским собранием он выбирал последнее. Младший брат Михаил всячески поддержал это решение. Во-первых, принятие должности опорочило бы Олсуфьева в глазах публики.
Во-вторых, служба губернаторская самая чиновная из чиновных. Это я говорю не в укор, а в том смысле, что будет ли она тебе по натуре? Ты слишком субъективен, слишком мало дисциплинирован, слишком любишь активную деятельность, чтобы служить в настоящее время по администрации, которая находится почти в осадном положении. Так сказать, быть только на часах. Боюсь, что ты сделаешь вылазку и тогда пропал.
Решение далось непросто. К 1 апреля 1903 года он подготовил текст исповеди, где, в частности, говорилось:
Внимание Плеве ударило мне в голову, слова дяди (А. В. Олсуфьева. – К. С.) о шталмейстерстве заставили по ночам мечтать об этом парадном мундире на зло Павлову (саратовскому общественному деятелю. – К. С.) и другим.
Олсуфьев видел в этом свой грех наряду с тщеславием, завистью, гневом, высокомерием, трусостью, похотливостью.
Началась Русско-японская война. Олсуфьев отправился в Маньчжурию в качестве уполномоченного Красного Креста при 1‐м корпусе генерал-адъютанта Ф. Е. Мейендорфа. Олсуфьев был захвачен японскими войсками. Две недели провел в плену, затем был эвакуирован в Шанхай, где находился полтора месяца. Оттуда на французском корабле его доставили в Одессу.
Россия к тому моменту была охвачена революцией. В октябре 1905 года, в дни Всероссийской забастовки, растерянный, обескураженный он бродил по Москве, зашел в квартиру старого товарища, губернского московского предводителя дворянства князя П. Н. Трубецкого. Оттуда они позвонили в Петербург, князю А. Д. Оболенскому, близкому знакомому С. Ю. Витте. Манифест 17 октября еще не был издан, но Оболенский многое знал. Он уже тогда был уверен, что забастовка вскоре прекратится, а в Москве в декабре будет вооруженное восстание. Впрочем, второй столице это только предстояло, а Саратовская губерния уже полыхала. Олсуфьев поспешил вернуться туда, где горели его поместья. Впоследствии он вспом